Ну и было кое-что еще.

— Я не хотел говорить. — Он едва заметно улыбнулся. — Во всяком случае, не сейчас. С нами еще слишком многое может случиться. Но коли уж мы так безнадежно застряли… Это не мое дело, однако вижу, что Збрхл… не совсем тебе безразличен. Он не простил бы мне, если б я смолчал, а с ним что-нибудь случилось.

— Ничего со мной не случится, — заверил ротмистр, однако никто не обратил на него внимания.

— Не финти, — бросила магуну Ленда. — Просто скажи ей. Ты только пугаешь беднягу.

— Меня напугать трудно, — проворчала Петунка.

Дебрен мысленно согласился с обеими.

— Вначале плохое, — вздохнул он. — У нас с Лендой нет уверенности, но многое, даже очень многое указывает на то, что в апреле 1407 года с твоей матерью случилось… ну, то же самое, что с тобой в ягоднике.

Збрхл бросил на него предостерегающий взгляд. Петунка даже не дрогнула.

— Кажется, я дала вам это понять, — сказала она спокойно. — Может, не совсем прямо, но…

— Да, знаю. «Иначе откуда бы взялись мы с Вацланом», — процитировал он. — Только тогда у нас было слишком мало камешков, чтобы сложить мозаику. Мы не знали… то есть Ленда не знала, что изображено на картине.

— Скажу один раз, — заявил Збрхл, — и больше повторять не стану: я не желаю, чтобы вы обвиняли Петунку в том, что изображено на картине. Не ее вина, что ее так грубо преследует проклятие. И нет причин публично…

— Есть, — оборвал Дебрен. — Если прошлое сцепляется с будущим, рану необходимо разбередить. Что же касается публичного обвинения — тут ты прав. Прости, Петунка. Я должен спросить, можно ли об этом говорить при Дропе и Збрхле. О Ленде я не спрашиваю, поскольку ей известно то же, что и мне. Хотя и ее можно отправить за дверь.

— Обойдется. — Петунка по-прежнему хранила спокойствие. — У меня нет секретов от присутствующих.

— Людей, — подсказал Збрхл, выразительно глянув на Дропа.

— Присутствующих, — повторила она с нажимом. — Не знаю, как с жизнью, но лицо мне Дроп от чертова нетопыря спас точно. За что, при всем моем бабском непостоянстве, я ему искренне благодарна.

Попугай надулся индюком. Збрхл умолк.

— У твоей матери, — продолжал Дебрен, — в апреле 1407 года было приключение с бельницким гвардейцем. Приключение, о котором, полагаю, она слишком много и с особым желанием дочке не рассказывала.

— Справедливо полагаешь.

— Ты вынудила ее своими вопросами об отце. — Петунка не ответила, однако было ясно, что попал он в точку. — Она сказала только то, что должна была. Время, место, человек. Никаких подробностей. Также, как ты Роволетто. Но Роволетто, кроме художественного дара, обладал еще и магическим. Место он нарисовал как на окографии: мечи, которых ты не упоминала, герб… Ты решила, что это заслуга магии и таланта, поэтому не стала забивать себе голову размышлениями над картиной.

— Короче, — попросила она.

— Прости. Магии и таланта, вероятно, было бы достаточно. Но твоя мать влезла со своими замечаниями и кое-что добавила от себя. — У Збрхла вытянулось лицо, однако он смолчал. Лицо насильника Роволетто никак не мог извлечь из твоих воспоминаний. Герб — мог. Ты-то его не запомнила, но твое подсознание — да. А вот лицо — дело другое. Оно слишком молодое. Это лицо Гвадрика, но такое, каким оно было в 1407 году. — Петунка поняла сразу, и, вероятно, поэтому ее собственное лицо не изменилось, а осталось таким же, каким было: невыразительной маской, идеальной — и искусственной. — В 1406 году армии Старогуцкого Договора двинулись на Смойеед удушать феодальный переворот и нести братскую помощь смойеедскому народу. Тогда сильно запахло большой войной с Востоком, поэтому демократы мобилизовали крупные силы. Когда совройский контингент вышел из Лонско, чтобы вмешаться, Морвак вспомнил о нескольких спорных деревушках на пограничье и о каких-то старых долгах, возникших еще до установления республики. Самые крупные пессимисты предсказывали два нападения на Лонско: феодалов с востока и морваков с юга. Возможно, даже лелонцев. Неудивительно, что имели место серьезные военные приготовления. Я не очень уверен, но нечто подобное я видывал в западной Лелонии, тоже в демократические времена. Когда под Думайкой слишком крепко запахло куммонами, власти с радостью обратились за помощью к своим феодалам. Это не доказано, но думаю, что 1407 год был единственным, когда демократы могли доверить потомку бывших владык знаменитый меч предков. Да и то лишь потому, что ему предстояло драться за границей.

