Более важным оказалось изменение положения последнего внутри охранки. Гурович, ставший свидетелем изгнания Кременецкого и занявший 15 января его место, сразу понял, куда дуют новые ветры. И предавший в 1903 году Зубатова, он решил теперь предать и Лопухина. При этом, желая задобрить новое начальство, Гурович пошел с козырного туза – подарил руководство Татаровым Рачковскому.

4 февраля, в день убийства великого князя, помимо скандала, Трепов нанес и административный удар по Лопухину: назначил старого недруга Лопухина П.И.Рачковского на неведомую ранее должность – куратором политической полиции Петербурга и губернии. Теперь уже непонятно было, кто кому должен подчиняться – Рачковский Герасимову, принимавшему в этот же день дела от Гуровича, или наоборот. Но Герасимов и Рачковский по-деловому поделили обязанности: Герасимов сосредоточился на упорядочении работы службы наружного наблюдения, а Рачковский оставил себе руководство Татаровым.

Таким образом, на террористов, о наличии которых в Петербурге в этот день вполне определенно говорил Герасимову Трепов, расставлялась сеть, руководство которой уже не было непосредственно в руках Лопухина. В самый критический момент карьерной игры Лопухин оказался без козырей.

Напряженное ожидание продолжалось. Каждый, кто знал за собой грехи за «Кровавое воскресенье» (кроме, разумеется, Лопухина), а также и новое начальство – Булыгин и Трепов, могли себя считать потенциальными жертвами готовящегося покушения. Татаров же пока не мог сообщить ничего существенного.

Внешнеполитическая жизнь, между тем, шла своим чередом, и на правительство России продолжали сыпаться шишки.

События на фронте развивались самым неблагоприятнейшим образом. Еще 12 января 1905 года русская армия, накопившая, наконец, достаточные подкрепления, получила количественный перевес и попыталась начать наступление.

Сражение при Сандепу в двадцатиградусный мороз привело к неясному результату: русские потеряли двенадцать тысяч человек убитыми и ранеными, японцы – десять. Сражение завершилось, однако, приказом русским войскам отступать; его правомерность и тогда, и позже оспаривалась и публикой, и военными экспертами. Так или иначе, но этим исчерпалась последняя возможность к перемене счастья в сухопутных военных действиях: на основной фронт выдвинулись японские войска, освободившиеся после успешного завершения осады Порт-Артура, и японцы восстановили прежний перевес сил.

В середине февраля уже японцы развернули наступление на Мукден, который А.Н.Куропаткин (бывший военный министр, назначенный с начала войны командующим на Дальнем Востоке) поклялся не отдавать врагу.

В ожесточенном сражении русские потеряли 89,5 тысяч человек, а японцы – 67,5 тысяч по российским данным и только 41 тысячу – по собственным японским сведениям. 25 февраля (10 марта) русская армия оставила Мукден; 5 марта Куропаткин приказом царя отстранен от главного командования (Куропаткина по его личной просьбе оставили на фронте: его и бывшего командующего 1-й армией Н.П.Линевича рокировали местами). Военное поражение вызвало и последующие дипломатические осложнения.

В этих же событиях мы снова сталкиваемся с еще одним нашим постоянным героем, который пока мелькает на задворках сцены.

В 1903 году А.И.Гучков, вернувшись из Македонии[649], какими-то путями постарался установить доверительные отношения с высшими иерархами московского руководства. Согласитесь, что для представителя одной из богатейших и влиятельнейших московских купеческих фамилий это не должно было составить особой проблемы.

С начала войны он снова на Дальнем Востоке: на этот раз – в качестве помощника главноуполномоченного Красного Креста при Маньчжурской армии и официального представителя Московского городского правления и специального Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны, предназначенного к оказанию помощи раненым.

При отступлении от Мукдена Гучков остается с госпиталем, который не удалось эвакуировать, и вместе с этим госпиталем попадает в плен к японцам. Нужно отметить, что в ту войну японцы отличались гуманнейшим отношением к пленным, особенно – к высокопоставленным. Но и тут судьба Гучкова все же выдается из общего ряда: его, как представителя медицинского персонала (но ведь он не был даже врачем!) немедленно отпускают, и он прямиком (не знаем, каким маршрутом) направляется в Москву.

Учитывая, что командование японской армией было напичкано английскими инструкторами и наблюдателями, каждый из которых, несомненно, был и разведчиком, вполне можно припомнить наши гнусные предположения о связях Гучкова с английской разведкой.

А как тут, кстати, не вспомнить и о родственных связях самой великой княгини, теперь весьма заметно принявшейся покровительствовать этому персонажу?

Ведь именно великая княгиня, почти сразу по возвращении Гучкова, рекомендовала его своему племяннику и зятю: с мая 1905 года Гучков надолго (но не очень) стал доверительным собеседником Николая II!

Их первая беседа продолжалась два часа, и хотя Гучков был в восторге от открывавшихся перед ним перспектив, но и его шокировала жизнеутверждающая невозмутимость главы Российского государства: «Несмотря на личную внимательность государя, с ним говорилось легко, меня в эту беседу тяжело поразило его спокойствие. Цусима, поражение, совсем, кажется, мало надежды на успех, много погибших моряков – все это слушал с интересом, но это его не захватывало. Внутренней трагедии не было. Он не в состоянии был пережить то, что переживали мы на фронте»[650].

К весне 1905 года трещина, возникшая между Францией и Россией, грозила превратиться в пропасть: Франция отказала России в помощи при получении очередного займа, причем этот демарш по форме носил совершенно скандальный характер.

Переговоры о займе проходили в конце февраля (по старому стилю) 1905 года в Петербурге. 27 февраля после напряженных дискуссий все условия были согласованы. Министр финансов В.Н.Коковцов пригласил банкиров на торжественный обед по случаю успешного завершения переговоров, а на 11 часов утра 1 марта была назначена процедура формального подписания соглашений. 28 февраля французы роскошно отобедали у Коковцова, а следующей ночью получили категорическое предписание из Парижа немедленно прекратить переговоры и покинуть Россию.

Формально распоряжение исходило от руководства банков, участвовавших в переговорах, но ни до, ни после этого инцидента не было никакого секрета в том, что французские банки напрямую подчинялись правительству. Причиной же такого решения была информация о том, что русская армия оставила Мукден.

Хороши были физиономии и у Коковцова, и у французских банкиров, когда в 11 утра 1 марта последние отказались от подписания! Все это никак не вязалось с союзническими отношениями.

Вот тут-то и сыграла роль предусмотрительность Витте и Вильгельма II – помощь оказала Германия, и Россия получила отсрочку финансового кризиса, который грозил вот-вот разразиться.

Вот при такой напряженной политической ситуации в ночь с 25 на 26 февраля произошел взрыв в петербургской гостинице «Бристоль» – повторилась история с Покотиловым; на этот раз в результате неосторожного обращения со взрывчаткой погиб Швейцер. Окончательно стало ясно, что террористы в столице – не игра воображения.

Ни планы Швейцера, ни последние директивы, полученные им от Азефа, в точности не известны. Сообщники его были арестованы, но откровенных показаний не дали; позже большинство из них отошло от террора. В послереволюционное время никто из них также откровениями не поделился. Предполагается, что массовое убийство должно было произойти 1 марта – в годовщину гибели Александра II, когда на его могилу в Петропавловском соборе традиционно съезжалась на панихиду вся столичная знать. Возможно, окончательные решения Швейцер должен был принять уже на месте действия. Его гибель сорвала все намеченное.