— Завернуть? — спросил он напоследок.

— Нет, и распечатки со значением не надо.

«А у нас таких и нет», — хотел ответить продавец, но Анатолий повернулся к нему спиной и пошел к выходу из магазина, уже не ощущая аромат благовоний. «Все, что на поверхности, не привлекает внимания», — подумал он, представив огромное офисное здание в сотню этажей, полностью отданное под рекламное агентство, в котором он трудился. За зеркальными стеклами кипела работа, кажущаяся такой простой, но несшая в себе больше смысла, чем видели власти, клиенты, потребители. От этого видения ему стало страшно, словно он вновь, как в детстве, задумался о бесконечности вселенной. Тогда он не мог понять, как может быть что то бесконечное, огромное и не имеющее конца. При размышлении о вселенной его охватывал жуткий страх. И сейчас при мысли о том, что многое вокруг несет совсем не тот смысл, который все вкладывают в него, он испугался. Даже амулет-звезда, зажатый в кулаке с такой силой, что в местах упора зубьев в кожу появились крошечные кровавые трещинки, не приносил покоя и чувства защищенности. Чтобы не впасть в панику, Толик применил средство, спасавшее его в детстве от бессонных ночей, пропитанных мыслями о бесконечности вселенной — он перестал размышлять над этим, словно и не знал об этом никогда. Сейчас его занимал один вопрос: «Как уберечь любимых женщин от опасности?»

Он отключил телефон, чтобы никто не смог помешать закончить разговор. Он ждал около часа, наблюдая, как заведение наполняется народом. Здесь были все: студенты, бизнесмены, тунеядцы, смахивающие на сектантов, бритые на половину головы мужчины, рокеры с засаленными космами в кожаных штанах, надетых вопреки жаре. Группы просачивались в кафе с оживленной улицы, занимали места за столиками, заказывали прохладительные напитки. Некоторые поодиночке устраивались у стойки на высоких стульях, обтянутых разноцветным дерматином. Постепенно лившуюся из репродукторов музыку, преимущественно западную попсу, заглушил гул голосов. Кто-то, увлеченный спором, переходил на крик, не обращая внимания на окружавших его людей. Затем все затихало, понижаясь до шепота.

За время ожидания он выпил чашки три зеленого чая, терпкого и насыщенного, словно расплавленная на огне древесная смола. К чаю он взял одно пирожное «шар». Оно напоминало на вкус памятный с детства торт «Наполеон», только было сделано в виде шарика, размером с теннисный мяч. Распадаясь на небольшие сладкие комочки во рту, десерт пропитывался слюной, попадал в желудок, казалось, окончательно успокоившийся после ночной пытки алкогольными коктейлями.

Амулет-звезда, повернутый двумя зубцами кверху, лежал в заднем кармане брюк. «В случае опасности я переверну его. Это должно помочь», — надеялся Толик, вспоминая, как когда-то, кажется очень-очень давно, он стоял в кабинете начальницы и тепло от амулета Артема растекалось во все конечности и как от одного косого взгляда Людмилы Геннадьевны тепло превращалось в холодный безболезненный жар, пульсирующий энергией в кончиках пальцев. «Она тогда сказала, что плохо спала, а сама бледнела на глазах, сжимая в пальцах пластмассовую пирамидку с такой силой, что кожа побелела. Она умоляла меня уйти, даже кричала. А когда я вышел, то она разбила сувенир о дверь, швырнув его мне в спину. Если звезда обладает такой же силой против них, то я узнаю правду», — думал мужчина, отламывая кусочек «шара». О том, что будет в случае бесполезности амулета, Толик старался не думать. Как в прошлые годы, когда его целью было найти прибыльное перспективное рабочее место в столице, он думал лишь о хорошем варианте развития событий, настраиваясь на позитивную волну…

