— Удвойте силы наших ребят и бросьте на проверку комнат «Скорой помощи». Передайте по факсу старое фото Уэнделла и новый фоторобот.

— А я в школе всегда получал тройки. Похоже, вас вроде как освободили. Но я ничего не понимаю. Вы устанавливаете его личность, а он ставит вам за это пять с плюсом?

— Это болезненное. Пока он хочет, чтобы мы его схватили.

Но несмотря на разочарование, Воорт ощущает едва уловимую вспышку гордости — так обычно бывало, когда в школе он получал за контрольную высокую оценку.

«Какое-то извращение. Я что — стараюсь доставить этому человеку удовольствие или хочу поймать его?»

— Может быть, на пленке есть что-то еще, — говорит Сантини.

— Хотите мою догадку? Он говорит, что вы на верном пути. Он ведет нас весь день, и мы делаем то, что ему надо, причем делаем неплохо, на его взгляд.

— «На его взгляд» совсем не означает, что делаем хорошо.

«Ехать полтора часа. Как быть — встречаться с Сантини или направиться в Ривердейл? Если ехать в Ривердейл, то там у меня всего одна возможность. А если я буду на месте преступления, то могу отправить детективов куда угодно, если откопаю что-нибудь новое».

Воорт отрывает Мики от разговора с председателем, составляет рапорты и, пока они идут к машине, сообщает Сантини названия трех строительных компаний.

— Направьте людей к владельцам этих компаний, чтобы обеспечить им защиту, — говорит Воорт. — И было бы неплохо выяснить, не принял ли кто-то из них меры предосторожности — возможно, уехал из города или нанял телохранителей? Ждут ли они Уэнделла, я имею в виду. И когда ваши парни проглядят файлы Прайса, увидим, работал ли он на одну из этих компаний.

— Думаете, Халлу дали взятку?

— И скорее всего не одну.

— Послушайте, Воорт, то, что с вами делают мэр с Динсом, — штука говенная.

— Сперва поймаем Уэнделла, а потом будем переживать по поводу остального.

— Прекрасно… гм… а вы знаете о звонках по «горячей линии» после выступления Евы в телеэфире?

— Выкладывайте плохие новости, Пол. Слышу по голосу.

— Все позвонившие говорят, что он самый лучший учитель, который у них был, самый замечательный человек, какого они знали, и спрашивают, что полиция собирается с ним делать. Я просто хочу знать, Воорт. Мой двоюродный брат — владелец частной охранной фирмы в Атланте, и если я кого-нибудь рекомендую, считай, он уже на работе.

Воорту не по себе.

— Спасибо.

— Но самое худшее, что мы не можем использовать пленки Уэнделла, даже если он и откопал что-то. Азиз говорит, что это неприемлемо. Записи без ведома… ну, вы знаете закон. Если суд не принимает пленку, то не имеет значения, сказал ли на ней парень, что убьет президента, а потом так и сделал. Пленки Ная бесполезны в суде.

Неужели одна ошибка вызвала все это?

— Жду вас в «Небесном рыцаре». — Сантини отключается.

Мики пробивается сквозь поток машин, мчась к югу от Бродвея с ревущей сиреной. Обернувшись на заднее сиденье, Воорт видит мятый пакет с сандвичами, который так и лежит там с полудня.

— Ривердейл, — бормочет он.

— Что из того?

— Уэнделл оставил в квартире папку с надписью «Ривердейл», но вот хочет ли он, чтобы мы ехали туда, или сам в ту сторону направляется? А если идет сам, то почему тогда радуется, что мы нашли папку? Радуется, что мы все поняли неправильно, и, значит, записка обманывает. Ничего не понимаю.

— Приятно знать, что мы на пороге разгадки. Посмотри на хорошую сторону дела. Может быть, Уэнделл истечет кровью до смерти.

— А может, я неправильно истолковал эту дерьмовую записку. Может, она никак не связана с учительством и Уэнделл убивает кого попало, как ты говорил это с самого начала. Он просто псих.

— Спасем последнюю жертву, Воорт, и разберемся.

— Да, спасем мошенника.

Мики прорезает Центральный парк, выскакивает на Пятьдесят девятую улицу, пролетает на красный свет, чтобы попасть на Пятьдесят шестую. С запада, похоже, идет гроза, не обращая внимания на прогноз погоды.

