Ну, что ж. Из трех зол выберем четвертое.

 - Показать мне мою родину. Стеллу.

 Костей с удивлением скользнул по ней взглядом, но никак не прокомментировал такое странное решение. Он подошел к ближайшей тарелке, простер над ней руки и забормотал заклинание.

 И только тут до Серафимы дошло, что она натворила.

 Даже если Костей не знал, как выглядят стеллиандры и стеллийки, то, глянув на изображение, он без труда найдет десять отличий между смуглыми черноглазыми темноволосыми детьми Стеллы и светлокожей сероглазой шатенкой рядом с ним.

 Хотя тогда и этих трех отличий будет вполне достаточно.

 - …тамам! — закончил он словом–ключом заклинание, и, не успела царевна и слова молвить, как на дне посудины показались голубые горы, сливающиеся с голубым морем на фоне голубого неба. Чуть ближе белела выгоревшая на щедром южном солнце земля с клочками пыльной растительности на ней — то ли травой, то ли кустами, то ли деревьями. На желтом каменистом то ли холме, то ли бугорке стоял то ли храм, то ли стилизованная собачья будка.

 - А… поближе… не делается?.. — с замиранием сердца поинтересовалась царевна.

 Костей забормотал что–то себе под нос, махнул над блюдом рукой — изображение дрогнуло, поплыло и… пропало.

 - Гром и пламя!..

 Оказывается, он может ругаться…

 - Сейчас сделаю, — буркнул царь, снова повел над тарелкой руками и сердито, но неразборчиво зашептал заклинание.

 После завершающего «тамам!» на дне снова появилась Стелла, но об этом можно было догадаться только по цвету моря и гор, на которых не то ползали муравьи, не то паслись овцы, не то воевали люди.

 При попытке приблизить картинку она снова пропала, как ее и не было.

 - Гром!!!.. — снова выругался Костей и снова забормотал заклинание — с тем же результатом.

 - Это попалась негодная тарелка! — смущенно–возмущенно объяснил царь и смахнул бедную посудину на пол, где она и окончила свои дни россыпью осколков.

 После этого они перешли к другой тарелке, потом к третьей, к четвертой, у пятой, наконец, задержались, и Костей стал пытаться вызвать крупное изображение родины Елены Прекрасной раз за разом, уже не глядя на Серафиму…

 Она окинула быстрым взглядом помещение — оба колдуна — помощника Зюгмы, как представил их Костей, так и стояли, согнувшись в три погибели, обратив к миру свои плечи и затылки.

 Царю, увлеченному непредвиденной битвой со своим хваленым оборудованием, тоже было не до нее.

 И царевна тихонечко, на цыпочках, бочком–бочком переместилась к стеллажам в центре комнаты.

 Она оказалась рядом с полками, на которых были навалены затертые временем бумаги, пергаменты, папирусы и прочие непонятные, но явно предназначенные для записи информации носители. Полка за полкой, от пола до потолка, слова, слова, слова, покрытые пылью и тайнами…

 А что–нибудь поматериальнее, интересно, у них тут есть?

 Серафима сделала несколько осторожных шагов к следующей секции.

 Так, посмотрим, что тут у нас… Вернее, у них…

 Так… Кривая, гнутая и пузатая стеклопосуда… плошки с отполированными камнями… связки палочек… пучки перьев… коробки с разноцветными свечами… куча всяких штучек…

 Что–то в выражении спины Костея, с которой царевна не спускала один глаз, пока другой обследовал полки в поисках чего–нибудь, на чем будет написано «Надень меня и исчезни», или хотя бы «Съешь меня и проснешься», подсказало ей, что текущая попытка вызвать картинку далекой страны для ностальгирующей царицы Лукоморья будет последней.

 - …или штуча всяких кучек?..

 Она молниеносно схватила, не глядя, из кучи всяких штучек первое, на чем сомкнулись пальцы — маленькую берестяную коробочку — сунула ее в карман, и через мгновение была уже рядом с Костеем, так что, когда он повернул голову, то первое, что он увидел — разочаровано–снисходительное выражение на лице Серафимы.

