— А то перекусим здесь, в «Сайта Роса», у негра Роу…

— Дорого здесь, дон Непо, да еще к тому же тут тоже есть «Рокола». Лучше у Колумба, на свежем воздухе, спокойнее, а кроме того, там, ежели еще чего захочется, перейдешь площадь и зайдешь к китайцу, что торгует требухой…

— Нет, по-моему, вкуснее тамаль с лепешкой, с кофе…

— И мне это тоже по вкусу, да ежели еще отщипываешь по кусочку…

Торговка тамалями отделила три порции густой маисовой каши с кусочками мяса, завернула в банановые листья. Анастасиа взяла их в руки, но, обжегшись, стала дуть на пальцы; перекладывая тамали с руки на руку, торопливо понесла их к скамье. Усевшись рядом, дон Непо, мулатка и мальчик развернули тамали и принялись их уписывать — без хлеба, без кофе, ни того и ни другого у них не было, — орудуя пальцами.

Две головы повернулись одновременно: голова дона Непо и голова мулатки. Откуда-то донесся перестук колес телеги. Они выжидали — кусок застрял в горле. Вдруг Дамиансито?.. Дон Непо не выдержал, отложил тамаль и встал… И в самом деле — оказался Дамиансито… Он был один, без помощника… Дон Непо пошел навстречу… Внук проворно соскочил с телеги, подбежал к быкам, остановил их… Анастасиа сорвалась со скамьи — она готова была беспощадно расправиться с мальчишкой, который пытался было вскарабкаться на велосипед и нажать на педали, но не сумел и уронил машину.

— Стой, несчастный, не то убью!.. — кричала му^латка, бросившись вдогонку за мальчуганом. — Стой, тебе говорю!.. Стой!..

Дамиансито поздоровался с дедом, улыбнулся, почуяв аппетитный запах тамалей, и сказал:

— Одному только богу известно, до чего хочется проглотить тамальчик! Еще когда проезжал я Пласиту, мне навстречу попадалось много торговцев тамалями, и очень уж аппетит у меня разыгрался, но я не стал останавливать быков, и без того они притомились.

— А твой помощник? Где его оставил?

— Моего помощника?.. — Крики Анастасии: «Стой! Остановись!» — слышались уже где-то вдалеке; видимо, никак не могла она догнать малыша. — …Помощника я оставил там, за скотобойней, где начинаются зольники без конца и краю. Там он остался ждать поезда.

— Ас Хуамбо он говорил?

— Думаю, что говорил. Они были вместе…

— Тамаль у тебя остынет… Похоже, эта женщина совсем рехнулась. Ненормальная, готова убить ребенка только за то, что он на велосипед сел…

Обеими руками Дамиансито запихивал тамаль в рот, да с таким наслаждением, будто отродясь не пробовал ничего вкуснее тамаля.

Дед понизил голос:

— Я тут совсем извелся — смотрю, тебя нет и нет. Даже на работу не поехал. Попросил отпустить. А вдруг, чего доброго, вас арестовали! А может, думаю, задержали из-за того, что на телеге фонаря нет…

— Как раз из-за этого задерживали. Один полицейский хотел даже забрать…

— Вот видишь…

— Но я уже был один.

— К счастью! Ну, и как? Отпустил?

— У меня с собой была фактура на перевозку извести для дворца, который строит директор полиции за Санта-Кларой. Показал — и все в порядке.

— Именно этого я и опасался. Придерутся к какой-нибудь ерунде. Дальше — больше. А в полиции размотают, кто такой этот помощник. Даже злейшему врагу моему не пожелаю того, что пришлось мне пережить за эти часы. Чего только не приходило в голову — и что тебя избивали, и что тебя повесили… одна отрада — велосипед, хотя подчас я так волновался, что казалось, еду не на двух колесах, а на ослином хвосте. Пропадешь ни за грош, даже сам не знаешь, когда и где. Такова уж судьба. За одну ночь по макушку увязнешь, и не успеешь уразуметь, что к чему… А насчет этого человека, так мы даже не знаем, как его зовут. Говорил он, что его имя Табио Сан. Может, это прозвище?.. Табио Сан… Попробуй-ка разберись…

Он привстал со скамьи, на которой сидел рядом с внуком, поглощавшим подрумяненный тамаль. Захватывая в щепотку маисовую массу, внук запихивал ее глубоко в рот и, казалось, испытывал удовольствие не только от самой пищи, но и от облизывания пальцев — тщательно облизав их, он брался за другой кусок тамаля, иногда обнаруживал в маисе косточку с мясом. А дед, стоя у скамьи, вытягивал, насколько мог, шею, разыскивая Анастасию и мальчугана. Но тех и след простыл. На площади высилась статуя Колумба, взгроможденная на колонну перед бассейном с затянутой зеленоватой слизью стоячей водой, в которой обитали лягушки.

