— Ну, тебе же были приятны мои прикосновения? Правда? — произнес он, продолжая едва уловимыми движениями пальцев ласкать ее обнаженные руки и шею, чем приводил женщину в неописуемый восторг и возбуждение.

— Правда, Стас. У тебя, вообще, какие-то волшебные руки. Я никогда не думала, что такие большие, сильные мужские руки могут быть настолько нежными и ласковыми.

— Все зависит от того, кого они обнимают, — ответил он.

Оболенский продолжал осыпать свою Аннушку самыми нежными поцелуями и с удивлением чувствовал, что испытывает волнение, как юноша, который впервые держит в объятиях женщину. Он шептал ей безумные, страстные слова. Анна слышала его шепот, но даже не понимала смысл его слов.

Казалось, они уже не помнили, где находятся и зачем сюда приехали. Они видели и ощущали только друг друга. Их притягивало, как магнитом. Хотя глаза Оболенского горели нетерпением, он очень медленно и осторожно стал раздевать Аню. А она вся была в его власти, во власти его необыкновенных рук, его сильного мужского тела, которому так сладко было подчиниться.

Анюта очнулась от довольно громкого стона Стаса. Боже мой, — подумала она, что я делаю?

— Стас, что это было? — прошептала женщина.

— Анютка, это было супер. Это было необыкновенно! Надеюсь, мы еще не раз это повторим, — ответил он, обнимая и прижимая ее к себе.

— Ты так громко стонал, что во дворе, наверное, слышно было. Мне даже выходить не удобно, — тихо сказала Аня, прижимаясь лбом к его плечу.

— Перед кем тебе не удобно? Перед мужиками? Да пусть завидуют, Ань! Мы с тобой взрослые люди и это наше дело, чем мы здесь занимались, — прошептал Стас ей на ушко, ласково поглаживая ее волосы.

— И все-таки мы сумасшедшие. Можно подумать, нам встретиться негде, — вздохнула Аня.

— Анечка, ну все произошло совершенно неожиданно. Я сам не ожидал! Но это действительно было божественно. Я, честно говоря, давно ничего подобного не испытывал. И никогда ничего не бойся, особенно, если я рядом. В твою сторону никто не посмеет даже косо посмотреть, — сказал Оболенский, помогая Анюте одеваться.

— Идем! И, пожалуйста, не сердись на меня. Это все равно должно было произойти сегодня. Зато мы будем приходить в беседку, и вспоминать ошеломительные моменты нашей первой близости. Этот исторический шезлонг я Арчилу не отдам! Если он ему нужен, то куплю новый, а этот оставлю, — продолжил он с улыбкой.

— Стас! Да не загадывай ты на будущее! Сглазишь! — умоляющим тоном произнесла Анна.

— Я экстрасенс, или как? — ответил он ей, хитро улыбаясь.

— Я сглазить не могу, я могу только предсказать то, что

обязательно сбудется.

Когда они вышли из беседки, за столом сидел один Шура.

— А где все? — поинтересовался Стас.

— Искупаться пошли, вон какая жара стоит.

— А ты чего сидишь?

— Вас караулю. По шашлычку еще вам осталось, давайте перекусите, пока совсем не остыл.

Аня пошла в коттедж, привести себя в порядок. Шура, глядя на Стаса насмешливым взглядом, спросил:

— Что она там с тобой делала? Я уж хотел спасать тебя бежать.

— Не понял, — удивился Стас.

— Чего не понял? Да ты взвыл, как раненый зверь, на всю округу, — усмехнулся Шура.

— Правда, что ли?

— А то. Я так понимаю, что работы сегодня не будет, — продолжая саркастически улыбаться, добавил он.

— Правильно понимаешь, — так же, с улыбкой ответил Оболенский.

— Поеду-ка я домой. Не буду вам мешать, — вздохнул Шура.

— А на чем ты поедешь?

— Да Виктор-то не уехал, он тоже винца принял, шашлыков поел, сейчас искупается, и поедем. Завтра с Люсей вместе прибудем.

Когда они вернулись в коттедж Шуры, тот переоделся, сел в машину и попросил Стаса открыть и закрыть ворота. Машина уже чуть отъехала, но Шура вдруг окликнул его из окна.