 - Не получается? Жа–аль… — скроила она печальную мину. — А так хотелось увидеть родную Стеллу, оливковые рощи, сиртаки, чемпионат Мирра…

 - Нет, мне это надоело! Проклятая стекляшка! — царь нервно дернул головой, сузил глаз и простер над блюдом руки. Камень на впалой груди ожил и забил фонтаном кровавого света, делая наблюдательный пункт Паука похожим на фотолабораторию.

 Изображение на тарелке ожило вместе с камнем, засверкало красками юга, засияло солнцем, плеснуло волнами, орошая мелкими солеными брызгами круглую гальку, пахнуло жарким ветром с ароматом молодого вина, оливкового масла и отходов козьей жизнедеятельности… Все стало таким невыносимо–реальным, объемным, пульсирующим, только протяни руку — и дотронешься, покачнись — и окажешься там.

 И вдруг тарелка засветилась, задымилась, заскакала по столу…

 Серафима едва успела отвернуться, а Костей — закрыться рукой, как вмиг все великолепие 3–D изображения исчезло в облаке фарфоровой пыли.

 - Приношу свои извинения, ваше величество, — проговорил царь, стряхивая с себя останки тарелки — мрачнее мрачного — когда все осело и рассеялось. — Но вам придется довольствоваться только тем, что вы видели. Стелла находится слишком далеко, чтобы приблизить ее больше, чем это позволяет изначальное разрешение тарелки.

 - Значит, магия не всесильна? — вопросительно вскинула на царя честные серые очи Серафима.

 - Н–нет, — неохотно признал тот. — В некоторых случаях. В отношении магии действуют свои правила и свои законы, как в отношении любого природного явления попроще.

 - Но вы помните, почему вы привели меня сюда, ваше величество? — продолжила допрос царевна.

 - Почему? — рассеяно переспросил Костей.

 - Вы обещали рассказать мне, как работает магия.

 - Магия? Очень просто. Магия — это природная стихия. Чувствовать и использовать ее могут не все. А из тех, кто может, не все могут быть хорошими магами.

 - Почему?

 - Это зависит от многого, но, в основном, от способностей мага и от его упорства. Это как у простых людей — чем больше человек тренируется, тем больший вес он сможет поднять.

 - А как вы стали магом? По наследству?

 Костей усмехнулся.

 - Это вам не царская династия, ваше величество. Я — сын простого лесника. И я с детства понял, что хочу добиться в жизни кое–чего поважнее, чем то, что приготовили для меня родители. Я хотел величия, власти, почестей и преклонения. И единственный путь к этому, который был доступен сыну лесника, лежал через магию. Если бы цель преуспеть в магии, стать лучшим из лучших не стала тогда единственной целью в моей жизни, я бы остался прозябать среди этих дурацких елочек–березочек, как мой брат, хоть у него способностей было всего лишь немногим меньше моего. Но он не хотел посвятить свою жизнь пути наверх — его устраивали его зверюшки, деревяшки и дружба с тупыми вонючими крестьянами. Что ж. Это был его выбор. Он всегда был у нас со странностями. И — смотрите! — где сейчас он — и где я.

 - А где сейчас он? — метнула быстрый взгляд царевна на Костея.

 - А?.. Он? Он… умер.

 - О… Сочувствую… Но я думала — колдуны живут долго?

 - Ваше величество, — поморщился Костей. — Колдунами няньки пугают сопливых детишек. Я не люблю это слово. Колдунов нет — есть маги.

 - А чародеи есть?

 Царь задумался.

 - У меня это название отторжения не вызывает.

 - А волшебники?

 - В сказках, ваше величество. Только в сказках.

 - Хорошо, я запомню. Так сколько живут обычные… чародеи?

 - Довольно долго. Иногда — несколько сотен лет.

 - Так ваш брат умер от старости?

 - Нет. С ним что–то случилось. В его же лесу. То ли разбойники, то ли звери… Но какое это имеет значение? Это было давно — лет двадцать назад, и никто его с тех пор и не вспомнил. Забвение — вот судьба таких юродивых, как он. Меня же ждет вечная слава и вечная память.

 - Не сомневаюсь в этом, — поспешно, чтобы не прыснуть не к месту, склонила голову Серафима. — Магия, как я вижу, это очень интересно и полезно.

 - Можно сказать об этом и так, — усмехнулся царь.