Провозгласив в этике принцип свободного, не подчиненного року, или необходимости, определения воли, Эпикур создает в физике обосновывающее этот принцип учение о свободном отклонении атома от происходящего в силу необходимости прямолинейного движения. Принадлежность Эпикуру учения о спонтанном отклонении атомов засвидетельствована около 100 г. н. э. доксографом Аэтием [см. 55, с. 311] и, спустя столетие, Диогеном из Эноанд.

Гипотезу самоотклонения атомов Эпикур вводит для объяснения столкновений между атомами. Если бы атомы не отклонялись от своих прямых путей, то не было бы возможным ни столкновение их, ни столкновение образованных из них вещей. Для самоотклонения не существует никаких внешних причин, никакой необходимости, оно происходит в атомах совершенно спонтанно. Это тот минимум свободы, который необходимо предположить в элементах микромира — в атомах, чтобы объяснить ее возможность в макромире — в человеке.

В области практической философии, или в этике, учение о спонтанном отклонении атомов теоретически обосновывало учение о свободе воли. В области физики это учение обосновывало понятие об атоме как о первопричине: в качестве таковой атом не нуждается в каком-либо другом начале. По этому поводу Маркс писал: «…атом отнюдь не завершен, пока в нем не проявилось определение отклонения. Спрашивать о причине этого определения все равно, что спрашивать о причине, превращающей атом в принцип, — вопрос, очевидно, лишенный смысла для того, кто признает, что атом есть причина всего и, следовательно, сам не имеет причины» [2. с. 42–43].

Следуя этим принципам атомистической физики, Эпикур строит картину мира, или космологию. Вселенная не имеет границ ни по числу населяющих ее тел, ни по пустоте, в которой они пребывают и движутся [см. 44, 41–42]. Число миров, образующихся во вселенной, безгранично, так как «атомы, из которых может образоваться мир и которыми он может быть сделан [создан], не истрачены [не израсходованы] ни на единый мир, ни на ограниченное число миров, — как тех, которые таковы [как наш], так и тех. которые отличны от них» [там же, 45].

Все миры и все сложные тела в них выделились из материальных масс, и все со временем разлагается с различной скоростью [там же, 73]. Не исключение здесь и душа. Она также есть тело, состоящее из тонких частиц, рассеянных по всему нашему телу, и «очень похожа на ветер» [там же, 63]. Когда разлагается тело, с ним вместе разлагается душа, она перестает чувствовать и прекращает свое существование как душа. И вообще ничто бестелесное нельзя мыслить, кроме пустоты, пустота же «не может ни действовать, ни испытывать действие, но только доставляет через себя движение [возможность движения] телам. Поэтому, — заключает Эпикур, — говорящие, что душа бестелесна, говорят вздор» [там же, 67]. Во всех астрономических и метеорологических вопросах Эпикур — не меньше, чем в учении о знании, — решающее значение придавал чувственным восприятиям. «Ибо исследовать природу, — V разъяснял он, — не должно на основании пустых [не доказанных] предположений [утверждений] и [произвольных] законоположений, но должно исследовать ее так, как взывают к этому [требуют] видимые явления» [46,86].

Настолько велико у Эпикура доверие к непосредственным чувственным впечатлениям, что вразрез, например, с мнением Демокрита, который, опираясь на обработку прямых наблюдений, считал Солнце огромным по своим размерам, Эпикур заключал о величине небесных тел на основе не научных умозаключений, а чувственных восприятий. Так, он писал Пифоклу: «А величина Солнца, Луны и остальных светил, с нашей точки зрения, такая, какою кажется: а сама по себе она или немногим больше видимой, или немногим меньше, или такая же» [46, 91]. Надежным средством избежать фантастических измышлений при изучении природных явлений Эпикур считал метод аналогий, основанных на учете данных и явлений чувственного восприятия. Такие вероятные аналогии, думал он, могут обеспечивать безмятежность души в большей мере, чем привлечение противоборствующих и исключающих друг друга теорий.

