Его захлестывает волна неожиданной радости.

«Ха, да это забавно!»

Десять лет спустя — в клубе «Форест-Хиллз» — Конрад Воорт показывает новое удостоверение в Теннисном центре Открытого чемпионата США, и охранник пропускает его через турникет в оживленный круговорот людей. Затаившаяся в душе ярость кажется живым существом. Оно словно кормится демонической энергией толпы, усваивает, использует ее.

— Знаешь, в чем разница между досье, которые собирают копы, и теми, которые собирают репортеры? — хвастается по спутниковой линии Камилла. Полицейские наблюдают за толпой, вытекающей из автомобильных стоянок, подземки, Лонг-Айлендской железной дороги. Охранники внимательно осматривают дамские сумочки, рюкзаки, поясные кошельки, чехлы от биноклей. Отбирают бутылки. Копы уже не верят, что прозрачная жидкость — это просто вода.

«Я не вижу Микки. Он должен бы следить за мной».

— Вы собираете досье на тех, кто арестован. А мы — на тех, кого обвиняют, — смеется она.

Голос Камиллы звучит отчетливо. Вероятно, она звонит из помещения: с одного из двух стадионов, из ресторана или палатки с развлечениями. Воорт спрашивает у охранника, где найти администрацию. Тот указывает на нижний этаж главной арены.

— Мастерица намеков. Вот ты кто, — говорит Воорт.

— Пять лет назад программа «Вот так история!» интересовалась Стоуном, но потом забросила эту идею. Режиссер ушел с телевидения. Сейчас он управляет магазином велосипедов в Массачусетсе. По словам моей подруги Мелани — она работала в Ассошиэйтед Пресс, — он так и не рассказал, что случилось. Просто уволился.

— А почему Эн-би-си вообще заинтересовалась Стоуном?

Помехи.

— Камилла?!

— Здесь. Я тебя слышала. Его имя всплыло по ходу поиска компромата. Все началось с интереса к гуманитарной помощи ООН. Ты только подумай. — Она возбуждена, как режиссер, раскопавший сенсацию. — За шестьдесят лет в ООН никогда не было такого скандала. Ведь выделялись миллиарды! Вовлечены сотни правительств! Диктаторы, военачальники, ворующие правительства в дюжине стран. И при этом ни разу ни одного громкого, гласного мошенничества? Ну да, как же.

Воорт протискивается по пандусу на главный стадион. Люди здесь выглядят старше, чем толпа на стадионе «Ши», где у него свое постоянное место. Он находит табличку, указывающую направление к администрации чемпионата, где, надо надеяться, кто-нибудь подскажет номер ложи Теда Стоуна.

— Давай о Теде Стоуне, — говорит он Камилле.

— Согласно основной теории, никто не поднимает шум из-за коррупции в ООН. Страны-доноры не хотят наживать врагов. Бедные страны боятся отпугнуть доноров. Помощь ООН — это подаренные деньги. Они не обязаны эффективно работать. Никто не хочет раскачивать лодку. Имя Стоуна упоминалось в связи с продовольственной помощью, которую, вероятно, перепродавали втридорога.

Воорт чувствует, как ускоряется пульс — обычный признак, что расследование принесло плоды. Он не слишком понимает, как можно увязать рассказ Камиллы с кладом в гавани, но, как говаривал папа: «Когда люди начинают нарушать законы, они уже не могут остановиться. И заходят слишком далеко. Жадность — страшная сила. Всегда помни: Аль Капоне попался на уклонении от уплаты налогов, а не на убийстве».

— Камилла, в чем предположительно была роль Теда Стоуна?

— Вот тут никто ничего точно не знает. И доказательств нет.

— Ну что ты словно хвост по частям отрезаешь? Хочешь, чтобы я выпрашивал каждое слово?

— Послушай, я торчу здесь. Одна. Единственное развлечение — помучить тебя. И помни, мы обсуждаем слухи, а не обвинения. — Она держит паузу. С Камиллой даже простой разговор превращается в телешоу. — Когда следствие добралось до Стоуна, свидетельницу и троих ее детей ликвидировали.

