Дебрен отдал бы год жизни за такое мгновение с Лендой.
— У тебя есть четыре повода, чтобы отсюда уехать. — Перилами она почти не пользовалась, однако содержимое бутыли сильно уменьшилось, и, вероятно, поэтому трактирщица не совсем удачно изображала самообладание. — Три дочери, которым нужен ты, и сын, который нужен тебе. Так окажи нам услугу и вместе с другими уезжай на заре.
— Уеду я, — опередил ротмистра Дебрен. Он поднял руку, положив ее на столб с несколько чрезмерным усердием. — Я переговорил с мозговиком. — Все серьезно посмотрели на него. — Вначале он прикидывался, будто его здесь нет, а сейчас вибрирует какой-то жуткой смойеедской староречью, но…
— Вибрирует? — тихо спросила Ленда.
Он мимолетно улыбнулся:
— Не на той частоте: в мойне был не он… Но самое главное мы друг другу сказали.
— Мой дом беседует с тобой? — спросила Петунка. — Позволь спросить, как ты сумел?..
— Он сопротивлялся, тогда я пригрозил, что сожгу его.
— Как Ленда? И он тебе поверил? Как грифон Ленде?
— Лжешь, — заявила девушка, усевшись по-теммозански, скрестив ноги. Сидеть так было больно, но серьезные разговоры нельзя вести, водя грязными ступнями по облицовке печи.
— Лгала ты. И этого глупому грифону оказалось достаточно. Но мозговик умен. И с телепатией знаком, поэтому я предпочитал быть искренним.
— Искренним? Ты снял камень с моего сердца. — Петунка продолжала улыбаться, и хоть причиной улыбки было содержимое бутылки, это не помешало ей оставаться привлекательной. — Пироманов я сразу же за дверь выставляю.
— Выставишь меня. — Он спокойно кивнул. — Но утром. Я спрашивал мозговика о проклятии. Что я могу сделать, чтобы снять его. Потому и припугнул.
— Что ты можешь сделать? — медленно повторила Ленда. — Ты один, насколько я понимаю?
— Знаю, мы это уже проголосовали. Я упирался, потому что были другие возможности, но поскольку все отпали… Ситуация такова: Збрхл не должен участвовать в стычке. Мне дом посоветовал отправиться на мост и…
— Ну и лжешь же ты…
— …и переговорить с крестьянами, — докончил он. — Нет, княжна, не лгу. Советовал переговорить. И даже приказывал. Потому что, говорит, они готовы явиться сюда и его сжечь.
— Он лгал, — не уступала Ленда. — Не забывай, это враг. Ты же сам утверждаешь: страшнее и грознее грифона. Почему бы ему не воспользоваться случаем и не отправить тебя на верную смерть? Одним противником меньше.
— Единственным, — поправил он. — Именно это я и пытаюсь вам сказать. Я спросил, кто-нибудь из нас может снять проклятие? Он не ответил, просто перечислил условия. Тон я воспринял как насмешливый, что неудивительно — вопрос был глупым. Ведь мы и не княжны, и не невинны. Поэтому я спросил, могу ли я хотя бы грифона прикончить. А он в ответ, что да, теоретически могу. Но именно я, поскольку без магии это никоим… И чтобы я получше подумал, потому что из-за отсутствия грифона он как страж проклятия вынужден будет применить другие средства. Худшие. А делать этого он не хочет, так как лично ничего не имеет ни против Петунки, ни против других, а пострадают-то они.
— Ну, теперь-то уж ты соврал…
— Самое большее, что-то ошибочно интерпретирую, — пожал плечами Дебрен. — Я же сказал — он плохо владеет староречью. Но одно я понял наверняка: он не желает нам зла. Просто делает свое дело.
— Скажи лучше, — Збрхл обвел стены пытливым взглядом, — действительно ли можно сукина сына сжечь?
— Мишка! — предостерегающе бросила Петунка.
— И второй вопрос, Дебрен, — отмахнулся ротмистр. — Ты уверен, что он разговаривал с тобой искренне? Не хитрил?
— Оба мы поклялись колесом страстей Господних.
— Дома на колеса плюют, — пожала плечами Ленда. — Другое дело, если б ты, к примеру, с телегой разговоры разговаривал. Хоть и она с большим уважением отнеслась бы к обыкновенному колесу с полудюжиной спиц.
