Мало—помалу у Сисси, чье состояние здоровья потребовало пребывания на острове Мадейра, появился вкус к путешествиям — невинный грех ее отца герцога Макса. Прикованный к своему императорскому рабочему столу, Франц Иосиф очень от этого страдал, но потом потихоньку смирился и довольствовался теми восхитительными моментами, когда его любимая Елизавета соглашалась остаться на какое—то время а дом с ним. Она к тому времени стала таи замечательной, такой соблазнительной женщиной, что ее очарование поражало всех от мала до велика, кому выпало счастье к ней приблизиться.

Возможно, она слишком хорошо это поняла и впоследствии даже злоупотребляла этим. Но как много встречалось мужчин, не претендовавших на большее, чем обожание.

Никогда еще Вена не испытывала подобного возбуждения, не видела таких толп народа, как в тот прекрасный сезон 1873 года. Никогда еще австрийским монархам не приходилось подвергаться столь тяжелым испытаниям, особенно Елизавете, чувствующей перед протоколом и официальными празднествами священный ужас, а по отношению к толпе — страх, от которого так и не избавилась. Однако прежде не была она так красива, не привлекала такое восхищение и любопытство публики. И в жизни не приходилось ей так долго выполнять «представительские» функции…

Все началось 20 апреля, со свадьбы ее старшей дочери Жизели и ее двоюродного брата принца Леопольда Баварского. Получился большой праздник — молодые люди женились по любви. Помолвленные больше года, молодые люди с большим трудом прождали год, навязанный им Елизаветой, которая считала, основываясь на личном опыте, что в шестнадцать лет дочь еще не созрела для замужества.

Новобрачная, полная очарования в короне и под вуалью, естественно, привлекала взоры присутствовавших на церемонии, но намного чаще все смотрели на ее мать. Ослепительно красивая, в расшитом серебром платье, с великолепными рыжеватого оттенка волосами, увенчанными бриллиантовой диадемой, молодая женщина, ей было тридцать пять, вовсе не походила на мать невесты. И только слезы, появившиеся у нее на глазах в тот момент, когда юная принцесса произнесла традиционное «да», на какое—то время выдали ее материнские чувства.

Но слезы быстро прекратились, и вовсе не потому, что Жизель не близка ее сердцу (хотя и воспитана большей частью эрцгерцогиней Софией, скончавшейся за года до этого, и она предпочитала ей Валерию, свою младшую дочь), а потому, что этот праздник любви был ей очень приятен. А кроме того, это веселая свадьба, увенчанная представлением «Сна в летнюю ночь», которое Елизавета посмотрела, впрочем, без особого восторга.

— Никак не могу понять, — сказала она, прикрывшись веером, своей фрейлине графине Фестетиш, — как можно выбрать для свадебного вечера пьесу, где принцесса влюбляется в осла!

Но принц Леопольд услышал ее слова и с улыбкой наклонился к своей ослепительной теще:

— Не намек ли это на меня?

— Конечно, нет, друг мой! Но «Сон в летнюю ночь» — обязательная повинность для каждого, кто женится на дочери австрийского дома. Не знаю, какой вдохновенный церемониймейстер надумал включить ее во все программы проведения свадеб.

Артисты все же сыграли великолепно — празднества в Вене начались со смеха и аплодисментов. Спустя месяц наследный принц Германии и принц Уэльский торжественно открыли Большую международную выставку; для участия в ней в Вену съехалась чуть ли не вся аристократическая Европа, включая принцев, королей и императоров. Вслед за принцем Фредериком и принцессой Викторией прибыли императрица Августа, добрая половина английских принцев, бельгийские, голландские, датские и испанские монархи. Царь Александр II, очень не любивший праздники, прибыл в Вену с многочисленной свитой и имея такое важное лицо, что долгое время никто и не мечтал увидеть его улыбающимся. Но устоять перед обаянием Сисси совершенно невозможно, особенно когда она решила кого—то очаровать. Проходив двое суток с постной миной, царь наконец, как и все остальные мужчины, громко заявил: в мире нет женщины, способной выдержать сравнение с австрийской императрицей. Из Вены он уезжал с большим сожалением…

Но самую большую победу Елизавета одержала над шахом Персии. Подобный успех крупными буквами вписывается в карьеру любой красивой женщины. Этот успех стал в какой—то мере кульминацией выставки и низвел все другие визиты королевских особ в ранг посещений простых смертных — столько этот восточный правитель вложил фантазии в привычную церемонию королевских визитов.