— Подойди, мне надо тебе, кое-что сказать.

— Что случилось? — поинтересовался тот, подходя к машине.

— Нагнись сюда, я тебе на ушко скажу. — Ты там будь поаккуратнее. Диван мне не сломай, — прошептал он Стасу самым серьезным тоном.

— Что? — переспросил Стас.

— Диван, говорю, не сломай! — громко повторил Шура.

— Ой, — рассмеялся Оболенский, — да я, в случае чего, тебе новый куплю.

— А, ну тогда ладно, — ответил Шура и тоже рассеялся. — А то я всю ночь бы не уснул.

Они уехали, Стас вернулся к своей Аннушке. Анна со Стасом провели за городом два дня. Эти два незабываемых дня заложили фундамент их будущих отношений. Это были дни полного откровения и узнавания друг друга. Неожиданно для самого себя, Оболенскому вдруг захотелось рассказать этой хрупкой женщине о себе все. Все, что накопилось в его душе за прошедшие, со дня гибели его первой любви, годы.

Перед Анной предстал не суровый всемогущий босс, не ведающий сомнений. Не опытный обольститель и пожиратель женских сердец. Это был уже далеко не молодой и безумно уставший от душевного одиночества мужчина. Который, собственно, сам, в силу своего характера, обрек себя на это одиночество. Он всегда очень высоко ставил перед собой планку. Сам взвалил на себя груз ответственности за все, что делал, за сына, за работающих у него людей. Но никто не должен был догадаться, что ему бывает безумно тяжело. Отсюда, выработанная годами, деловая, безэмоциональная маска на лице при общении с людьми. Отсюда, его увлечение медитированием. Он сам не желал никого пускать к себе в душу и все откровения и проблемы обращал к Космосу.

Оболенский рассказывал и чувствовал, что Анна его понимает. Он не пытался ничего приукрасить или оправдать себя в каких-то ситуациях. И видел, что Аня не осуждает его.

Анюта тоже поведала ему о своих жизненных проблемах. Кому, как не ей было знать, что такое одиночество. Но она была женщина, и у ее душевного одиночества были другие причины. Стас слушал Анну и понимал, что она чего-то недоговаривает, но не стал ей об этом говорить. Значит, время еще не пришло, — решил он.

Их бесконечные разговоры прерывались порывами безудержной страсти и восторга от обладания друг другом. Стас был очень благодарен Шуре, что тот не только не приехал, но даже не звонил ему.

В понедельник рано утром Виктор приехал за шефом. Аннушку отвезли домой, а Оболенский к девяти часам был на работе. После планерки Шура вышел из кабинета шефа вместе со всеми, но вскоре вернулся.

— Стасон, я тебе тут кое-что принес, — сказал он и положил на стол лимон.

— Что это? — не понял Оболенский.

— Лимончик съешь, а то народ-то на планерке напугал своей лучезарной улыбкой, — ответил Шура с хитрой ухмылочкой.

— Почему?

— Ему докладывают, что срок сдачи двух объектов под угрозой, с налоговой какие-то заморочки, а он сидит улыбается, в облаках витает. Ты хоть слышал, что тебе говорили?

— Да отстань ты, юморист хренов. То диван ему не сломай, то лимончик съешь. Все я слышал. Нормальная текучка, ничего страшного. Что, я в обморок падать должен от таких сообщений? Разберемся.

— Ну, чего взъелся? Уж и пошутить нельзя.

— Шурка, у меня в кои-то веки хорошее настроение, а ты под кожу лезешь. Меня, наверное, после обеда не будет. В 12 встречаемся с Арчилом в агенстве. Потом мотанусь с ним, чтобы помочь быстро справки собрать. Хочу до субботы оформить все.

— Давай крутись. Я на месте, если что. А лимончик-то съешь все-таки, — хитро прищурившись, сказал он, подходя к двери. — Во всех отделах, наверное, обсуждают, — что это шеф светится весь?

— Не иначе к дождю, — с усмешкой, ответил Стас.

— А вдруг к грозе? — язвительно спросил тот.

— Иди уже! А то своим лимончиком в лоб получишь, хохол

ехидный.

— От еврея слышу, — усмехнулся Шура и вышел из кабинета.