Орци в удивлении выбежал за ним.

Калой перепрыгнул через забор и направился в башню Пхарказа. Когда он ворвался к ним, Пхарказ полулежал на нарах, а Батази готовила ужин.

Появление Калоя было неожиданным. А выражение лица его не предвещало ничего хорошего.

— Здравствуй! — приветствовал его хозяин.

— Счастлив твой приход! — как можно мягче сказала Батази, прикрывая брошенную им дверь. — Садись. Садись! Мы так давно не видели тебя.

Калой не ответил на приветствие, и уже это одно было знаком величайшей вражды.

— Когда я вас вижу, когда слышу, — сказал он, — меня трясет! Вы больше не будете жить рядом!

Батази почудилось, что в его впалых глазах зажглись раскаленные угли.

— Что мы тебе сделали?! — воскликнула она.

— Ты в своем уме, мальчик? — слезая с нар и в удивлении глядя на него, спросил Пхарказ.

Но Калой не слышал их.

— Я ненавижу вас! — крикнул он и замолчал. Молчали и старики.

— Наши деды, отцы жили рядом. Между нами был мир. И вас я с детства считал своими. А вы — чужие! Жадные! Злые! Вы продали ее! Продали меня! За что?! За сколько? Вы не люди! Зору взяла с меня слово, а то я перебил бы всю вашу и их породу! Да падет на ваши головы грех за дочь! За меня!

— Послушай, Калой… — хотел что-то сказать Пхарказ. Но Калой не дал говорить.

— Если можно продать соседа, друга, дочь, — значит, нет у вас ничего, что не продается! Вас можно купить, впрячь в ярмо и возить на вас навоз! И это не будет стоить дорого. Но я заплачу дороже, чтоб никогда в жизни не видеть крысиную жадность ваших глаз! Если б вы знали, сколько денег теперь у меня, вы бы нанялись ко мне в слуги!

Он захохотал.

Запустив руку в карман, Калой все с тем же смехом достал горсть монет и швырнул их в лицо ошеломленной Батази.

Золотые и серебряные кругляшки полетели ей в подол, покатились по полу… Сколько белых кругляшек — столько баранов… Сколько красных — столько коров… Боже мой! Как много!!! Сердце Батази забилось, как заяц в петле. Она кинулась на четвереньки, ползала по полу, собирая деньги. А Пхарказ, высокий, худой Пхарказ, уронил на грудь голову, опустил плечи и, придавленный словами соседа, согнулся, как перед судом.

Калой внезапно оборвал смех.

— Хватит? — спросил он.

Пхарказ и Батази смотрели на него, как на сумасшедшего. Да он и в самом деле был сейчас не в своем уме.

— Хватит? Я вас спрашиваю! — закричал он.

— Что хватит?.. — дрожащим голосом спросила Батази, все еще стоя на четвереньках и сжимая в горсти собранные монеты.

Гнев клокотал в Калое.

Он подошел к их очагу, схватился за священную цепь.

— Добрые и злые духи этого дома! Души умерших предков Пхарказа, хозяева башни! — закричал он, вглядываясь в темные углы башни. — Вы, которые получали пищу от этого очага, отныне будете жить в моей башне! Здесь больше не будет огня… Отныне в огне моего очага будет ваш огонь и доля вашей еды! Добрые и злые духи этого дома! Предки! Я клянусь вашей очажной цепью, за которую я заплатил вот тем золотом и серебром, что вы видите в руках у этой проклятой женщины, клянусь этой цепью и этим огнем: завтра, когда поднимется солнце, оно увидит эту башню в огне вместе с людьми, если они не успеют покинуть ее! Амин!

Калой дернул за цепь. Перекладина, на которой она висела не одну сотню лет, переломилась. Калой схватил горящую головешку, залил водой очаг и ушел, унося цепь и огонь Пхарказа.

Старики остолбенели. Первой зашевелилась Батази. Она вытащила из-за пазухи тряпочный мешочек, который висел у нее на шнурке, и пересыпала в него из дрожащей ладони деньги. Пхарказ согнулся, шурша чувяками, доплелся до очага, упал на колени, сунул руку в мокрую, еще горячую золу и долго шарил в ней… Но там не осталось ни одного живого уголька.

— Потух… Огонь отцов… Потух… — едва слышно прошептал он и зарыдал.

