С целью усиления давления на него Витте пошел и на прямые контакты с хозяевами Уолл-Стрит – виднейшими американскими финансистами. Дважды он встречался с представителями еврейских банков, которые как раз и были основными кредиторами японского правительства. Дискуссии носили напряженный характер, но Витте сумел повлиять на собеседников, убедив их в необходимости постепенных реформ. Разумеется, обе стороны исходили из того, что Витте и является тем лицом, которому предстоит эти реформы осуществлять. Переговоры привели к удовлетворительным результатам, которые, несомненно, были доведены до сведения того же Рузвельта. Не считаться с таким мнением Рузвельт не мог.
В свою очередь Рузвельт принял на себя определенные политические обязательства перед еврейским лобби. Выразилось это в том, что при отъезде в Европу Витте получил от президента США письмо к царю, в котором тот просил не распространять ограничения для евреев на американских граждан, приезжающих в Россию. Эту инициативу президента ожидала печальная судьба: правительства Витте, Горемыкина, Столыпина и, наконец, Коковцова обсуждали все аспекты поднятой проблемы и не смогли достичь никакого решения; после шести лет ожидания американцы в декабре 1911 года самым скандальным образом разорвали Русско-Американский торговый договор 1832 года. Впрочем, это уже не имело прямого отношения ни лично к Витте, ни к событиям 1905 года.
Кроме встреч с еврейскими финансовыми тузами Витте вел интенсивные переговоры и с лидером другой американской (точнее – международной) финансовой группировки – знаменитым миллиардером Дж.П.Морганом-старшим. Эти переговоры имели более благоприятный характер, и Морган даже обещал быть активным участником в последующем обеспечении России новым займом (ниже мы узнаем, почему из этого ничего не получилось). В конечном итоге, Витте заручился поддержкой основных сил, руководящих американской экономикой.
В целом, позиция финансового мира была предельно ясной. Внутренние дела России давно уже перестали быть делами одной только России – вот она, пресловутая зависимость от иностранного капитала! В Россию были вложены столь значительные средства (вспомним, какая плачевная судьба ожидала их в 1917 году), что они стали заботой уже не только своих формальных владельцев. Сам Витте отмечал, что «Японская война произвела порядочную пертурбацию в финансах Европы, а потому весь денежный мир желал, чтобы война кончилась»[688]. Это вовсе не означало, что финансисты должны были оказывать безоговорочную поддержку царскому правительству, осознавшему, наконец, – очень ненадолго! – преимущества мира перед войной. Наоборот (особенно с учетом отношения к царизму евреев вообще и еврейских капиталистов в частности), финансистам предстояло решать: не является ли поддержка старого режима в России усугублением потери денег. И Витте, проходивший собеседования в США, подвергся вполне определенной экспертизе. Вердикт оказался благоприятен для него, а исполнителем этого вердикта стал президент Рузвельт.
Рузвельт сыграл решающую роль на переговорах. Накануне их завершения он послал в Токио телеграмму, в которой предупредил, что если не будут приняты российские условия, то он не может обещать Японии того сочувствия и поддержки, которые она ранее встречала в США. Это был, по существу, ультиматум. Вероятно, дело не ограничилось только этим.
Витте чувствовал, что кто-то, кроме него и помимо него, ведет активную закулисную политику: «Как раз в это время истек срок соглашения Англии с Японией. В Лондоне велись переговоры о возобновлении договора и редакция окончательного соглашения ставилась в зависимость от того, что скажет Портсмут. На это я обращал из Портсмута внимание Ламздорфа, но мы не могли узнать, почему именно переговоры в Лондоне ставились в зависимость от переговоров в Портсмуте», – Витте в это время еще не знал и о телеграмме Рузвельта японцам.