Конвой, направляющийся к приведенной в боевую готовность столице, останавливается у прибрежной дороги. Двухполосная дорога, обсаженная финиковыми пальмами, вся в воронках от бомб, а опасность наткнуться на мину так велика, что водители не рискуют выбираться на асфальт, а держатся параллельно дорожному полотну. Кочевники смотрят со спин верблюдов. Конвой останавливается для намаза. Бойцы расстилают на земле соломенные циновки и по призыву муэдзина склоняются в сторону Мекки. Машину Теда окружают грузовики «тойота-текникал», переделанные, чтобы нести зенитки в качестве артиллерии.

— На случай засады, — объясняет индиец.

— Боитесь? — спрашивает француз.

— Вы шутите? Здесь классно!

Француз явно удивлен.

А ведь он сказал правду. Все равно что оказаться в каком-нибудь потрясающем фильме. Теда просто распирает от неожиданного возбуждения. Пребывавшие в долгой спячке нервы реагируют на буйство красок — анархия царит даже в пейзаже. Люди могут всю жизнь прожить в упорядоченной вселенной и даже не подозревать о том, что могло бы по-настоящему пробудить их. Теперь же сотрудник ООН охвачен весьма странным чувством: он вернулся домой. И почти мгновенно возникает — неосознанная мысль, а инстинктивное понимание, — что в этих местах у людей есть неограниченная власть, их не очень-то проверишь.

По благоговению на лицах идущих и едущих мимо фермеров и кочевников Тед понимает, что оказался с привилегированной стороны некогда немыслимой границы. На этой стороне даже цвета кажутся ярче.

— Это так не похоже на Куинс, — говорит Тед. В воздухе разлит аромат красного жасмина и лимона, ветер с Красного моря приносит запах естественного разложения. В синей воде, по словам индийца, плавают акулы.

Ускоряется пульс, сжимает горло… все это так не похоже на мирный дом, расписание общественного транспорта и давящее его в Нью-Йорке ощущение, что должна же быть еще какая-то жизнь, кроме встреч «квартальных клубов»[11] и посещений антикварных магазинов.

— Все дергаются, — говорят однокашники по колледжу, которые теперь хорошо зарабатывают в крупных бухгалтерских фирмах и которым он начинает завидовать. — Трахнись. И все пройдет.

И трах помогает — конечно, очень ненадолго, — позволяя почувствовать силу и контроль, но не решая основных проблем. Там, в Нью-Йорке, Тед привык снимать случайных секретарш, официанток, продавщиц, стюардесс. Легкие интрижки притупляют беспокойство, но через несколько недель оно всегда возвращается.

— Какое совпадение, — говорит Теду парижанин, возвращая его к настоящему. — Вы остановились в отеле «Красное море»? Я тоже.

Индиец усмехается:

— Мы можем обедать все вместе!

Конвой снова пускается в путь. Луна и солнце — тьма и свет — висят над банановыми плантациями и глинобитными домами с плоскими крышами. В воздухе разлита лень; кровь в жилах Тэда бежит быстрее.

— Здесь есть возможности, — замечает индиец.

Окраины Могадишо поражают Теда: сонный морской порт, а рядом разграбленные руины. Обрезанные провода свисают со сломанных столбов. Бледно-лиловые и бирюзовые здания испещрены ржавыми следами от пуль, пятнами крови, надписями. Конвой петляет по узким улочкам, наполовину засыпанным песком и загроможденным сожженными машинами. В свете фар сверкают глаза собак. Жители жмутся у костров перед домами и жуют листья ката. Единственный звук — рокот двигателей грузовиков конвоя.

Тед не отличается впечатлительностью, но и его волнует близость непосредственной опасности.

— Делай в жизни добро, — всегда говорил ему отец — там, в Бейсайде. Он был водителем автобуса и гордился тем, что сын работает в ООН.

— Твоя жизнь такая шикарная, — говорила мама. Она работала регулировщицей движения транспорта возле средней школы Карр.

Отель оказывается двухэтажной итальянской виллой с собственным электрогенератором. Ее окружает стена, усыпанная сверху битым стеклом. На крыше охрана, вооруженная «АК-47». Под потолками вращаются вентиляторы. Папоротники в горшках колышутся под искусственным ветром. Услужливый хозяин отказывается принимать плату, твердит, что Тед — «друг» генерала Айвада. До их прибытия здесь, похоже, жили только три блондинки: Тед мельком замечает их в сводчатом дверном проеме. Дамы играют в бильярд возле небольшого, но забитого под завязку бара.