— Однако… — тихо произнесла фрау Шратт, — император глубоко любит Ваше Величество. Уверена, что больше всех в мире!
— Знаю! И со своей стороны испытываю к нему бесконечную нежность. Но вам, как и всем здесь, известно, что я ненавижу Вену, двор, задыхаюсь, потому что в этих мрачных дворцах никогда не чувствовала себя как дома. И потому сторонюсь их, как только могу… А император, оставаясь привязанным к ним, так одинок!
На этот раз актриса не нашлась что ответить. Как и вся Австрия, она знала о взбалмошном характере императрицы, чуть ли не маниакальном страхе перед безумием, мании путешествовать, о чрезмерных занятиях спортом, равно как о немыслимых режимах, которые она пред предписывала, когда ей казалось, что она поправилась на несколько граммов.
Елизавета неделями сидела исключительно на виноградном соке и на сигаретах, но при этом продолжала прогулки пешком и верхом на лошади, настолько продолжительные и утомительные, что их мог не выдержать любой закаленный и натренированный воин. Она уже стала странствующей императрицей… а вскоре ей предстояло стать еще и одинокой.
И все же супруг ее в самом деле продолжал питать к ней прежнюю любовь — первых лет их романтического супружества. Он страдал от того, что жена постоянно покидала его, — ведь она ни на секунду не переставала быть для него все той же обожаемой Сисси, какой была когда—то. Но между этими столь разными людьми стояла империя, огромная, могущественная, которая, как каторжника, приковала Франца Иосифа к рабочему столу в Хофбурге или Шенбрунне. А Сисси никак не могла утолить свою жажду к перемещениям в пространстве и к свободе.
фрау Шратт все это было известно, и в глубине своего женского сердца она испытывала глубокую симпатию к императору, ей было его жаль. Знала и то, что, хотя все странности супруги никогда не повлияют на его любовь к ней, понять их ему никогда не дано. Да, впрочем, какой нормальный мужчина сумел бы это понять? Франц Иосиф всегда стремился к покою, к простому, мирному счастью. Будь он обыкновенным провинциальным аристократом, мог бы стать очень счастливым. Но империя сделала из него законченного бюрократа.
— Вы не ответили, — произнесла императрица, несколько удивленная молчанием актрисы. — Вам представляется столь скучным или даже затруднительным для вашей личной жизни дружить с императором?
— У меня нет личной жизни, мадам. Что касается моей дружбы, она полностью может быть отдана императору, если он захочет ее принять.
— Значит, вы соглашаетесь заняться им… развлекать его?
— От всего сердца!
— Вот и хорошо! Искренне вас благодарю, фрау Шратт, и хочу добавить, что всегда буду очень рада видеть вас во дворце.
Этот странный визит кончился; Елизавета встала, протянула актрисе руку, и та поцеловала ее с глубоким поклоном. Две женщины только что заключили соглашение, цель его — просто дать немного разрядки мужчине, сгибавшемуся под непомерной ношей.
Чтобы придать этой договоренности некое подобие официальности, что заткнуло бы рот всем сплетникам, Елизавета повелела придворному художнику Хайнриху фон Анжели написать портрет фрау Шратт; и намеревалась подарить его императору. Пока Катарина позировала в мастерской художника, императрица приходила туда вместе с Францем Иосифом посмотреть, как продвигается работа.
В день вручения портрета молодая женщина получила первое из бесчисленных писем, которые монарх напишет своей подруге в течение долгих тридцати лет привязанности.
«Прошу Вас считать эти строки знаком глубокой признательности за Ваш труд, который Вы совершили, согласившись позировать для портрета г—на фон Анжели. В очередной раз повторяю Вам, что никто не посмел бы попросить о подобной жертве, и потому моя радость от получения своего драгоценного подарка тем более велика. Ваш преданный поклонник».