— Мы удаляемся от Ривердейла, скорость около сорока миль, — говорит Мики. — Поешь, и будешь чувствовать себя получше. Сандвичи неплохие.

— Почему же у меня не выходит из головы, что мы делаем ошибку? — спрашивает Воорт.

Температура переваливает за девяносто градусов по Фаренгейту, побивая все рекорды, вызывая падение напряжения, навлекая на город гигантскую грозу с другой стороны Гудзона. Оказавшись на улице, Уэнделл видит огромные сине-белые вспышки над небоскребами. Быстро наползающие тучи закрывают звезды. Уэнделл чувствует запах озона и электрических разрядов.

Ему нехорошо.

Никто не обращает внимания на него, плетущегося от Первой авеню вниз по Пятьдесят шестой улице к востоку. Очень мало кто из прохожих смотрит на предгрозовые всполохи, основная масса спешит домой, чтобы опередить яростную грозу.

«Немного кружится голова, но, по-моему, это не из-за потери крови. Никогда не думал, что скажу тебе это, Воорт, но когда я стоял над Прайсом — мертвым, как и мой сын Бен, — ярость куда-то исчезла и я понял, что обвинял тебя в том, что не было только твоей виной. Я сделал из тебя козла отпущения. Это было легче, чем совершать поступки, и легче, чем размышлять над своими ошибками».

Патрульная машина с бледным силуэтом водителя проплывает в каких-то двадцати футах от преступника, арест которого сделал бы карьеру этому полицейскому. Не заметив своей оплошности, он скажет вечером жене: «Другим полицейским все время везет, а мне никогда».

«Ученик превосходит ожидания учителя, — говорит Уэнделл в микрофон на шее. — Однако ученик создает мне новые трудности. Ты поразил меня, Воорт, тем, что признал свою ошибку, и тем, как находишь связь между моими подсказками. Но так ли уж ты хорош?»

В небе носятся и трещат синие молнии.

«Шесть лет назад ты чуть не убил меня, а теперь сделал противоположное. Но вот вопрос — не играешь ли ты со мной в прятки? А может быть, знаешь, куда я направляюсь?»

Уэнделл останавливается и ненадолго прислоняется к зданию, чтобы передохнуть, а потом, сделав над собой усилие, отталкивается от стены. Он проходит мимо закрытого антикварного магазина, опущенных ставней пиццерии, освещенных окон жилого дома. Воздух тих и горяч, а электрические вспышки творят в небе карусельное шоу.

Воротничок священника исчез, он брошен в лифте офиса Прайса. Дипломат валяется в укромном углу табачного магазина, где Уэнделлу понадобилось всего несколько минут, чтобы превратиться из священника в художника: стильные очки в черной оправе, серьга из фальшивого бриллианта в левом ухе и черный берет — это лицедейство завершило переход от человека воздержания к человеку эксцесса.

Уэнделл — художник, актер, кинорежиссер — произносит, тяжело дыша сквозь пульсирующую боль: «Несколько крошечных перемен чрезвычайно меняют восприятие».

Он подходит к небольшой открытой стоянке машин, которая расположена через дорогу от моста и огорожена забором с колючей проволокой наверху. Машины на стоянке притиснуты бампер к бамперу и громоздятся на гидравлических площадках. «Открыто 24 часа, — гласит вывеска на хибарке сторожа. — Спрашивайте наши специальные цены, если паркуетесь до 5 часов утра».

Уэнделл передает сторожу корешок квитанции, которую получил вчера, оставив здесь свой «шевроле-нова», но прихватив с собой ключ от багажника. Там лежат папки, которые он забрал из квартиры, аккуратно сложенная форма дорожного полицейского, шляпа, мятый темный костюм, висячие бачки и длинная борода, делающая Уэнделла похожим на еврея-хасида, бинокль ночного видения, новый бумажник с фальшивым удостоверением личности, восемь тысяч долларов, пара обойм с пулями девятого калибра, запасной глушитель для «глока», старая коробка из-под макарон фирмы «Ронзони», набитая магнитофонными пленками с многомесячными записями, а также восемь конвертов из плотной коричневой бумаги со штемпелями и марками, приготовленными для отправки экспресс-почтой в телерадиокомпании и редакции газет. В них содержатся результаты его расследования, длившегося двадцать один месяц.