Быстро встала она с постели и приказала горничной просить в гостиную. Ее головокружение прошло сразу, и она успела поправить прическу перед трюмо.

У рояля увидала она человека немолодого, плотного, с седеющей бородой, в золотых очках, немного сутулого, в длинном сюртуке. Он смотрел скорее профессором, чем адвокатом.

Его взгляд — добрый и затуманенный — поверх очков прошелся по ней, и она сейчас же подумала: "он знает, в каком я положении".

Но это уже не смутило ее. Адвокат — сообщник, если не друг. Струев должен был много раз говорить ему, что им нельзя ждать, что положение ее отчаянное, как девушки из порядочного общества и будущей жены его.

— Анатолий Петрович, — заговорил он мягким тенорком, — просил меня заехать к вам, Лидия Кирилловна, и побеседовать.

— А он разве не будет? — живо спросила она, еще не подавая ему руки.

— Вероятно, позднее.

Они сели на тот самый диван, где, восемь месяцев назад, ее охватила роковая жалость к себе и Струеву.

— Имею честь отрекомендоваться, — сказал адвокат с добродушной усмешкой в глазах. — Для вас я был, до сих пор, звук пустой, или таинственный незнакомец, как в старинных романах писали.

С ним ей стало сразу очень ловко. Она тихо рассмеялась.

— Как здоровьице? — спросил он тоном домашнего доктора. — Анатолий Петрович говорил мне, что вы сильно волнуетесь и падаете духом. А это нехорошо. Смелым Бог владеет, и в каждом деле выдержка необходима.

"Разве ты только за этим ко мне пожаловал?" — резко остановила она его про себя.

— С чем же он вас посылает? — Ашимова поглядела на него пристально, почти строго.

— Да за разрешением одного — как бы это сказать деликатного вопроса… вопроса вашей совести.

"Почему же Анатолий сам не поставил мне этого вопроса?" — смущенно подумала она, но воздержалась от дальнейших вопросов.

"Значит, так надо", — кротко решила она, чувствуя, что с этим мягким посредником ей не придется воевать.

— Моей совести? — переспросила она и опустила свои густые ресницы.

— Так точно, Лидия Кирилловна. Вам положение дела известно не хуже, чем мне. Стало быть, я могу и не вдаваться в ненужные подробности.

— Конечно!

— Я не буду допрашивать вас и о том: кому принадлежала мысль произвести давление на госпожу Струеву насчет детей.

— Да разве Анатолий, — она не успела прибавить "Петрович", — начал действовать?

Это ее обрадовало, и она не устыдилась своего злорадного чувства. Ей понравилось и то, что Анатолий ничего не сказал ей об этом, не желая ее вмешивать в такой образ действий.

— Да-с, — ответил адвокат грустно и мягко.

— Через вас?

— Если угодно — через меня, хотя скажу вам в скобках, мне это было не особенно приятно… Я переслал Анне Семеновне письмо его и, с своей стороны, от всяких советов и застращиваний воздержался.

Он поглядел на нее опять поверх очков и в его взгляде она увидала затаенное сожаление.

Тон адвоката обезоруживал ее, но в то же время ей не хотелось выходить из своего душевного настроения.

Нельзя было оставить без ответа и его мягкое допытывание насчет того — кто именно дал мысль действовать угрозой.

— У меня нет никакой нужды преследовать эту женщину, — заговорила она отрывисто, с пренебрежительной миной рта, — но надо же каким-нибудь путем довести ее до сожаления, сломить ее злую волю.

— Злую волю, — повторил адвокат. — Вы уверены в этом, Лидия Кирилловна?

— Боже мой!.. Это тянется целый год, и она не хочет понять, через что я проходила и прохожу…

Протяни он ей руку — она бы разрыдалась.

Но горделивая натура взяла тотчас же верх. Не станет она плакать!.. И без всяких жалоб всякий видит, каково ей.

Адвокат отвел лицо и сидел в такой позе, как будто он не решался ей что-то объявить.

— И, разумеется, Анатолий посылает вас с дурной вестью? — быстро спросила она.

— Лидия Кирилловна, матушка, — особенно мягко начал он и поглядел на нее своими кроткими глазами, где она не могла ничего прочесть. — Вы ясно изволите говорить: злая воля… И ее надо пожалеть, и в ее душу войти…

— Она не заслуживает этого!

