— Может, ты мне, Константин Андреевич, расскажешь, с какой стороны электровоз к вагонам цеплять, а? — министр усмехнулся, но глаза его были сухими и строгими. — В настоящее время я не вижу особых причин для беспокойства. Техническое развитие вашей магистрали вполне соответствует сегодняшнему дню, его потребностям... Вот закончим пятилетку...

— К концу пятилетки мы окончательно станем, Семен Николаевич!

— Не дадим, не надейтесь. — Министр потянулся за новой папиросой. — Я же не призываю вас, — добавил он уже с властными нотками в голосе, — не думать о перспективе — думайте! И развивайте магистраль. Но пока что из средств, отпущенных вам на эту пятилетку.

Настала неловкая, томительная для всех троих пауза. Гости должны были в этой ситуации встать и уйти — министр как бы предлагал им возникшим этим молчанием поступить именно так. Но Уржумов понимал, что, сказав дежурное: «Хорошо, Семен Николаевич, будем делать. До свидания», обречет себя на новый поединок с совестью. Уже за дверями какой-то другой Уржумов будет корить этого первого за мягкотелость и неумение отстоять интересы дороги, за беспомощность перед министерским аппаратом, сумевшим, вероятно, внушить министру, что дела на Красногорской магистрали не так уж и плохи. Но сам Семен Николаевич — опытнейший железнодорожник! — неужели он не понимает, не видит надвигающихся туч?

— Товарищ министр... — начал было Уржумов, решив, что уходить из этого кабинета вот так, ни с чем, да еще на глазах второго секретаря обкома, он не имеет права.

Бортников уловил, видно, состояние Уржумова, мягко тронул его за локоть — подождите, дескать. Поднял на министра карие спокойные глаза, заговорил — тоже спокойно, ровно:

— Семен Николаевич. Я, жаль, не железнодорожник по образованию, мне трудно разобраться в тонкостях вашего разговора. Но я считаю, что начальник нашей дороги прав в принципе, мы разделяем его беспокойство. Собственно, наше совместное появление здесь, в вашем кабинете...

— Виталий Иванович...

— Николаевич, — прежним ровным тоном поправил министра Бортников.

— Прошу прощения! — Семену Николаевичу все же не удавалось скрыть свое неудовольствие Уржумовым: вот, — было написано на лице министра, — привел человека некомпетентного, приходится объяснять ему прописные истины... — Виталий Николаевич, у вас, конечно, может сложиться впечатление, что Красногорская дорога не справится в будущем с перевозками предъявляемых ей грузов...

— Мы уже сейчас ощущаем значительные трудности с вывозом продукции промышленных предприятий, — вставил Бортников. — А что будет через три-четыре года?

— Ну, трудности есть и будут, — министр снисходительно глянул на собеседника. — Только я должен сказать, уважаемый Виталий Николаевич, железная дорога никогда еще заводы не подводила и подводить не собирается. У нас тут, — Семен Николаевич покрутил пальцем, очерчивая некое пространство, — сильный плановый аппарат, мы постоянно сверяем свои шаги с Госпланом... Нет, причин для преждевременного беспокойства, дорогие товарищи, я не вижу. Не надо так уныло смотреть на будущее своей магистрали — сил у Красногорской хватит.

— Да, но... — хотел возразить Бортников, озадаченно глянув на безмолвствующего Уржумова, и в этот самый момент послышался зуммер правительственного телефона, — министр поспешно поднял трубку, одновременно, с извиняющейся улыбкой, подав Бортникову руку.

Так и ушли они в тот раз ни с чем, досадуя на явно смятый, оборванный разговор.

Простившись с Бортниковым (Виталий Николаевич направлялся по делам в ЦК), Уржумов поехал к себе в гостиницу — надо было взять вещи и билет на самолет. Пока ехал, подробно анализировал разговор в кабинете министра, вспоминал возражения, упреки Семена Николаевича и с юношеской запальчивостью не соглашался с ним: нет, вы не правы, товарищ министр, одними резервами упущенное не восполнишь. Развитие Красногорской дороги по темпам уступило промышленности, возникли диспропорции — грузить и отправлять стали больше, пропускные же способности остались в основном прежними. Сеть дорог — организм единый, развивать его надо комплексно. Конечно, самое «узкое» место сейчас — сортировочные станции, они не справляются с выросшим вагонопотоком, но и технические, линейные, станции тоже работают с перегрузками. Замедленное же продвижение составов привело к уменьшению участковой скорости, к снижению производительности электровозов и тепловозов, к ухудшению использования грузовых вагонов — оборот их тоже замедлился... Целая цепь взаимосвязанных сложных звеньев. За каждым из них — конкретные и серьезные проблемы. Может ли разрешить их один человек?

