— Так ты, значит, нашел его, Чарли-дорогуша?

— Да. — В моем мозгу заерзала мысль. — Откуда ты знаешь?

(Я, как вы помните, не телефонировал никому, кроме полковника Блюхера.)

— Просто догадалась, дорогуша. К тому же ты бы так быстро не вернулся, если бы до сих пор его искал, правда?

«Бойко, — горько подумалось мне. — Бойко, бойко». Мне часто думаются такие слова, как «бойко, бойко», после того, что мне сказали женщины; уверен, я в этом не одинок.

— А как ты сам, Чарли? Надеюсь, это не стало для тебя кошмарным переживанием?

— Отнюдь, — горько ответил я. — Изумительная встряска. Хороша, как неделя на взморье. Стимулирует. Освежает. — Я еще чуточку пополоскал горлом.

— Так скорей же расскажи нам об этом, — промурлыкала Иоанна, когда все шумы стихли. Я рассказал ей об этом почти все. От А до, скажем, Щ — выпустив Ъ, вы понимаете.

— И ты, конечно, записал номер прекрасной, новой и свежей десятифунтовой банкноты, Чарли?

— Естественно, — сказал я.

В меня вперились два панических взора.

— Но только, — самодовольно добавил я, — на скрижалях своей памяти.

Атмосферу загрязнили два выхлопа панического женского дыхания. Я вздернул бровь той разновидности, которую вздергивала моя маменька, если приходские священники на заутрене проповедовали сомнительные догматы. Пока я притворялся, что обшариваю закоулки памяти, дамы на меня выжидательно пялились; затем комендантша поняла намек и снова наполнила мой стакан. Серийный номер купюры я преподнес им в подарочной упаковке. Они его записали, после чего комендантша подошла к своему письменному столу и немного поиграла с дурацкими секретными ящичками (послушайте, в бюро довольно ограниченное количество мест, где может таиться секретный ящичек, — спросите любого антиквара) и извлекла тоненькую книжицу. Они сравнили номер, сообщенный мной, с той чепухой, что содержалась в книжице, и на лицах у них напечатлелись злость, суровость и беспокойство — именно в таком порядке: после чего я окончательно утратил терпение и поднялся на ноги. Игры в Секретную Службу скучны, даже когда в них играют мужчины.

— А теперь баиньки, — сказал я. — Устал, изволите ли видеть. Нужно в постельку.

— Нет, Чарли-дорогуша.

— Э?

— Я имею в виду, что тебе надо в Китай, а не в постельку.

Я даже не стал и пытаться переваривать эту белиберду.

— Чушь! — по-мужски вскричал я, вылетая из комнаты и на ходу сметая графин виски. Но далеко я его не умёл — Иоанна призвала меня назад тоном хозяйским и довольно неподобающим молодой жене.

— Тебе в Китае понравится, Чарли.

— Ничего, к дьяволу, подобного — там кинут на меня один взгляд и отправят на политическое перевоспитание в какой-нибудь Хунаньский колхоз. Уж я-то знаю.

— Так ведь нет же, дорогуша, я не имела в виду Красный Китай — пока, во всяком случае. Вообще-то скорее в Макао. Там независимость, или Португалия, или еще что-то — но это, наверное, одно и то же. Знаменитый центр игорного бизнеса, ты его полюбишь.

— Нет, — твердо сказал я.

— Полетишь первым классом на «джамбо». С баром.

— Нет, — сказал я, но она уже понимала, что я слабну.

— Апартаменты в лучшем отеле и толстые субсидии на игру. Скажем, тысяча.

— Долларов или фунтов?

— Фунтов.

— О, очень хорошо. Но сначала мне нужно в постель.

— ОК. Фактически — сладснов.

— Жаль, что не могу пригласить тебя разделить со мною эту брачную лежанку, — чопорно добавил я. — Постель моя — около двух футов шести дюймов в ширину, и в комнате столько электронных жучков, что хватит на эпидемию.

— Ага, — крайне смутно ответила она.

Когда я выступил из душа, энергично растирая Маккабрейское брюшко, Иоанна уже пребывала в означенной 2 6" — постели.

— Я распорядилась отключить жучков, Чарли.

— Оба-на? — по-американски отреагировал я.

— Ага. Я ж типа владею этой малиной, сечешь?

Меня покоробило.

— Не сёк, — надулся в ответ я. — И в этой постели все равно не хватит места двоим.

— На что спорим, чувак?

Места хватило. И я имею это в виду совершенно искренне.