Понятно, что Рузвельт, решившись надавить на Японию, должен был использовать все возможности – в том числе привлечь к этому англичан. Ясно, что последних уговаривать не пришлось: Англия, пошедшая на союз с Францией, должна была с тревогой смотреть на рост германской угрозы и мечтать о возвращении российских войск с Дальнего Востока. К тому же англичане и так переборщили в помощи Японии, способствовав возникновению новой сверхдержавы; японская угроза дальневосточным интересам Англии стала очевидной в последующие годы и десятилетия. Японцы, бывшие в неоплатных долгах перед США и Англией и нуждавшиеся в новых займах для перевода своей экономики на мирные рельсы, не могли противостоять такому согласованному нажиму. Это был довольно печальный для Японии итог ее грандиозных военных побед.
Помимо всех рассмотренных политических мотивов, существовал и еще один уровень тайной дипломатии, до конца переговоров и некоторое время позже остававшийся секретом для Витте. На это довольно прямо ему намекал Рузвельт. Еще до начала официальных переговоров между ними произошел такой интересный диалог: «Когда мне Рузвельт говорил, что весь мир желает, чтобы был заключен мир между Россией и Японией и я ему заметил: „Разве и Германский Император тоже этого желает?“, он мне ответил, что несомненно да»[689].
Вопрос Витте ясен: как это Германия могла желать мира на Дальнем Востоке и возвращения российской армии в Европу? Витте, явно бывший не в курсе майских демаршей Вильгельма II, этого тогда не понимал, точнее – не знал. По завершении переговоров Рузвельт, показав свою решающую телеграмму в Токио, не только подчеркнул свою заслугу, но также пытался донести до сведения Витте, что происходят события, в существо которых Витте не посвящен. Позже Витте должен был это признать в своих мемуарах.
Ни о чем пока не догадавшийся Витте, восторженно провожаемый американцами, отбыл в Европу, где его ожидал еще больший триумф. При коротком заходе в английский порт германского пассажирского парохода, на котором плыл Витте как уже вполне неофициальное лицо, его приветствовали орудийным салютом.
Еще больший почет и восторг его ждал в Париже, в котором Витте по дороге в Америку встречал полусочувствие-полуиздевку. Но в Париже Витте застал и чрезвычайно напряженную политическую ситуацию: французы пытались договориться с Германией о Марокко и готовы были идти на всяческие уступки, но в ответ получали все большее усиление претензий. Правительство, пресса и публика во Франции с тревогой заговорили о возможности войны.
Премьер-министр Рувье говорил с Витте об этом вполне определенно. Было указано, что Франция вновь не готова к оказанию финансовой помощи России – до устранения угрозы немедленной войны с Германией. Это было уже прямым шантажом, использовавшим политическую и финансовую ситуацию в России.
Парадокс ситуации был в том, что в не меньшей тревоге, чем французское правительство, пребывал германский посол в Париже князь Г.Радолин (бывший посол в Петербурге, хорошо знакомый с Витте): все его попытки идти навстречу французам пресекались специально присланными эмиссарами из Берлина во главе с посланником Германии в Марокко Ф.Розеном, очевидно имевшим полномочия вести дело к прямому разрыву отношений. Радолин просил Витте не больше и не меньше как о том, чтобы тот ходатайствовал перед германским канцлером фон Бюловом о смягчении подобной политики.
Одновременно Витте получил неофициальные (чтобы не возникало скандала в случае их отклонений) приглашения от английского короля Эдуарда VII и императора Вильгельма II – крупнейшие политики Европы явно жаждали прямых контактов с Витте. Из Петербурга Ламздорф прислал указание царя принять приглашение германского императора. По своей инициативе Витте сделал протокольный визит к французскому президенту Лубэ, чтобы подчеркнуть формально равное свое отношение и к Франции, и к Германии, а уже затем выехал в Берлин.
Угроза войны была ощутимой, и Витте считал, что, по союзническим с Францией обязательствам, она не может миновать и Россию. Нужно было спасать положение, тем более, что даже сохранение этой неопределенной ситуации лишало Россию возможности получения финансовой помощи.
