В этом поединке Калой победил двух зверей: медведя и собственный страх.

Медведь лежал ничком. От хвоста до уха Калой насчитал в нем пять локтей. От уха до уха — локоть.

Такую удачу только Бог мог послать ему. И он дал клятву щедро отблагодарить его.

Взяв на ближайшем хуторе сани и пару быков, поздно вечером он вернулся в Эги-аул.

У собак свой язык. Никто из жителей аула в этот вечер не узнал о добыче Калоя, а собаки узнали. Они были так встревожены, так подвывали и лаяли, что во многих башнях открывались двери и хозяева в тревоге проверяли свои загоны.

Калой освежевал тушу, стаскал мясо в дом, взял печень, сердце, почки, заднюю ляжку и пошел к Пхарказу.

Там уже спали, когда он смело постучался. Узнав его голос, Батази открыла дверь. С торжественным видом молча ввалился Калой в комнату. Пхарказ чуть не задохнулся от удивления, увидев его трофей. Он не мог успокоиться, пока не сходил с Калоем к нему в башню и сам не потрогал шкуру и голову зверя.

Заметив на одежде Калоя кровь, Батази предложила ему помыться. Калой стянул с себя изодранную одежду и остался голым до пояса.

Пхарказ пошевелил дрова. Пламя запылало, озарив комнату ярким светом. Огромные плечи, широкая грудь Калоя были поранены когтями медведя. Кровь запеклась на них.

Он нагнулся. Батази, причитая, начала поливать. От каждого движения юноши на его спине и руках собирались бугры мышц, покрытых загаром еще с косовицы.

— Если б у медведя не было когтей, ты бы задушил его! — воскликнул Пхарказ, любуясь Калоем, когда тот вытирался. И, сплюнув, добавил: — Вот это ручища!

Похвала льстила и смущала Калоя.

А из темноты смежной комнаты на него смотрела Зору. Если б Калой мог видеть эти глаза!

Долго все сидели у очага. Жарили на огромной треногой вилке печенку и сердце, пекли в золе почки, варили мясо. Пхарказ без конца расспрашивал Калоя, как он убил медведя, и сам рассказывал охотничьи истории.

Пхарказ выпил медвежьего сала с молоком, поел печенку с кровью, отведал мяса и сказал, что поправился совсем.

Батази все время благодарила соседа.

Разговор перешел на его жизнь. И Батази высказала общее мнение женщин аула: ему хоть и рано еще, но нужно жениться. Потому что даже самое маленькое хозяйство требует женских рук.

С Калоем впервые говорили на эту тему, и он краснел и не знал, куда деть глаза. Тем более, что Батази не смущало присутствие Пхарказа и Зору, которая вышла к ужину.

— Только надо найти богатую да родней сильную! Тогда ты встанешь на ноги! А если шить латку на латку — так это не одежда! — Украдкой перехватив взгляд дочери, она добавила: — Я свою ни за что за бедного не выдам! Хватит, что мы всю жизнь перебивались с куска на кусок!.. Пусть хоть она поживет!..

Зору выскользнула из комнаты. А Пхарказ поперхнулся смешком:

— У каждого бедняка думка об этом!

— И правильная думка! Надо не только думать, но и поступать так.

— Да где же их брать-то, богатеев твоих? На все село один-два. А дочерей наших — десятки! — поддразнивал жену Пхарказ.

— Таких, как наша, — одна! Где, у кого ты еще видел такую? Да она еще ребенок, а уже вон какая… И на ком же богатому жениться, если не на ней? На празднике женщин сама Наси на нее загляделась!.. — Наевшись медвежатины, Батази совсем расходилась.

Но здесь Пхарказ почему-то неожиданно обозлился и велел ей заткнуть рот. То ли ему надоела ее вольность и болтовня, то ли она заговорила о сокровенном…

Пропели первые петухи, когда Калой поднялся.

— Иди ложись, ты еще с такой охоты не отдохнул! А мы с тобой болтаем и болтаем! — переменив воинственный тон, сладким голосом сказала Батази. Она заметила смертельную бледность на лице юноши и приписала это усталости.

Калой вышел. Прижавшись к башенной стене, в шали стояла Зору. Но он или не увидел ее, или сделал вид, что не заметил, прошел мимо и свернул к себе.

