Грисвольд, однако, ответил подчеркнуто любезно, и вскоре последовало новое сближение. Грисвольд прислал По кое-какие книги, а По направил ему рукописи нескольких рассказов и исправления к стихотворениям. Эти двое были слишком нужны друг другу, чтобы и дальше оставаться литературными противниками. По стал теперь так знаменит, что не замечать его или отзываться о нем с пренебрежением Грисвольд уже не мог. По, со своей стороны, тоже хорошо понимал, как необходимо ему дружеское расположение известного составителя антологий. Грисвольду удалось мало-помалу войти в доверие к По, из чего он извлек какую только мог выгоду. И тем не менее преподобный доктор отнюдь не простил бывшего врага. Своими письмами стараясь уверить его в своем добром отношении и уважении, он одновременно чернил По в глазах Бриггса, передавая тому все сплетни, которые ходили о По в Филадельфии. В январе Бриггс написал Лоуэллу: «По чрезвычайно мне нравится; г-н Грисвольд рассказывал мне о нем бог весть какие ужасные истории, но По опровергает их всем своим поведением».
Причины ненависти — ибо иначе это не назовешь, — которую Грисвольд испытывал к По, коренились в определенных свойствах натуры доктора. Он был из тех, кто в отношениях с людьми следует своим исключительно сильным пристрастиям и предубеждениям. К По он питал глубокую неприязнь, легко объяснимую с чисто человеческой точки зрения, и потому задался целью повредить ему, насколько было в его силах. Из деловых соображений он скрывал свои истинные чувства и сумел даже сделаться доверенным лицом По, который, таким образом, сам отдал себя в руки недруга.
Несмотря на ту добрую услугу, которую Грисвольд оказал По, Бриггс поначалу составил о нем весьма благоприятное мнение, и в середине января 1845 года автор «Ворона» вошел в долевое владение из одной трети еженедельником «Бродвей джорнэл». О назначении его одним из трех редакторов (два других кресла занимали Бриггс и Биско) читателям было объявлено в начале марта. По сыграл на своей популярности и ускорил решение вопроса, убедив компаньонов, что его имя привлечет новых подписчиков. Примерно в это время Бриггс написал Лоуэллу: «По только мой помощник и никоим образом не помешает мне вести дело так, как я сочту нужным».
В этом мистер Бриггс глубоко заблуждался. С появлением в редакции По ему пришлось довольствоваться более чем скромной партией второй скрипки в весьма нестройно игравшем оркестре.
«Маленькая война с Лонгфелло», которую По с перерывами вел вот уже несколько лет, была отныне перенесена со страниц «Ивнинг миррор» на страницы «Бродвей джорнэл». Впервые за всю свою журналистскую карьеру По был волен писать как ему заблагорассудится, без всякого смягчающего влияния свыше, и обвинения в плагиате посыпались на несчастных собратьев по перу как из рога изобилия. Однажды был мимоходом обвинен — и без всяких на то оснований — даже Лоуэлл; учитывая его неизменную доброту к По, такое не назовешь иначе как ударом в спину. Плагиат чудился По повсюду и превратился для него в навязчивую идею.
Триумф «Ворона» и надежды — увы, малообоснованные — на «Бродвей джорнэл» привели По в состояние лихорадочного волнения, которое весной 1845 года явственно ощущалось во всем, что он делал и писал. Он также стал чаще, чем в предыдущие годы, бывать в обществе, и среди его новых знакомых было особенно много женщин. В те несколько месяцев 1844 года, которые он прожил в Нью-Йорке, По воздерживался от алкоголя, о чем в один голос говорят Бреннаны, Уиллис и остальные, кто постоянно видел его в редакции «Миррор». Однако сейчас он снова начал пить — и больше, чем когда-либо прежде.
Бриггс почти сразу стал проявлять недовольство и с этих пор не переставал докучать Лоуэллу раздраженными, хотя и довольно слабыми жалобами. Из-за недостатка у Бриггса капитала для того, чтобы упрочить свое положение в журнале, и его ссоры с другим партнером, Джоном Биско, он был очень скоро оттеснен от «кормила». Влияние По быстро усиливалось, и с того момента, как он приступил к редакторским обязанностям, все, кто поддерживал отношения с журналом, стали считать «хозяином» его.