В это самое время его мать пододвинула стул к двери в комнате, которую она делила с мужем при его жизни. Над входом висела полка, в которой хранились зимние вещи покойного. Полины в доме не было уже минут тридцать или пятьдесят. Если честно, то женщина не смотрела на часы, ей некуда было спешить. «Традиции не терпят суеты», — любила говаривать она. Подчиняясь заученному с детства правилу, она неспешно отдавала дань памяти человеку, с которым прожила столько лет. Она сортировала его вещи, раскладывая их по подписанным стопкам: «детский дом», «церковь или монастырь», «мужу сестры», «соседу Григорьеву», «начальнику цеха Рылееву». Она уже перебрала обувь, хранившуюся в коридоре, а теперь хотела перебрать свитера, джемперы, шарфы, шерстяные носки, кальсоны. В процессе своего скорбного труда женщина не плакала. Она давно уже смирилась со смертью мужа, а в день его опознания с последующими похоронами просто попрощалась с телом, кое давно уже покинула душа. Вчера вечером, ложась спать, она задумалась, как отнесется к сообщению о поимке убийц мужа. Она не могла заснуть до половины третьего, но так и не определилась. Ворочаясь с боку на бок, со спины на живот, вдова прикидывала разные варианты своей реакции. Как она вела бы себя в зале заседания суда над уголовниками? Она не знала, отчего ей стало стыдно. Если бы она негодовала, хулила убийц, то была бы права. Но она не уверена, что испытывала бы такую к ним ненависть. Ей было все равно. Промучившись еще полчаса, до трех ночи, она пришла к выводу, что давно смирилась со смертью мужа, что в ее душе оборвалась та нить, связавшая их души много лет назад, что ей безразлично возмездие, ибо оно бесполезно и не вернет того, кто стал отцом ее ребенка.

Вставая на стул, дотягиваясь до дверок полки, она вновь подумала об этом и пришла к тому же самому решению…

…Толик посмотрел на часы, висевшие над козырьком, накрывавшим барную стойку. Часов было несколько, и все они показывали разное время. Одни Нью-Йорка, вторые Стокгольма, третьи Токио, четвертые Москвы, пятые Сидней, шестые Париж и так далее. В столице было 16.45.

Мужчина встал из-за стойки, попросив бармена придержать для него это место и поинтересовавшись, где туалет. От трех кружек тягучего зеленого чая его мочевой пузырь просто распирало.

В туалете было стерильно чисто, словно уборщица минуту назад обработала все поверхности, отделанные кафелем разного цвета и размера, дезинфицирующим порошком. Пахло пихтой и хлоркой. Толик подошел к дверце одной из четырех кабинок, дернул ручку стального цвета.

— Занятооо! — заорал кто-то изнутри так громко, что мужчина отшатнулся назад, словно за дверью ждал монстр, готовый прыгнуть на него и разорвать длинными острыми клыками.

Анатолий проверил соседнюю кабинку. Она была свободной. Он зашел, осмотрелся. Обод унитаза был чистым, стены тоже. В одном лишь месте имелась надпись — номер телефона. Удовлетворенный тем, что увидел, Толик закрыл дверцу, расстегнул брюки. В проем, образованный между полом цвета зебры и разделяющим кабинки полотном, просунулась нога. Обута она была в летние, с прорезями туфли из замши оттенка кофе с молоком. Толя, тем временем отрывавший полоски от рулона плотной туалетной бумаги, затаил дыхание. Находящийся за перегородкой тяжело дышал, а нога его периодически вздрагивала, словно змея с отрубленной головой в первую минуту своей смерти.

Потом из соседней кабинки раздался хрип, больше похожий на выражение радости. «Вот прижало чувака», — подумал Толик, попытавшись отвлечься от появившейся в его кабинке ноги. Он повернулся к унитазу и выложил оторванные полоски бумаги на обод, затем спустил брюки и присел. В туалет вошло несколько человек. Они громко обсуждали последний клип американской певицы, переставшей нести в массы образ девственницы и перевоплотившейся в падшую женщину, готовую на все и с любым. «Это правильный ход, паря, — говорил один. — Если телка хочет нарубить гринов, то ей нужно скинуть сбрую, показать свои мамки. Да теперь все школьники и мужики с сексуальными проблемами сделают ее королевой своих эротических снов». Заслушавшись этой пламенной речью, Толик не обратил внимания, как ногу убрали. Лишь уловив звук открывающейся дверцы соседней кабинки, он посмотрел туда, откуда она торчала.

— Ааа, братэла, — раздался восторженный вопль человека, отошедшего от унитаза.