Александра молитвенно сложила ладони.

— Если бы так!.. О, Анастасия, если б ты и впрямь нашла того, кто способен вылечить моего ребенка… требуй тогда от меня всего, что пожелаешь! На коленях стояла бы перед ним, как перед Божьим человеком. Но кто он такой?

Человека этого звали Григорий Ефимович Распутин. Крестьянин из Тобольской губернии, где у него жена и дети, однажды утром он, «призванный Господом», все бросил и отправился странствовать по дорогам России, посещая в основном монастыри; познакомился со странной религиозной сектой, под названием «Божьи люди», проповедовавшей, что наилучший способ достичь святости и заслужить вечную жизнь — греховодничать.

«Только когда чувства пресыщены, инертны по причине слишком долгого служения, сердце очищается и люди становятся ближе к Богу!» — провозглашали эти необычные верующие, развивая, таким образом, общепринятое учение: Господь больше заботится о заблудших агнцах, чем о послушно пасущихся в стаде.

Вдохновившись учением, так совпадавшим с собственными тайными вожделениями, Распутин полностью посвятил себя служению заинтересованному Богу. Стал он кем—то вроде «старца», которых Достоевский описывал как «помесь бродячего священника, колдуна, защитника от злой силы… и прихлебателя».

— Вся его сила, — заключила великая княгиня, — сосредоточена в поистине незабываемом взгляде и в ладонях, которые он накладывает на больных. Те сразу чувствуют большое облегчение. Хочешь его увидеть? Мне кажется, ты ничем не рискуешь.

— Так он здесь?

— Ждет в прихожей. Но, может быть, стоит предупредить твоего мужа — только царь решает, можно или нельзя подходить к его ребенку.

Ни разу Николаю не приходило в голову, что мнение его может отличаться от мнения Александры, — и Григорий Распутин вскоре появился в комнате больного ребенка.

Дрожа одновременно от страха и надежды, супруги увидели мужчину лет сорока, высокого и крепкого, в обычной для российских крестьян одежде, только очень грязной; немытые густые черные волосы, с пробором посреди большой головы, свисают до длинных усов и разделенной надвое бороды.

Человек этот выглядел скорее отталкивающе, но, как сказала Анастасия, взгляд его и правда незабываем: прозрачные светло—голубые зрачки, цвета льда, впивались в глаза собеседника и больше их не оставляли. Один глаз был обезображен лимфатическим узлом, но люди видели только зрачки на этом обыкновенном лице, со шрамом на лбу. Когда его странный взгляд остановился на императрице, она помимо воли вздрогнула.

Впрочем, поразились только она и Николай; Распутин, вступив в роскошную комнату, ничуть не смутился, хотя и оказался лицом к лицу с правителями России. Тяжелой походкой подошел к ним и расцеловал сначала одного, потом другую, словно кузенов из провинции, — у опешивших монархов не достало даже сил на это отреагировать. Затем приблизился к постели, где стонал царевич.

Почувствовав чье—то присутствие рядом, маленький Алексей с трудом поднял веки, встретился глазами с незнакомцем — и испуганно дернулся. Тогда Распутин взял в ладони его горячую ручку, лежавшую на одеяле. — Не боись, Алеша, — обратился он к нему, — теперь тебе станет лучше. Посмотри на меня!.. Посмотри внимательно! У тебя уже ничего не болит, совсем не болит!..

Сделал магические пассы, отбросил одеяло и охватил ручищами больную ногу. Потом велел ребенку спать.

— Завтра все кончится, — пообещал он, затем обернулся к Александре — она уже снова опустилась на колени. — Верьте в мои молитвы, и ваше дитя будет жить!

Случайное ли совпадение или реальное действие силы, но на другой день ребенку сделалось лучше; опухоль на колене начала спадать… Александра едва не обезумела от радости, захлебывалась в рыданиях от счастливого избавления. С тех пор она перестала принадлежать самой себе — видела мир только глазами старца, Божьего человека, излечившего ее сына. Очень скоро она станет всего лишь инструментом в его огромных руках… А с ней и вся Россия.

Новость о необычном благоволении императорской четы, которым вскоре начал пользоваться Распутин, облетела Санкт—Петербург с молниеносной скоростью — по большей части благодаря лирическим рассказам великой княгини Анастасии и ее сестры Милицы. Затем из столицы Петра Великого новость долетела до Москвы и до других городов Святой Руси.