— Погодите, милая барышня… минуточку… Ваше слово впереди… Ну, переслал я ей письмо Анатолия Петровича… Ответа нет. Он меня торопит… Я съездил в Москву… А уж куда мне не рука была, по правде сказать…

— И что же?

— Нашел ее в ужасном положении.

— Почему? Она не нуждается!.. У ней есть свои средства. И Анатолий готов…

— Позвольте… Не материально… Разве одна только денежная нужда ужасна? Душевно убитою нашел я ее, в таком расстройстве, что, верите, я не мог выдержать… заплакал… Извините… Лгать не стану.

— Психопатка!

— Психопатия эта весьма понятная. Вхожу — на столе лежит ее старшая дочь.

— Дочь?

Нервная дрожь пронизала Ашимову, и она не могла сдержать ее.

— Да, девочка по тринадцатому году… И красавица… В три дня унесло! Круп, что ли… Знаете, у меня тоже дети… Целых четверо… И мы потеряли одного. Но я такого отчаяния еще не видал… в нашем, по крайней мере, кругу.

Он не докончил и опустил голову, чтобы скрыть свое волнение.

"Как же Анатолий мне ничего не сказал, — подумала Ашимова. — По деликатности?"

— Анатолий Петрович не хотел вас тревожить, — обронил адвокат.

— А на него как это подействовало?

Вопрос вылетел у нее порывисто, и она тотчас же упрекнула себя за него.

— Он — мужчина. У него другой характер… И для него удар… Свое детище… Знаете, такая жестокая смерть заставляет забывать многое… Уверяю вас, Лидия Кирилловна, что ни у кого бы, на моем месте, не хватило куражу подступать с какими-нибудь требованиями или угрозами. Я вам говорю, она в ужасном расстройстве, и хорошо, если организм выдержит.

Протянулось молчание.

— Прекрасно, — начала Ашимова. — Значит, мы остаемся все так же в пустом пространстве?

Она полуистерически засмеялась и стала сильно потирать руки.

— Анатолий Петрович хотел, чтобы вы именно от меня все это выслушали… Ведь, согласитесь, голубушка, тут просто уж нечто роковое. Человек лежит в горячке, нельзя же требовать от него чего-нибудь, на что необходимы твердый разум и нормальная воля!.. Идти напролом это — добивать ее. Желаю вам всякого счастья, вхожу, от всей души, в ваше собственное положение, но, право, вы сами не захотите, так сказать… перешагнуть к аналою через…

"Труп!" — чуть не крикнула она, и кровь отхлынула от сердца. Ей послышалось слово ее приятеля прокурора там, в лесу, летом, когда она была полна уверенности, что к новому году все будет покончено.

— Через полуживое существо, которое так легко добить теперь.

— Ну да, ну да! Я знаю, — заговорила она, бессильная сдержать свою нервность, — меня пугают!.. Я жду того, что Анатолий придет и скажет: "ты хочешь перешагнуть через ее труп!" Но это риторика! Это жалостная фраза!

— Нет, не фраза, — очень тихо и протяжно выговорил адвокат. — Переждать надо, Лидия Кирилловна. Того же мнения и Анатолий Петрович. Вы поймите, невозможно действовать, она опасно больна. Я говорил с ее доктором. Это — психиатр. Он перевозит ее к себе в лечебницу. Воля ваша!

"Я не могу ждать! Не могу!" — хотела она крикнуть и вдруг вся ослабла, взялась руками за лицо и беззвучно заплакала. По всему ее телу разливалась ноющая боль и глубокая, безграничная печаль засосала ей в груди.

— Барышня, милая… — слышала она голос адвоката, и рука его коснулась ее плеча. — Не убивайтесь… Все обойдется… Одно из двух: или она не переживет, или она будет неизлечимая душевнобольная, или выздоровеет и упираться не станет, после такого удара. Поверьте мне.

Ее, как маленькую, убаюкивал звук этого голоса. Ей хотелось верить, но она не могла обманывать себя… Что бы ни сталось с той женщиной — на это нужно время, много времени, а она через шесть недель должна быть матерью.