Наутро все село уже знало, что Калой один на один вышел на шатуна и убил его. Парни приходили к нему выпрашивать медвежьи когти для своих лошадей, мужчины рассматривали голову и шкуру медведя, которую Калой растянул на прутах и выставил сушиться. Мясо он посолил и подвесил в холодной боевой башне, а конец правой лапы целиком с четырьмя когтями подвязал под горло Быстрому. Такого богатого амулета не было еще ни у одного коня!

Но ни бесконечные восторги сверстников, ни похвала бывалых охотников не радовали его. Ко всему он был равнодушен. И по его рассеянным ответам многие чувствовали, что парня терзает какая-то забота. Однако никто не знал, что причиной его страданий были мысли, высказанные Батази. Он искал выхода и не находил. Похитить Зору? Но в памяти вставал образ Гарака. Пхарказ был другом его. Не мог Калой осквернить их дружбу. Он решил не думать о девушке. Пусть ее выдают за богатого… Но когда он представил себе рядом с нею кого-то, у него голова закружилась от ярости. И наконец его осенила мысль: он должен сам стать богатым!

Успокоенный этим, Калой решил проведать братишку и Докки. В подарок им он повез целый окорок медведя.

Орци души не чаял в Калое, приставал к нему с расспросами об охоте на медведя, а узнав что-нибудь, убегал во двор и пересказывал мальчишкам.

Орци знал от деда — отца Докки, что Гарак и дядя Турс были знаменитыми охотниками. Но даже они никогда не убивали шатуна. И Орци смотрел на брата, как на самого бога охоты — Елту.

А Докки оставалась такой же, как и прежде, молчаливой, ко всему безучастной.

Бедные родители измучились с ней. К каким только знахарям не обращались они!

— Злые джины[60], - говорили те, — накрепко овладели ее душой и не хотят с ней расстаться.

Весной Калой забрал брата. Волнениям Орци не было конца. Он обегал все башни, как будто увидел их впервые, повстречался со старыми товарищами, которых чуть не забыл. Но самую большую радость доставлял ему Быстрый.

Когда Калой посадил его на коня, он пришел в такой восторг, что не захотел слезать с него.

Слушался Орци Калоя беспрекословно. Он стал настоящим помощником в доме, пас скотину, погонял быков во время пахоты и исполнял все поручения брата. И делал он все это весело, с удовольствием. Большеухий, немного пучеглазый, с шейкой, вечно вытянутой вперед, он, казалось, все время был наготове услужить кому-нибудь.

Маленький Орци наполнил дом жизнью, и Калой перестал чувствовать свое одиночество.

Только в середине лета вернулись из Мекки горские паломники. Это было большим событием. Все семеро новых хаджи были в красных фесках с черными кисточками на макушке. Поверх фесок головы их были повязаны белоснежной чалмой.

Их никто уже не смел называть просто по имени без почтительной приставки «хаджи». Хасан стал Хасаном-хаджи, Гойтемир — Гойтемиром-хаджи. Каждый житель гор хотел посмотреть на людей, побывавших в святых местах, повидать их, потрогать чалму, послушать бесконечные интересные рассказы про дальние страны и чужие народы.

Этим беседам не было конца. И хаджи не уставали укреплять веру в пророка Мухаммеда и его учение Ислам.

После каждой такой беседы почитателей прежних идолов становилось все меньше. Только фанатики еще стращали народ, предсказывая бедствия, если люди не одумаются и не вернутся к поклонению древним богам.

Но время старого уходило навсегда.

Когда интерес людей к паломникам немного поостыл, у Хасана-хаджи стало свободнее от гостей. Тогда и Калой пошел к нему, чтобы узнать о родителях.

Хасан-хаджи стал строже, степеннее. Калоя он встретил приветливо. Предложил сесть. Но Калой поблагодарил его и остался стоять у дверей.

В доме муллы было чисто. В окнах, как теперь у большинства горцев, — стекла. Вместо очага — печь. Пучки пахучего епра[61] висели по всем углам. На резной кровати горкой вздымались пуховые подушки и одеяла. Стены украшали рамки с красочными картинами мечети «Айя София» из Стамбула и «Бурака»[62]. Поля этих картин были испещрены арабскими письменами.