- Какой кошмар…

 Лукавая царевна оживилась как костер, в который плеснули керосина.

 - А для этого тоже есть замечательное шантоньское выражение, простенькое, но ходовое, советую его запомнить: «кель кошмар». Ну, повторяйте за мной, ваше величество, посмотрим, как вы усвоили новый активный вокабуляр. «Склероз памяти». «Экслибристы». «Виртуальные оптические явления»…

 - Кель кошмар…

 От дальнейшей интеллектуальной экзекуции царя спасла только дверь Паука.

 Его замученное величество, чтобы избежать новой лекции о старом ханже Этикете, быстро припомнил, что женщину надо пропускать вперед. И Серафима, довольная не столько успехом своего ученика, сколько его ужасом перед последствиями неудачи, гордо двинулась вверх, к высотам современной магии.

 Сзади тихо донеслось, непроизвольное и тоскливое, «Ой, ноблесс, ноблесс — не оближь меня…».

 Радость ее, однако, была недолгой, как полет Снегурочки над костром, и испарилась она с таким же печальным пшиком при неизменной, но не покидающей ее все эти три дня мысли о том, что за все время, проведенное в плену, ей не удалось сделать ничего полезного. Отравленная жизнь Костея, Зюгмы и, кажется, теперь еще и генерала, в расчет не бралась. Все это было, конечно, забавно, и так им и надо, но к достижению самого главного не было пока сделано ни единого шага.

 Если бы сейчас нашелся рядом кто–нибудь дотошный и способный читать мысли, и спросил ее, что она считает самым главным, Серафима, скорее всего, затруднилась бы с ответом.

 Для нее сейчас главным было все.

 Во–первых, сбежать отсюда. Во–вторых, разузнать подробности плана Костея по захвату Лукоморья. В–третьих, предупредить о нависшей опасности оставшихся в тревожном неведении лукоморских родичей. В–четвертых, выведать, что за такой загадочный камень висит на шее Костея. В–пятых, понять, что связывало с ним Змиуланию. В–шестых…

 Но прежде, чем успели кончиться цифры Серафиминого списка безнадежно невыполнимых дел, лестница, упорно игнорировавшая прежде все встречавшиеся на пути двери, уперлась в самую заметную и большую из них.

 - Мы пришли туда, — вынырнул из–под ее локтя и проскочил к двери Костей, — где находятся глаза и уши моего замка. Туда, где мои верные… у них нет выбора… слуги–чародеи дни и ночи куют мою будущую победу над всем миром.

 - Куют? — захлопала глазами Серафима, поспешно снова входя в роль первой красавицы того самого мира. — Мечи–кладенцы? Топоры–саморубы? Копья–самотыки? Винты–саморезы?

 Царь засмеялся тем особым, запоминающимся смехом, от которого лошади спотыкались, молоко скисало прямо в коровах, а богатыри послабонервнее начинали заикаться.

 Серафима поморщилась.

 - Не думаю, что я сказала что–то веселое, ваше величество.

 - Что вы, что вы. Хотя, похоже, вы и читали в детстве слишком много сказок, но сейчас вы довольно близки к истине. Вы когда–нибудь прежде бывали в лаборатории мага? Я имею в виду, не профана–ремесленника, а настоящего, гениального, как я?

 - Нет, — все еще недовольно покосилась на царя Серафима.

 - Ну, тогда мы туда и не пойдем, — покривил рот в подобии улыбки царь. — Для начала будет достаточно Паука…

 Камень в золотой оправе на его груди засветился, и дверь медленно отворилась. В глаза, успевшие привыкнуть ко мраку и факельному свету лестницы ударил солнечный свет.

 Перед Серафимой предстала бескрайняя комната с самыми громадными, какие только она видела в жизни, окнами во все стены. Посредине круговую оборону заняли угрюмые шкафы, окруженные стеллажами, заваленными фолиантами, свитками, глиняными дощечками, сосудами, чучелами отвратительных неопознанных существ и прочими различными известными и неизвестными предметами, инвентаризация которых заняла бы, наверное, половину из этих фолиантов.

 К самым окнам были придвинуты массивные дубовые столы. На одних были раскатаны рулоны карт, исчирканных красными и черными стрелами, на которых стояли фигурки солдат, коней и свирепых зверолюдей с дубинами.