В эту ночь до утра не гас свет в окнах башен Калоя и Пхарказа. А на заре, никому ничего не сказав, ни с кем не попрощавшись, погрузив свой скарб на быка и ослов, Батази и Пхарказ покинули Эги-аул, молча подгоняя полученных от Гойтемира коров и мелкую скотину.

На последнем повороте Пхарказ остановился. Остановилась и Батази.

Сколько раз, с самого детства и до этого дня, возвращаясь домой и увидев свой аул и башню, Пхарказ уже издали чуял домашнее тепло, испытывал радость. И вот теперь он смотрел на это гнездовье отцов в последний раз, уходя из него без доброго слова вслед, без дружеских рук на прощание… Это был конец, за которым для него уже не могло быть начала…

А Батази вспомнила, как привезли ее в эту башню с еще больших высот. И Эги-аул, и эти горы тогда казались ей равниной. Но и на этой земле для нее ничего не нашлось, кроме вечного труда, который никак не мог одолеть вечную нужду.

— Не жалей! — сказала она мужу. — Купим домик, землицы и хоть на старости распрямим свои кости! Послал же нам Бог дурака, который за свою глупость и эти камни высыпал золото! Ты думаешь, он получил это богатство от отца? — зашептала она Пхарказу. Но тот, казалось, даже не слышит ее. — Глупости! Бабы болтали, что это он со своими братьями-дружками царскую почту разнес! Сказать бы об этом теперь нашему другу пристопу, так мы б быстро вернулись сюда, а его и след замело бы в Сибири!

Пхарказ побледнел, посмотрел на нее так, что она попятилась, закрываясь рукой.

— Если я когда-нибудь еще услышу!.. — прохрипел он и огрел ее посохом. — Гони ослов!!!

Батази подхватилась и, как ошалелая, рысью погнала стадо, прижимая к груди мешок с деньгами. «Вот так бы тебя в первый день женитьбы, — подумал Пхарказ, глядя ей вслед, — так не пришлось бы мне теперь плестись на старости лет цыганом бездомным! Были бы у меня и дочь, и зять, как сын, и башня! Да опоздал я на целую жизнь…»

С первыми лучами солнца Калой вышел во двор и понял: Пхарказ ушел. Это была и боль и облегчение. Он перепрыгнул через забор, поднялся на их терраску.

Воспоминания обступили его. Здесь жило все его счастье, и вот оно исчезло… Пусто… Вечный холод потухшего очага…

В ярости Калой вырвал дверь из каменных ступиц, сбежал вниз и завалил опору терраски. Она затрещала и рухнула вместе с лестницей, чуть не задавив его…

Башня стала мертвой.

Когда немного позже соседи погнали скот на водопой, они не поверили своим глазам.

— А где же Пхарказы? — спросил кто-то из них Калоя.

— Уехали! — мрачно ответил Калой.

— А кому же оставили башню?

— Мало их тут без хозяев? Вот и ей отныне стоять пристанищем сов и сычей!

И на мгновение страшным призраком встала перед ним такая же башня замка Ольгетты… Проклятая башня из тьмы веков!

Три дня Наси оставалась у сына вместе с другой женой и сыновьями Гойтемира. Принимала соболезнования односельчан и гостей. А на четвертый вернулась в горы, где был главный дом старика и где прошла вся его жизнь.

Многочисленные родственники и знакомые долгое время посещали их двор. Наси держалась мужественно. Печаль, как прощальный луч заката, освещала ее бледное, прекрасное лицо. Мало кто мог удержаться от искренних слез при виде этой женщины, для которой, все знали, с потерей мужа кончилась ее жизнь. А ведь она была еще так молода!

Много дней Наси принимала гостей и раздавала соседям поминание. Непрерывно в котле варилось мясо. Вечерами, исходя потом, плясали и пели мюриды, замаливая грехи старшины. А когда все, усталые и сытые, расходились на отдых, в окне кунацкой еще долго светился огонек, и видно было, как, склонившись над Кораном, неутомимый Хасан-хаджи читал за погибшего друга священные стихи. Долго звучал в спящем ауле его красивый голос, исполненный святого благочестия.

Когда никто из посторонних не оставался ночевать в доме, наградой за усердие муллы были неутомимые ласки вдовы, искавшей «утешения».

В такие ночи Наси и Хасан долго не могли уснуть и строили планы будущей жизни, которые требовали от них большого мужества и немалых жертв. Но они решили сделать все, чтобы в остаток дней не разлучаться никогда. Они испытывали прилив сил и желаний, которые долгие годы таились, под тяжестью их неудачной судьбы.