Любовное послание? Скорее дружеское письмо, поскольку никогда в будущем Франц Иосиф не прибегнет к языку нежности, которую хранил к Сисси. Он будет называть Катарину «милейший друг» или «дорогой добрый друг», но никогда — «мой милый ангел», как обычно обращался к жене. Временами доходит до того, что называет ее Кати, но никто и никогда не сможет похвастаться тем, что слышал в их разговоре или видел в их переписке слова, указывающие на более тесную связь. Со своей стороны, Катарина всегда будет называть его «сир» и «Ваше Величество». И все же…
Утром 30 января 1889 года, когда фрау Шратт завтракала в Хофбурге, в обществе и в апартаментах графини Иды де Ференцши, любимой фрейлины императрицы, та вошла в комнату — лицо ее было смертельно бледным, — дрожащим голосом попросила актрису как можно скорее пройти к императору, который «нуждается в ней». А потом выпалила на одном дыхании:
— Из Майерлинга только что прибыл граф Хойос… Мой сын погиб… и молодая баронесса Мария Ветсера с ним!..
Трагедия Майерлинга и впрямь привела некоторому упрочению связей между Францем Иосифом и Катариной Шратт. Следующим летом молодая женщина сняла в Ишле виллу Феличитас, по соседству с импозантной императорской резиденции, где королевское семейство имело обыкновение отдыхать на лоне природы. В Ишле Франц Иосиф забывал правила этикета, вел себя как страстный охотник, каким был на самом деле. Он всегда с новым ощущением счастья окунался в природу.
Едва фрау Шратт въехала в этот дом, в стене, разделявшей виллы, проделали большую калитку, и каждое утро можно было наблюдать: император, в охотничьей куртке, сапогах, в украшенной кисточками, с пером в круглой фетровой шляпе, проходил через калитку и пешком направляется к вилле Феличитас, этому большому деревянному шале с крашеными резными балконами, на крыльце его поджидала Катарина.
Она приветствовала его глубоким реверансом и проводила в большой зал, где был накрыт завтрак. Этот завтрак она готовила лично. Императора ждали кофе по—венски со взбитыми сливками, деревенский хлеб, компоты, варенье, яйца и тонкие сосиски, которые так ему нравились, — хозяйка готовила их как никто другой. За завтраком они обменивались утренними новостями.
Иногда фрау Шратт пыталась нежно побранить своего имперского друга.
— Ваше Величество, вы слишком много работаете! И плохо выглядите, даже здесь. Вам надо больше спать.
Действительно, после смерти сына император спал все меньше. Каждое утро зимой и летом он вставал в три часа утра и работал с документами до благодатного завтрака.
— Я обязан выполнять свою работу, Кати, и выполнять ее хорошо! Во всяком случае, так хорошо, как могу.
После завтрака он разрешал себе прогулку в компании подруги. В этой прогулке принимала участие и Елизавета, когда бывала дома, что случалось все реже. Майерлинг сделал ее похожей на большую черную птицу, полную печали и горя. И эта птица постоянно блуждала по Европе, перемещаясь из одного конца в другой.
Завтраки в Ишле стали так дороги императору, что по возвращении в Вену он продолжал каждое утро навещать свою подругу в ее прекрасном доме на Глорьеттенштрассе. С ребяческой радостью он постоянно говорил, что никто не готовил, как она, кофе с молоком и сосиски. Это позволило французскому писателю Роберу де Флеру высказаться жестоко и некрасиво: — Фрау Шратт — это женщина, которая привлекает императора сосисками!
И все же в этих словах крылась истина.
мгновения буржуазной жизни, кажущийся семейный уют, который давала ему Катарина, стали бесконечно дороги монарху. Естественно, здесь возникает законный вопрос — была она его любовницей или нет?
Все злые языки в Вене убеждены: да, это так. Однако постоянная дружба Елизаветы и молодой женщины, привязанность, какую проявляли к фрау Шратт молодые эрцгерцогини, и явное уважение, с которым относился к ней Франц Иосиф, плохо вписывались в эти досужие разговоры. Можно предположить, что в самом начале дружбы свежесть актрисы могла соблазнить лишенного любви императора, но утверждать это невозможно — это могла быть лишь очень краткая преходящая связь.
Зато достоверно известно: дружба с императором вызвала глубокую ненависть к фрау Шратт некоторых людей. Больше всего ее возненавидел князь де Монтенуово. Этот ограниченный человек, более высокомерный, чем любой член императорской семьи, — один из злых гениев режима и одна из причин возникновения многих семейных проблем Габсбургов. От него страдал Рудольф, а также императрица. Потом еще страдали Франц Фердинанд и его морганатическая супруга, поскольку этот человек упрямо стоял на своем.