 Солдат Костея, подумала царевна.

 Тех самых, про которых говорила Находка.

 На других столах лежали тарелки дальнего видения, как у Ярославны, только раза в три больше — несколько сервизов, если пересчитывать в общечеловеческие единицы измерения, и по всем каталось без устали что–то круглое и тяжелое. У Серафиминой бабушки это было золотое яблоко. Тут, в соответствии с общей эстетикой замка, вполне могла оказаться медная картошка.

 Пространство, не занятое блюдами и картами — пол, редкие простенки между окнами, стулья, табуретки, стремянки — было покрыто книгами. Казалось, они жили здесь своей собственной жизнью, сходились, размножались и расползались где, как и когда хотели, и те два человека в застиранных серых балахонах, которые при звуках открывающейся двери бросили свои занятия и переломились перед Костеем пополам в поклоне, не могли и не хотели им препятствовать.

 - …Что бы непосвященные не представляли себе, в мастерской мага нет ничего интересного. Магия — тяжелый, кропотливый, утомительный труд. Я исследовал ее глубины, поднимался на самые головокружительные высоты, и теперь, когда равного мне мага нет во всем Белом Свете, и никогда не будет, я могу заниматься покорением мира в свое удовольствие, а скучную однообразную работу оставить тем, кто ничего другого свое серостью и заурядностью не заслуживает.

 Он кивнул в сторону застывших с головами в районе коленок чародеям.

 - Производство ковров–самолетов, тарелок наблюдения и прочих предметов магии и для магии осталось там, за закрытыми дверями, мимо которых мы проходили. Как я уже говорил, не–чародею наблюдать за этим будет скучно и неинтересно, что бы он себе не представлял. Если рассматривать мою магию как некое живое существо, то я бы сказал, что там ее руки. А здесь — глаза. Поглядите, ваше величество, — обвел он широким жестом открывающееся перед ними из окон пространство, заполненное до горизонта лесом, сливающимся вдалеке с лысеющими осенними горами. — Эти люди — помощники Зюгмы — день и ночь наблюдают за тем, чтобы ни одно живое существо не приблизилось к замку незамеченным. У такого человека, как я, всегда полно завистников, — горько, как будто не желая примиряться с суровой действительностью, вздохнул Костей. — Чем могущественнее правитель, тем больше у него врагов, готовых воспользоваться малейшей его оплошностью. Теперь, когда я нахожусь на пороге великих свершений, я не могу допустить этого.

 - Но из окон, какими бы большими они ни были, видно только одну сторону замка, — резонно заметила царевна.

 - А для этого у меня есть магические тарелки, — удовлетворенно сощурился царь. — Смотрите.

 Серафима подошла к одной тарелке, другой, третьей…

 Все они показывали незнакомые ей места — поле с марширующими по нему крошечными солдатиками, неизвестный город с неприветливыми каменными домами, какую–то широкую реку, лес с буреломом, большую деревню, пустую дорогу, еще один незнакомый город…

 Костей с любопытством наблюдал за выражением ее лица.

 Она понимала, чего он от нее ждет, и решила не обманывать его ожиданий.

 - А скажите, ваше величество, — уверенно глянула она царю в глаз. — Эти ваши волшебные блюда могут показывать все, что угодно?

 - Да, — кивнул он и стал ждать продолжения.

 - Могу ли я попросить… показать мне…

 Серафима заколебалась.

 Больше всего на свете ей хотелось сейчас посмотреть на Иванушку, но из уст Елены Прекрасной эта просьба прозвучала бы странно. Посмотреть на мужа Елены — царя Василия? Но если Костей позволит воспользоваться тарелкой только один раз, ей бы не хотелось терять этот единственный раз именно таким образом. Да и вспышка необоснованной ревности нам тут ни к чему. Пока. Показать Лукоморск? Но если Костей увидит на изображении Елену и начнет расспрашивать… Или, еще хуже, все поймет? Ведь, что бы ни говорила Змиулания, различие между ней и настоящей Еленой Прекрасной можно рассмотреть не то что одним глазом, а вовсе закрыв глаза. А корона на Елениной голове тем паче расскажет все в одно мгновение…