— Я думаю, что в целом мне бы лучше взять с собой Джока, — сказал я позже, когда у нас наступил антракт на подкрепление сил. — В конце концов, три глаза лучше двух, э?

— Нет, Чарли. Он слишком заметен, люди его запомнят, в то время как ты совершенно непримечателен, ты как бы сливаешься с фоном, сечешь?

— Нет, и этого я тоже не сёк, — сухо ответил я, ибо в таких замечаниях всегда прячется жало.

— Да и вообще, дорогуша, он ксенофоб, не так ли? Вероятно, примется колотить всяких людей и привлекать внимание.

— Что ж, очень хорошо, — сказал я. И добавил: «Назад, на галеры», — но, разумеется, не вслух.

Наутро Иоанна отвезла меня в Лондон. Она изумительно водит машину, но пассажирский тормоз я применял энное число раз; все путешествие фактически было для меня одним нескончаемым жомом. Наконец мы невредимыми причалили к Аппер-Брук-стрит, Дабль-Ю-1, по пути остановившись лишь в одном месте, где с вас делают фотографии на паспорт, пока вы ждете.

— Но у меня уже есть паспорт, — заметил я.

— Ну, дорогуша, мне просто кажется, что тебе понравился бы славненький новенький.

Из квартиры она совершила несколько предусмотрительных телефонных звонков всевозможным людям; в результате к исходу дня я стал гордым обладателем билетов первого класса на «Боинг-747» и паспорта гражданина Ватикана со всеми необходимыми визами, выданного на имя бр. Фомы Розенталя, ОИ; род занятий: секретарь курии. Мне вовсе не показалось, что это смешно, о чем я и заявил — раздраженно.

— Дорогушечка, — сказала Иоанна. — Я отдаю себе отчет, что в твоем возрасте ты бы не остался просто бр., но если бы мы сделали тебя монсиньором, или еп., или еще кем-нибудь, персонал авиалинии принялся бы над тобою хлопотать, а это было бы небезопасно, правда? Скажу тебе вот что: давай я отправлю паспорт назад и велю повысить тебя до каноника. Хм? Ты согласишься на каноника?

— Ох, прекрати, Иоанна; я, честное слово, не дуюсь. Церковь станет для меня уже не первым поприщем, на котором я оплошал. Кроме того, я вовсе не уверен, что в Риме есть каноники, а монсиньорам, мне кажется, полагается носить лилово-коричневые портки.

— О, ну хорошо. Я знала, что ты не будешь против обычного бр. Есть в тебе какая-то чудесная скромность…

Я воздел просительную руку:

— Мне, разумеется, потребуются несколько ниток четок и требник-другой — я уверен, ты и об этом позаботилась.

— Чарли-дорогуша, не забывай — предполагается, что ты иезуит. А они таким не балуются.

— Ох, конечно же нет; глупо с моей стороны.

Мне отнюдь не стыдно признаться — полет мне понравился: я оказался единственным пассажиром первого класса, и стюардессы были сама обходительность. Сама крайняя обходительность. Я начал понимать, почему ночью Иоанна положила на меня столько сил, если вы понимаете, о чем я. (А если не понимаете, о чем я, поздравляю — ваш разум чист и неиспорчен.)

Отель мой был такого «люкса»,[95] что я изумился — говорить про «ту конфор модэрн»[96] значило бы преуменьшать на воз и маленькую тележку. Не очень походил на тот бангкокский, где перед сном нужно встряхивать простыни, дабы избавиться от маленьких золотистых девочек, хотя и здесь администрация старалась, как могла. Но вам же не хочется об этом слушать, верно?

Наутро я вспрыгнул с постели с радостным кличем — и шустро впрыгнул обратно, уже похныкивая. Я рос отнюдь не крепышом, даже в детстве, и в то утро был настолько изможден как телом, так и разумом, что сомневаюсь, удалось бы мне не промахнуться шляпой мимо земли. И, совершенно определенно, я был ни в каком не состоянии играть в Тайных Агентов со Зловещими Азиатами. «Реактивное запаздывание» и другие факторы держали меня за глотку, не говоря уже о других внутренних органах. Силу свою я восстанавливал, сначала приняв один восхитительный завтрак, а после двухчасовой способствующей пищеварению дремы — второй такой же; оба я запил стаканами питательного бренди с содовой, кои в данном отеле можно заказывать, не прибегая к услугам этажных официантов: просто жмете на соответствующий сосок «Освежительной Консоли», коя неподготовленному взгляду больше всего на свете напоминает кинематографический орган в миниатюре.