Зал заполняют гости: военные, чиновники, купцы и мещане с женами, гимназистки, студенты. В углу устраивается духовой оркестр из пожарных в сияющих касках во главе с бравым брандмайором. Половые из лучшего уездного трактира накрывают столы и всякий раз, поднося очередное блюдо или очередную пузатую бутыль, выкрикивают: "колбасы от купца Демидова Степана Александровича", "фрукты от купца Носырина", "бакалея от Судакова", "пирожные из кондитерской Кадобного", "стерлядь от Милютиных", "вина из ренскового погреба Волкова"…

Где-то сбоку богини судьбы Парки в коротких туниках прядут свои нити на расписных деревенских прялках.

Гости вдруг разом подмечают, что у античных статуй Аполлона и Афродиты головы точь-в-точь Дормидонта и Машеньки.

Когда молодым кричат "горько" и они целомудренно целуются, вовсю палят пушки. Среди приносящих Дормидонту и Машеньке свадебных подношений и рыцарь в доспехах, с белой розой в руке и броской надписью на груди по-немецки "учитель". Белая роза галантно вручается невесте. Оркестр играет вальсы, менуэты, польки. Гости танцуют. Лев Сидорович частенько вальсирует с Пелагеей Фроловной, а Никита Никитович с Дарьей Кирилловной.

Зинаида проповедует свой образ жизни. И небезуспешно. Кое-кто из присутствующих уже повсюду движется, почитывая.

Окружающие, указу я на Машеньку и Дормидонта, постоянно твердят, что они "шарманная" пара.

Молодой франтоват, ловок, остроумен.

Вдруг в приглушенное звучание оркестра вплетается теплая соловьиная мелодия рожка, звучащая как бы с небес сквозь высокие лепные потолки. Словно сам Лель снизошел до жениха и невесты.

Оркестр умолкает. Всякое движение среди гостей прекращается. Все боятся спугнуть напутственную любовную песнь лесного и полевого божества отчего края.

Отговорил рожок. Веселье оживает. Студенты ставят перед молодыми живого петуха, а гимназистки осыпают их зерном.

Из гостей — военных, чиновников, купцов, мещан — в противоположном от пожарных углу составляется свой оркестр, в котором уже есть место и гармони, в том числе и "черепанке", и балалайке. Оркестр пробует свои силы в просторном северном женском танце.

Барыни, барышни, купчихи и сударушки сперва робко, а потом все более и более осваиваясь, стали фигура за фигурой выводить узор обычного для пошехонских мест сельского свадебного хоровода. Отошел хоровод. Оркестр грянул плясовую. И тут безо всяких предисловий вступили все. Даже пожарные, оставив свои инструменты. Даже немецкий рыцарь. Даже Лев Сидорович, отстегнув саблю.

Одни Парки продолжали прясть свои нити. Между Пелагеей Фроловной и Дарьей Кирилловной началось нешуточное состязание. И Дарья Кирилловна выиграла-таки его.

Затем Никита Никитович вызвал на перепляс Льва Сидоровича. Тот вызов принял. Никита Никитович скинул пиджак, Лев Сидорович освободился от мундира с эполетами. И принялись они отчаянно дробить и крутиться, выкидывая коленца. Никита Никитович переплясал Льва Сидоровича, за что Лев Сидорович одарил его саблей.

Позже вновь кричали "горько". И палили пушки.

После всего студенты и гимназистки выстроились в хор и пропели родителям величальную, а молодым заздравную песню. И Дарья Кирилловна повела Дормидонта и Машеньку в опочивальню.

Рассказчик (поет):

Знакомая нам комната на Крестовской. Тот же широкий, изрядно облысевший диван.

Дормидонт просыпается, вскакивает и никак не может понять — отчего он здесь? Оседает на диван, закрывает глаза. Долго и с упорством обшаривает воздух вокруг себя и чмокает губами… Вновь распахивает глаза. И тут же с испугом зажмуривается. Наконец, решительно встает.

Сдергивает скатерть со стола. И отовсюду стаскивает в нее свои вещи: полагаю, всем известен гардероб студента, от веку он почти не изменился. Вещи собраны. Узел завязан.

Дормидонт, успев повеселеть, взваливает узел на плечо и покидает квартиру.

Рассказчик: Ни за что на свете Дормидонт не мог признать всё, так удачно произошедшее, лишь сновидением, то есть совершенным вымыслом. Доводы разума — к прискорбию — были здесь неуместны. И потому, даже на малую толику не поколебавшись, он в восьмом часу с узлом и охапкой чайных роз, которые не без симпатии сторожа срезал в ботаническом саду alma mater, постучался в дверь на Воскресенском проспекте. И прислуга ему отворила.

Гостиная в доме уездного чиновника среднего достатка. На лицевой стене искусная копия картины "Три богатыря". Дарья Кирилловна в чепце и халате за легкими гимнастическими упражнениями. Лев Сидорович в штатском платье, расхаживая из угла в угол, репетирует какую-то особо патетическую речь.

Дарья Кирилловна по утрам с вопиющим упрямством изнуряла себя упражнениями по аглицкой системе. О пользе их извольте решать сами. Льва Сидоровича никогда не занимали подобные глупости, он презирал гимнастику. И перед тем, как отбыть на службу, он обычно готовился к событиям грядущего дня. Вот и нынче Лев Сидорович репетирует предполагаемую речь в суде по поводу торжества на рождение младенца у секретаря суда.

Дормидонт уверенно вошел в гостиную. Сбросил узел. Подлетел к ручке маменьки. И преподнес ей цветы. За которые Дарья Кирилловна его расцеловала. Поклонился папеньке и пожал протянутую Львом Сидоровичем руку.

Ни Лев Сидорович, ни Дарья Кирилловна не удивились появлению в их доме и в столь ранний час незнакомого юноши. Семья была гостеприимной, и у них постоянно и подолгу, то есть попросту годами, гостили родственники, которых супруги, как ни пытались, не сумели перечесть, а потому усвоили, что их — тьма египетская. Теперь уже обитал один — кузен Дмитрий, студент Александровского технического училища. Сегодня он ни свет ни заря сбежал в свои обожаемые механические мастерские.

Хозяева предложили гостю поудобнее устраиваться в кресле, а сами предпочли венские стулья возле овального обеденного стола.

Дормидонта ничуть не смутило, что эту комнату, пусть и просторную, вряд ли даже с натяжкой можно было поименовать залом. И обставлена она, ну, совершенно не так! И на Льве Сидоровиче всего лишь партикулярное платье!

Вы не забывайте, что Дормидонт пылкий влюбленный, да еще, как ему кажется, счастливый. И чего нет в действительности, то без особых усилий доделывает воображение.

Взаимное молчание затягивалось.

Каждый изводил себя вопросом, который сам же и полагал непристойным. Лев Сидорович желал знать: не отпрыск ли перед ним Марьи Феоктистовны?

Дарья Кирилловна: не крестник ли это Аполлинария Семеновича?

А Дормидонт: где его законная половина, сиречь-жена?

Первым не выдержал Дормидонт. Он поднялся, помялся и сел. Затем встал Лев Сидорович. И уже занес палец вверх. Но Дарья Кирилловна предусмотрительно дернула его за рукав. И супруг с облегчением опустился на венский стул.

После чего сама Дарья Кирилловна долго стояла, решительно опершись на столешницу и собираясь с духом, а в результате поднесла батистовый платок к глазам и непринужденно вернулась в прежнее положение.

И еще дважды, все более и более приближаясь к вопросу, подымались они, но в самый последний момент состояние дерзости внезапно их оставляло.