Назир аль—Дин прибыл в Вену 30 июня со свитой не менее многочисленной, чем у русского царя. Но его окружение, намного более красочное, вызвало восторг венцев.

В тот день стояла ужасная жара, и Франц Иосиф чувствовал себя усталым. Несмотря на возведенное в крайнюю степень «профессиональное сознание», его утомил месяц непрерывных церемоний, встреч, объятий, речей на разных языках дипломатических переговоров, просто разговоров… И этот перс, прибывший словно последний букет, его несколько взволновал.

— С удовольствием заявил бы о своем недомогании, — поделился он с императрицей. — Как ты думаешь, как воспримет это перс?

. — Думаю, воспримет как глубокое оскорбление. У тебя репутация крепкого, выносливого монарха. А потом, ведь этот несчастный, всю жизнь проводящий в схватках с русскими и англичанами, заслужил, чтобы мы уделили ему немного внимания! В конце концов, тебе с ним, возможно, окажется веселее, чем с другими, — говорят, он очень живописен.

Елизавета сама не очень верила в то, что говорили, но ошибалась, утверждая, что Назир аль—Дин воспринял бы как оскорбление болезнь императора, поскольку на самом деле шаха интересовала она и только она.

Он действительно много слышал о ее красоте — большого любителя женщин, в Персии шаха постоянно окружали самые красивые создания его страны, — ему чрезвычайно любопытно с ней встретиться.

Такая возможность представилась в Шенбрунне вечером того же дня, когда он приехал, чтобы принять участие в большом ужине, который давали в его честь австрийские монархи. Для этого случая Елизавета надела белое платье с поясом из желтого бархата и длинным шлейфом, расшитым серебром. На довольно небрежно причесанных волосах — простой обруч, украшенный бриллиантами и аметистами, который ей особенно шел. Украшения из тех же камней — на шее и на руках. В этом наряде, стоя рядом с императором, она ждала прибытия желанного гостя, испытывая любопытство, которое инстинктивно вызывало у нее все более или менее экзотическое.

Первое впечатление разочаровало: Назир аль—Дин ничуть не походил на великого Кира из прочитанных ею книг. Невысокого роста, худощавый, с острым лицом, перечеркнутым огромными черными усами, он скорее напоминал монгола. На голове высокая черная феска, с фантастической бриллиантовой кисточкой, доходившей ему чуть ли не до ног. Военный френч, перетянутый ремнем и странно оттопыривавшийся внизу, до такой степени расшит галунами и вышивкой, увешан наградами, что цвет можно различить с большим трудом. Шах напоминал одновременно новогоднюю елку и персонажа Оффенбаха.

Но у Елизаветы не было времени для анализа первых впечатлений. Увидев Сисси, Назир аль—Дин направился прямо к ней, остановился в нескольких шагах, какое—то время простоял неподвижно, словно окаменев, а затем, не обращая ни малейшего внимания на Франца Иосифа, уже раскрывшего рот, чтобы произнести краткую приветственную речь, вынул из кармана очки в золотой оправе, водрузил на нос и принялся медленно ходить вокруг императрицы, вздыхая и повторяя восторженно… на прекрасном французском языке:

— Боже, как она красива! Боже, как она красива!

Все происходило в тишине, обычно наступающей при великом удивлении.

Какое—то время шах ходил вокруг Елизаветы, делая вид, что не замечает императора, пытавшегося привлечь его внимание. Францу Иосифу, которого это очень веселило, пришлось дернуть шаха за рукав, чтобы тот соизволил на него взглянуть.