— Мозговик — ранневековый. — Дебрен сделал вид, что не заметил издевки. — А Мешторгазий, хоть и магун, отличался повышенной набожностью даже для тех весьма религиозных времен. Да, Збрхл. Я уверен, что под присягой он говорил искренне. Поскольку доказал, что играет честно.
— Честно предостерег, что из разговора с крестьянами ни хрена не получится? — догадалась Ленда. — Потому что они тебя снова святой водой и кольями встретят?
— Он не пророчествовал и не предостерегал. — Дебрен последовательно придерживался тактики серьезных ответов на ее провокации. — Он здесь не для того, чтобы облегчать жизнь тем, кто пытается противодействовать последствиям проклятия. Он сам сказал это, пояснив, почему говорит то, что говорит.
— Он сообщил тебе, — криво усмехнулась Ленда, — очевидные истины, которые мы знаем и без него. Это старый как мир способ нейтрализовать наивных простачков.
— Возможно, — согласился Дебрен. — Возможно, я наивный, а болтовня о разговорах с крестьянами — подвох. Но одно я узнал наверняка.
— Что он боится огня, — с надеждой подсказал Збрхл.
— Что мозговик серьезно считается с возможностью моего успеха. Нашего, — тут же поправился он.
— Нашего, — нахмурила брови Петунка.
— Нашего, — повторил он, невесело улыбнувшись. — Я не сниму проклятия, а тебе чуточку недостает невинности — той, настоящей. Но если я верно оцениваю ситуацию, действуя совместно, мы серьезно увеличиваем шансы. На это уйдут годы, но по крайней мере есть шанс. Именно потому, что ты не девица.
— Ты хочешь… — Ленда побледнела, — ты хочешь с Петункой?..
— Поговорить. Один на один.
Она погасила лучины, но в железном ящике грулля — или, может, грилля — огоньки резво прыгали по полешкам. Висящее на крючке платье он заметил сразу.
И замер на пороге.
— Ты спишь?
— Лежу, — тихо сказала она. — Прикрой. Тепло уходит.
Он прикрыл дверь. Она была права, но теплее ему стало не поэтому.
Рядом с железной печуркой на табурете, вероятно, для того, чтобы утром не встречать хозяйку ледяным прикосновением, лежала трофейная одежда Ленды: рубашка, покрытые пятнами штаны, кафтан. Из капюшона, возможно, по недосмотру, выглядывал кусочек льняной ткани. Вероятно, такой же, которая в виде двух свежих портянок, засунутых в пару лаптей, виднелась серая из-под табурета. Дебрен был уверен, что видит третью, добавленную Петункой, портянку. Он, пожалуй, также знал, почему ткань лежит так, вроде бы спрятанная, но в то же время наверху.
— Не стой столбом, — буркнула Ленда. — Раздевайся и лезь под перину.
Он никогда не видел ее спальни. Глазами воображения — да, но в реальности — никогда. Он сообразил, что воображение для человека, который умеет пользоваться чарами, оказалось исключительно убогим. Лишь платье было и там, и здесь, в реальном мире. Конечно, он делал поправку на ее тощий кошелек и солдатское прошлое: платьица, снившиеся на грани яви и сна, были победнее, серые, порой залатанные, и та, несколько более близкая к реальности Ленда вешала их, к примеру, на шестах лагерных палаток. Но почти всегда, если уж они висели или лежали аккуратно сложенные на солдатском седле, сверху, в соответствии с логикой раздевания, белели женские кальсоны без штанин, по-маримальски именуемые трусами. После путешествия на «Ласточке» засевшие в голове воспоминания о развешенном между вантами стиранном белье госпожи Лелиции Солган превратили эту часть гардероба фиктивной Ленды почти в совершенно бесштанинный треугольник. В самых смелых сценах рядом с трусами лежало что-то черное, о чем ему тогда не хватило духа спросить хроникершу и что он, руководствуясь покроем, назвал двутарельчатым грудодержательным корсетом.
Потом в течение нескольких мгновений ему было дано обозревать настоящие, железные трусы Ленды. Он успел освоиться с мыслью, что они есть, и со страхом, что будут всегда. Но как-то не подумал, что их наличие требует использования совершенно непривычного нижнего белья. По духу своему более близкого к украшенной столбомужем дряни, превратившей Збрхла в сироту.