Зимой 1845 года По завязал многочисленные знакомства в театральных кругах, где стяжал значительный престиж и как рецензент «Бродвей джорнэл», и как автор знаменитого «Ворона». Среди тех, кого он часто просил декламировать стихотворение перед публикой, был Джеймс Мердок — актер подлинно талантливый, обладавший к тому же голосом редкой красоты. Об одном таком чтении вспоминает некий Александр Крейн, служивший тогда рассыльным в редакции «Бродвей джорнэл»:
«Как-то холодным зимним днем, когда все в редакции… „Джорнэла“, включая меня, были заняты работой, пришел По в сопровождении знаменитого актера Мердока. Они остановились у стола По, который созвал к себе всех, кто работал в журнале, в том числе и меня. Нас собралось человек десять, и среди них я был единственным мальчишкой».
Конечно же, перед глазами По стояла другая комната, где он несколько лет назад читал «Ворона» Грэхэму и его людям, которые нашли стихи неудачными и из жалости к поэту пустили по кругу шляпу. Какое же упоительное торжество испытывал он теперь, слушая, как его друг декламирует в редакции его собственного журнала все того же «Ворона», ставшего самым известным стихотворением в Америке. Да, то был сладостный миг! Горстка людей, удивленных, быть может, даже встревоженных внезапной тишиной, сменившей привычное лязганье печатных прессов, окружила стоящих у стола поэта и актера — двух прирожденных трагиков.
«Когда все были в сборе. По вытащил из кармана рукопись „Ворона“ и протянул ее Мердоку. Он хотел, чтобы мы услышали, как великий декламатор читает его повое стихотворение… Я был очарован этим соединением искусства двух гениев. Бессмертные стихи, прочитанные человеком, чей голос был подобен звону серебряных колоколов, навсегда остались самым дорогим воспоминанием моей жизни».
В сероватом свете, пробивавшемся через закопченные окна, мощно взмахнув крыльями, внезапно возникла большая темная птица, вызванная заклинаниями Мердока, и огласила комнату зловещим карканьем, вещая в такт причудливой музыке стиха. И на минуту все, кто внимал ей, превратились в печальных влюбленных — скорбящих, плененных вечностью мгновения и ослепленных черным лунным сиянием, пролитым душою бледного усталого человека, который стоял у забрызганного типографской краской стола, с лицом, искаженным болью неизъяснимого восторга…
По по-прежнему жил на Эмити-стрит. Вирджиния была уже безнадежна, и мысль о том, что он может ее потерять, приводила По в ужас. Необходимость заставляла его всерьез задуматься о будущем. Весной Уиллис представил его поэтессе Фрэнсис Осгуд, о стихах которой По очень высоко отозвался в своей февральской лекции.
Миссис Осгуд была весьма польщена похвалой По, на что он, собственно, и рассчитывал. Она описывает встречу с ним весной 1845 года, после опубликования «Ворона», оттиск которого По передал ей через Уиллиса с просьбой дать отзыв о стихотворении и удостоить автора личной беседой.
«Я никогда не забуду то утро, когда г-н Уиллис позвал меня в гостиную, чтобы принять По. Высоко держа свою гордую и красивую голову, с темными глазами, сияющими ярким светом чувства и мысли, с неподражаемым сочетанием обаяния и надменности в выражении лица и манерах, он приветствовал меня спокойно, серьезно, почти холодно, но столь искренне, что это не могло не произвести на меня глубокого впечатления. С того момента и до его смерти мы были друзьями, хотя виделись лишь в первый год нашего знакомства».
Миссис Осгуд не преминула выказать свою благосклонность окруженному романтической славой поэту. 5 апреля она поместила в «Бродвей джорнэл» стихотворение, в котором упоминался «Израфил». По ответил строками «К Ф. С. О-д». Она, разумеется, не могла знать, что стихи эти много лет назад уже печатались в «Мессенджере» и были посвящены тогда дочери его владельца Элизе Уайт. Впрочем, миссис Осгуд было бы грех жаловаться, ибо сама она послала поздравление в стихах Грисвольду, где имя последнего и ее собственное переплетались весьма тесно. По стал часто с ней видеться. Близость их росла и со временем вызвала гнев ее заподозрившей недоброе семьи. Миссис Клемм и Вирджиния, которая, видимо, была уже ко всему равнодушна или просто не способна на ревность, сперва поощряли эту дружбу.