— Исчезли они вовсе, — произнес дон Непо, так и не увидев мулатку, которая продолжала догонять мальчика; подбирая по пути гальки, она бросала их в мальчугана, а тот во весь дух мчался уже через Театральную площадь. — Более сумасбродной и нескладной женщины я не видывал. Мальчонку вот жаль… Значит, птичка улетела, сынок? — обратился он к молчавшему Дамиансито.

— Я все думаю о том, что вы сказали… об этой нескладной женщине…

— Заканчивай, да пошли. Может, еще хочешь? Молодость аппетитом славится!

— Да вознаградит вас господь, дедушка, но я уже сыт! — ответил внук, подходя к лежавшему на земле велосипеду. — А что, если вашу «лошадку» мы погрузим на телегу, пусть отдохнет…

— Как хочешь, сынок. — Дон Непо подошел к Дамиансито и ласково потрепал его по плечу. — Я счастлив уже оттого, что вижу тебя целым и невредимым!

Пустились в путь быки — грузные, неторопливые, покорные; покатились колеса телеги — потекли мысли деда и внука. Много вопросов вертелось в голове у каждого, но они не проронили ни слова… Прошел ли поезд, которого поджидал помощник? Успел ли он вскочить и уехать? Быть может, и успел — поезда здесь замедляют ход. А если случаем он опять вернется к ним?.. Об этом, впрочем, думал один дед. Смутная тревога не покидала его: если тот опять появится у нас дома, скажу ему, что оставаться нельзя, очень опасно, чересчур опасно. Он это поймет. В первый раз пронесло. И к тому же я не знал тогда, кто это, да и явился он, словно из сна. Конечно, я спал, а проснувшись, увидел перед собой… Кого?.. Человека, который мне приснился, вожака, которого только что видел во сне, когда он стоял на огненной карете, среди мужей и дев бури, вздымавших вверх знамена, плуги и винтовки, и еще призывал: «Вперед, люди! Люди, вперед!..» Но все это было во сне, а как проснулся, так увидел рядом с собой этого человека из плоти и крови. Спустился он с огненной кареты — и будто из сна я вытащил его, тащил, тащил, пока не увидел живого, реального, возле постели.

Теперь было иное. Дон Непо как бы пробудился после тяжелого кошмара. Пробудился, дрожа при одной мысли: а вдруг что случится с внуком и с ним… ну, с ним — не важно, он уже стар, пусть даже убьют…

Поток мыслей оборвался — он решил не принимать пришельца, если тот возвратится, вот и все. Спросил у внука:

— А Хуамбо что поделывает, куда он подался?

— К себе домой, — ответил Дамиансито, — мы оставили помощника ждать поезда, а Хуамбо поехал со мной до центра. Самое любопытное было то, что с ним прибежала собака и с ним вернулась — что за зверюга!

— А помощник говорил с Хуамбо? — снова спросил его дон Непо.

— Должно быть, говорил…

— Так, значит, ты не слышал?

— Нет, я ушел, надо было получить по счету да отдохнуть. А после встретился с ними — опять на том же месте, как условились, на углу Лас-Араукариас.

— А тебе, сынок, он о чем-нибудь говорил? Вечно старики докучают вопросами, но ведь если, черт побери, не спросишь, так ничего и не узнаешь, вот и бродишь по свету — ни дать ни взять живой покойник!

— Да, об одной большой заварухе, которую они затевают. Похоже, что-то новое, еще невиданное. Все мы, кто работает, остановим нашу работу в условленный час какого-то дня — только какого, еще неизвестно, никто не знает. И не начнем работать до тех пор, пока нам не увеличат жалованье, пока не сократят время работы, пока… не знаю, что еще…

— И таким образом хотят добиться чего-нибудь от правительства? — неопределенно протянул дед, прикидываясь, что он ничего не знает, хотя Табио Сан посвятил его в свои планы, но если бы даже пришелец не сделал этого, так или иначе дон Непо видел во сне огненную карету и уже догадался, что незнакомец — народный вожак; однако надо было выведать у внука, не предлагал ли тот ему активно участвовать в их делах, не вовлечен ли внук в эту опасную затею, которую он, дон Непо, считал переливанием из пустого в порожнее: еще бы, без оружия свергнуть правительство — ха-ха, где же это видано?