Дом «святого человека» днем и ночью осаждали толпы просителей и больных. Сгибаясь под тяжестью даров, толкались в прихожей большой квартиры дома 64 по Гороховой улице, где Распутин поселился вместе со своей родственницей Дуней — она вела хозяйство и занималась посетителями. Часто очереди стояли даже на улице; прошло, однако, немного времени — и вопрос уже заключался больше в завоевании влияния, чем в излечении.

Этот царь и эта царица, «недосягаемые почти так же, как микадо в своем дворце—пагоде» — такой упрек бросил им однажды великий князь Сергей, — оказались легко доступны для хамоватого, грязного мужика, больше того, он ими управлял. Желания его принимали силу закона; пусть даже некоторые его не лишенные здравого народного смысла советы немного облегчали иногда становившуюся все более невыносимой жизнь российского народа — большую часть своего времени Распутин занимался распределением должностей, пенсий и льгот среди тех, кто ему нравился или больше подносил; иной раз это делалось в угоду какой—нибудь женщине, которой удавалось его соблазнить. К нему тек народ, и ни один министр не был уверен, что сохранит свой пост или портфель, если не построит наилучшие отношения со старцем. Но не одни просители становились завсегдатаями квартиры, пропахшей прогорклым маслом и щами. В столовой, примыкавшей к прихожей, толпились знатные посетители и особенно посетительницы. Дамы собирались вокруг самовара, подталкиваемые любопытством или смутным благоговением. Они непременно хотели видеть в этом мужике святого, несмотря на практиковавшиеся им странные религиозные обряды — участвовать в них он приглашал этих дам.

По окончании «рабочего дня» Распутин присоединялся к этому избранному обществу: садился в кресло—качалку, пока Дуняша занималась самоваром, и пил чай, беседуя со всеми этими дамочками. А отхлебнув последний глоток чая, почти ежедневно привлекал к себе одну из посетительниц, всегда молодую и красивую, обнимал сальной рукой, с грязью под ногтями, и шептал нежно:

— Пойдем, голубка! Пойдем со мной!..

Пока все остальные возносили ему славословия, он уводил избранницу в соседнюю комнату, запирался с ней там и проводил встречу личного характера, о церемонии прохождения которой нет смысла рассказывать…

В квартиру дома 64 на Гороховой улице приходило слишком много самых разных людей, чтобы религиозные обряды ее жильца не получили своеобразной рекламы. По Санкт—Петербургу пошли толки: многие дамы, иногда даже очень знатные, познакомились с узкой железной кроватью Распутина.

Поговаривали также, что фанатично верившие в него, околдованные и очарованные старцем матери, не обладая такой красотой, чтобы надеяться на его благосклонность, без колебаний приводили к нему дочерей, которым выпало несчастье быть красивыми… и девственницами, что, по мнению «святого человека», делало особо ценным это пожертвование нового рода. Мало—помалу среди мужской половины всех, пусть и различных, слоев общества нарастал глухой ропот недовольства против человека, который поверг Россию в коррупцию и разврат по одной простой причине: держал в своих грязных лапах глухую, слепую и до безобразия доверчивую императорскую чету.

Началась война 1914–1918 годов, русская армия потерпела первые поражения и некоторые подумывали над тем, что пришло время попытаться изменить такое положение вещей.

В декабре 1916 года за закрытыми дверями, запахнутыми ставнями и глубоко в подвалах вызревало вино революционного мщения, а обстановка на фронте достигла критической отметки. Однако Николай II никак на все это не реагировал, продолжая находиться в плену инерциального мышления: силы для этого черпал лишь в собственном понимании своего положения и обязанности всех подчиняться монарху, стремящемуся оставаться абсолютным самодержцем. Казалось, он потерял все рефлексы, весь свой разум. Поведение его привело к тому, что при дворе и в городе стали ходить странные слухи: говорили, что Распутин через царицу пичкает его наркотиками и они подавляют его волю с целью принудить отказаться от престола в пользу сына. А тот слишком молод, чтобы править страной, — Александра Федоровна, став регентшей, сделает своего незаменимого старца кем—то вроде оккультного царя и настоящим властелином России. Члены императорского дома ясно это сознавали и не желали допустить — любой ценой.