— Меч? — заинтересовался Збрхл.

— Бесяра Леомира, — пояснила Ленда. — Тот, с гербом, как на уринале Ганека Великого.

— И тот, который изобразил Роволетто, — дополнил Дебрен.

Петунка скрывала под маской спокойствия немалое изумление, поэтому он не остановился и продолжил:

— Ленда узнала оружие на картине. Все совпадает вплоть до выщербины на клинке. Не совпадает лишь время. В 1429 году самый тупой демократ не вложил бы ничего подобного в руки потомка княжеского рода. А в 1407 году даже самый тупой демократ не стал бы высылать против морваков армию со столбомужем на латах. Князя в родовых доспехах с бесярским мечом — мог… За одним князем легко присмотреть. Но правительство, которое позволило бы украшать форму национальной армии гербами бывших владык, мгновенно оказалось бы в совройской тайге с топорами в руках и невероятно завышенной нормой ежедневного лесоповала.

— Ты хочешь сказать?.. — Збрхл явно понял, потому что не решился договорить.

— Не хочу, — вздохнул чародей. — Но, пожалуй, должен. Ибо все указывает на то, что Роволетто скомпоновал картину, воспользовавшись двумя различными воспоминаниями. Матери и дочери.

Повисшая тишина была исключительно глубокой. Но гораздо более короткой, нежели предполагал магун.

— Итак, я — княжна. — Петунка поднялась с табурета. По-прежнему с маской вместо лица. — Надо же.

Збрхл и Ленда тоже вскочили. Возможно, из-за этой согласованности ни он, ни она не подбежали к золотоволосой.

— Я знаю, что ты чувствуешь… — начал Дебрен, быстро последовав примеру остальных и поднимаясь.

— Ничего ты не знаешь, — спокойно сказала Петунка. — Потому что я сама не знаю. Черт побери… Княжна… — Она в очередной раз изумилась, коротко хохотнув. — Жаль только, уже не невинная… Ну ладно. Я знаю одно: надо напиться. Где твоя бутыль, мишка? В комнате осталась?

Она ловко обошла их, поднялась по ступеням, скрылась за печью. Дебрен сделал два шага в ту же сторону.

— Останься, — проговорила Ленда.

— А если она что-нибудь с собой сделает? — всполошился Збрхл.

— Не сделает. — Дебрен пытался проигнорировать Ленду и обойти лавку. Она схватила его за локоть и резко добавила: — Справится. Она крепче подметки. Все они такие. Ни одна с жизнью добровольно не рассталась. Я знаю, что говорю.

— Ни хрена ты не знаешь, коза дурная! Даже имен не знаешь!

— Не знаю? — Она скривила губы в странной ухмылке. — Дорма, Ледошка, Мрачная Валь, Зармила, Амма… Какую ни возьми, или вся искалеченная ходит, или с испорченной репутацией после случившегося, зубастая и когтистая настолько, что без щита не подходи. Язви ее, как же я сразу-то не признала… Она даже лицом на Половчанку походит.

— Ты уверена?

— Из Аммы мученицу феодализма сделали, и на сотнях образов она если не рыдает, так страдает, руки заламывает. Но если забыть о дурном выражении лица, то черты…

— Я спрашиваю о покушении на собственную жизнь, — пояснил Збрхл.

— Это не в их стиле. В их роду и поэтессы случались, и убийцы, уж не говоря о распутницах. Но самоубийцы в истории не отмечены. К тому же прими во внимание, какую она кровь от матери унаследовала. Нет, ничего плохого она с собой не сделает. Самое большее — упьется.

Петунка не упилась. Вернулась с бутылью в руке, почти не держась за перила. Подошла к Збрхлу, который тут же поднялся со скамьи, молча вручила ему сосуд.

У Дебрена мелькнула мысль, что при этом они несколько мгновений выглядели как муж и жена. Настолько старые, чтобы понимать друг друга без слов, и достаточно молодые, чтобы она могла добавить к подарку тень улыбки, а у него увлажнились глаза.