«Нет, ты не хитри и не оправдывайся, — сказал себе Уржумов. — У тебя мощный аппарат, управление с его службами, отделения с квалифицированными специалистами. Каждый из них отвечает, должен отвечать, за свое дело. А твоя первейшая обязанность — организовать эту ответственность, добиться, чтобы конкретные проблемы решались людьми четко, грамотно и быстро. Вот и ответь себе откровенно: сумел этого добиться?»

Да, в основном до сих пор работали хорошо. А в частностях? Хм... Ну, наверное, что-то все-таки было упущено. «Наверное»! Еще сомневается. Ведь ясно же сейчас, что дали они, красногорцы, маху с Колезинским ходом: уложили на сотне почти километров вторые пути, а что толку? Станции там остались неразвитыми, пропускная способность направления почти не изменилась, напряжения с магистрали не снялось. Прокол?

— Прокол, прокол, — пробормотал со вздохом Уржумов. Он поднимался уже в лифте, грустно рассматривал себя в зеркале — удрученного, с усталым лицом.

А ремонтную базу возьми... Не добился же как начальник дороги строительства нового корпуса в локомотивном депо Огрень. «Больные» тепловозы стояли под забором, часть из них «лечили» на улице. Каково было рабочим? Холод, грязь... Это потом уже пришла ему в голову идея: наладить ремонт тепловозов в Красногорске, в электродепо.

А взять эксплуатационную работу. Часто ли он вмешивался в организацию пропуска вагонопотоков на дороге? Пытался в деталях вникать во взаимоотношения поездных диспетчеров, обстановку на стыках отделений, хорошо ли знает работу хотя бы крупных технических станций? Да, эти станции он знает и в свое время предложил именно на них переложить часть работы сортировок — предварительное формирование поездов. Это была существенная помощь сортировочным станциям. Но красногорская сортировка тем не менее задыхалась. По-прежнему мучила мешанина на путях: транзитные, грузовые, сборные — все эти поезда пропускались и перерабатывались на одних и тех же технологических линиях. Почему? От чего это зависит?

Ну, от чего зависит — ясно: нет специализации тех же путей, да и станций в целом. Но как исправить положение? И что он, руководитель дороги, сделал для этого?

Что... Не сидел же он сложа руки. Нет, конечно! Работал. Отдавал всего себя делу, не щадил здоровья, со временем не считался. И другие тоже себя не щадили. Вытянули же они прошлую пятилетку...

Вот именно — вытянули. Уже в завершающем ее году стало чувствоваться: трудно идет дело, трудно. Но тогда он, Уржумов, не ломал особенно голову — заедала текучка. И вот эта текучка отомстила — дорога многое потеряла, с перевозками не справляется.

Да, он, начальник дороги, обязан был смотреть вперед. Быть более настойчивым, непримиримым к тем, кто успокаивал, не разделял его тревоги. А ему подчас не хотелось портить отношений...

Не хотелось ссориться, а теперь вот работать с каждым днем все сложнее. Одно дело, когда тебя поддерживают, понимают, что-то прощают, и другое — когда тобой устойчиво недовольны. Разговоры то и дело незаметно соскальзывают на личности, на возраст, и тогда само собою вырисовывается незавидное положение Уржумова — его не пенсионные пока, но уже и не молодые годы. Но разве заслужил он такое отношение, разве оправданы такие поспешные выводы о нем?

В тот день после коллегии Уржумов долго ходил по Москве (самолет на Красногорск уходил вечером) — думал, думал... На место обиды пришло равнодушие, словно бы согласие с оценкой Климова и со всем, что было сказано о нем, Уржумове. Это ему лично кажется, что работает он по-прежнему хорошо и полон сил. Со стороны, наверное, виднее...