Подобный метод исследования допускает не одно единственное, а множество возможных и вероятных объяснений. Единственное условие, которое им ставится, — безусловная их естественность, отсутствие сверхъестественных допущений и полная свобода от противоречий с известными из опыта данными чувственного восприятия. Говоря о методе исследования философов эпикурейской школы, Эпикур пояснял Пифоклу: «Они [т. е. небесные явления] допускают и несколько [более чем одну] причин возникновения своего и несколько суждений о бытии своем [природе своей], согласных с чувственными восприятиями» [46, 86]. В иных местах Эпикур прямо отвергает попытки дать сложным и непонятным явлениям, наблюдаемым в природе, одно единственное объяснение: «Но давать одно [единственное] объяснение этим явлениям — это прилично только тем, кто хочет морочить толпу» [46, 114]. Множественность объяснений удовлетворяет не только теоретическую любознательность, не только проливает свет на физическую картину и физический механизм явлений. Она содействует главной задаче познания — освобождает душу от гнетущих ее тревог и страхов. «Именно множественность объяснений необходима для рационального мировоззрения, освобождающего душу от тревог» — так поясняет мысль Эпикура в прекрасной статье о нем А. С. Ахманов [33, т. II, с. 510]. И он цитирует: «Нашей жизни нужны уже не неразумная вера и необоснованные мнения, но то, чтобы жить нам без тревоги. Итак, все [вся жизнь] происходит без потрясений по отношению ко всему, что может быть объяснено различным образом в согласии с видимыми явлениями, когда допускают, как и должно, правдоподобные [убедительные] высказывания об этом. Но если кто одно оставляет, а другое, в такой же степени согласное с видимыми явлениями, отбрасывает, тот очевидно оставляет область всякого научного исследования природы и спускается в область мифов» [46, с. 87].

Теоретической основой физики Эпикура была атомистика Демокрита и сенсуалистическая теория познания («Каноника»). Теоретической опорой этики стала для Эпикура доктрина основателя школы киренаиков — Аристиппа из Кирены (435–360). Как и у Аристиппа, этика Эпикура покоится на положении, что для человека первое и прирожденное благо, начало и конец счастливой жизни, есть удовольствие ('hdone) [см. 45, с. 128–129]. Но было между обоими и различие. Аристипп определял удовольствие как положительное состояние наслаждения, порождаемого ровным движением. Эпикур, по крайней мере в дошедших до нас сочинениях, определял удовольствие отрицательным признаком — как отсутствие страдания. «Предел величины удовольствия, — пояснял Эпикур Менекею, — есть устранение всякого страдания, а где есть удовольствие, там, пока оно есть, нет страдания или печали, или нет и того и другого» [43, III].

Принцип, или цель, этики Эпикура не имеет, согласно его собственному заявлению, ничего общего с теорией наслаждения, или гедонизмом, с которым ее часто смешивали. «Когда мы говорим, — пояснял Эпикур Менекею, — что удовольствие есть конечная цель, то мы разумеем не удовольствие распутников и не удовольствие, заключающееся в чувственном наслаждении, как думают некоторые, не знающие или не соглашающиеся или неправильно понимающие, но мы разумеем свободу от телесных страданий и душевных тревог» [45, 131]. Именно посредством освобождения от них достигается цель счастливой жизни — здоровье тела и безмятежность души (ataraxia thV yuchV).

Эпикур различал при этом два вида удовольствий: удовольствие покоя и удовольствие движения. Из них основным он считал удовольствие покоя (отсутствие страданий тела).

В понятом таким образом удовольствии Эпикур видел критерий поведения человека. «С него начинаем мы, — писал он Менекею, — всякий выбор и избегание; к нему возвращаемся мы, судя внутренним чувством, как мерилом, о всяком благе» [45, 129].

Принятие удовольствия за критерий блага вовсе не означает, будто человек должен предаваться любому виду удовольствия. Уже киренаик Аристипп говорил, что здесь необходим выбор и что для получения истинных наслаждений требуется благоразумие (fronhsiV). Еще в большей мере Эпикур считал благоразумие величайшим благом, — большим даже, чем сама философия: «От благоразумия произошли все остальные добродетели: оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно» [45, 132; 43, V].