– И что?

– Если судьба тебе что-то предлагает – бери и не задумывайся, потому что второго шанса может не быть. Делай то, что велит тебе сердце. Оно всегда ведет по правильному пути, Одри. А работа… работа устроится сама собой, вот увидишь. Это – не главное для женщины.

Бриджит пожала ей руку и ушла, оставив после себя великолепный запах духов. Запах благополучия и согласия с собой.

Одри медленно опустилась на скамейку. Итак, о ее тайной влюбленности в Тома знает даже Бриджит? Занятно. Наверное, все давно обсуждают эту сплетню, а тут еще и развод Тома… Занятно! Она нервно встала и пошла по улице. Том разводится с женой, все думают, что из-за нее, и с нетерпением ждут развязки сюжета. Ох, как занятно! А она даже не может сказать сама себе, что ей нужно от этого мужчины…

И все-таки, несмотря ни на что, Бриджит хорошо относится к ней. Такой «совет» дорогого стоит. А может… А может, действительно, работа – не главное для женщины? Что же ей тогда делать? Подарить все Джуди?.. Глупости! Она одна не потянет этот бизнес. У нее совершенно другой склад ума и души. Не зря Бриджит сказала: «твоя жизненная хватка и ее творческий потенциал». Жизненной хватки у подруги маловато, это всем давно известно: трудно представить себе личность более мечтательную и не приспособленную к реальности, чем Джуди. Правда, иногда она умеет видеть вещи «насквозь»… Впрочем, это тоже можно считать свойством творческих натур.

Но что делать ей самой? Вопрос, который начал мучить ее еще в Израиле. Хочет ли она открывать фирму, или это просто попытка убежать от Тома, от себя и от пустоты в душе, которую мучительно требуется чем-то заполнить? Иначе можно сойти с ума. Том так близко… и так безнадежно недоступен. Зачем он сказал «Ты уже любишь меня, как в том ноябре?». Он и правда так напился, что ничего не помнил, или в трезвом виде спросить не хватает смелости?

Вдруг Одри остановилась как вкопанная. Следующая мысль пронзила ее всю, с ног до головы: а ведь Том ее разгадал! Она чувствует совсем не так, как в том ноябре! Эмоции словно стерты временем, и нет прежней остроты, хотя между ними было и море, и ночь, и мягкий песок под уютным раскидистым деревом. Может быть, мешают эти вечные претензии к себе и к миру: надо преуспеть, надо доказать, надо стать… Как все мелко и лживо! Как правдив был их юный порыв четырехлетней давности, их любовь сквозь слезы. Как правдиво было это отчаяние… и эта игра.

А теперь: он изменился, она изменилась. Им словно стало нечего сказать друг другу. Но ее по-прежнему тянет к нему с неистовой силой… И его к ней… Одри раздраженно повела плечами. Новый образ с длинными волосами вдруг стал тяготить, словно чужая одежда, удобно разношенная под тело другого человека. Она вспомнила слова Виктора: «Ты была более настоящая рядом с ним» и криво улыбнулась. Надо же, посторонний человек, и тот видит, насколько она ненастоящая сейчас. Все вокруг – ложь и маска. А как правдива была та неистовая ночь на берегу!

И Одри вдруг поняла одну-единственную вещь: ей в сущности ничего не нужно от Тома. Просто уже много лет мучительно хочется разгадать загадку: любил ли он ее, когда решил уйти и жениться на другой?

– Одри, а где же тетя? – Том шагнул в прихожую и замер, обняв подругу обеими руками.

– Тетя? А зачем она тебе? Тетя на озере.

– А, купается? Молодец старушка!

– Том, что за глупости? На дворе – конец октября!

– И правда, конец. Что же она – рыбку ловит?

– Она уехала на выходные к себе в домик. Ты помнишь, мы все однажды там отдыхали. – Одри отвела глаза, предполагая его следующий вопрос.

– Это, когда мы с тобой проснулись вместе?

– Да. Проходи. Что ты стоишь в прихожей?

– С удовольствием. Учитывая, что тетя уехала на целых два дня. А, кстати, зачем это ей? В смысле, ехать именно на выходные. Она ведь нигде не работает?

– Боится. Там же безлюдно совсем, а на выходные съезжаются соседи. Ну и… думаю, она деликатничает.

– Деликатничает?

– Дает мне возможность побыть одной. Или не одной.

– И что? Ты обычно пользуешься такой возможностью?

– А почему тебя это так интересует?

– Я же твой лучший друг.

– Пользуюсь. Какой чай тебе заварить? – Одри быстро спрятала от него лицо, отворачиваясь и направляясь на кухню.

– И как же зовут этого счастливца?

– Не важно. Так какой чай: зеленый или черный?

– Кофе со сливками и побольше сахара.

– Вот так вот, да?

– Ага. – Том откровенно разглядывал ее квартиру. А она вдруг подумала, что никогда не была у него. – А мне у вас нравится. Ты никогда раньше не приглашала меня домой. Почему?

– А ты?

– Ну я… Ну я… Просто не было повода.

Ей захотелось спросить у него о тех фотографиях, что видел Виктор, о его детстве и вообще о его семье: о том, как он проводил выходные, когда был маленьким; о том, куда они ездили с мамой и папой в отпуск; во что он играл с соседскими мальчишками и с няней… Но семья Тома, вообще его мир – это всегда было закрытой темой для них. Как, собственно, и ее семья. Она никогда не упоминала родителей, никогда не рассказывала о том, что у нее раньше была другая жизнь. Ее биография как бы разделилась на две половины, и еще подростком она провела грань: того, что было до тетушки Эллин, – больше не существует. Теперь ничего не изменишь, и для многих Одри так и останется девочкой из непонятной семьи, девочкой, которую бросили родители. И какой бы умной и талантливой она ни была, чего бы в жизни ни достигла, ей никогда не пробиться в ряды этих буржуа, среди которых вырос Том, потому что она – полукровка, дворняжка, которая случайно прибилась к стае холеных гончих…

– Одри! Сколько можно витать в облаках!

– Что?

– Я говорю, квартирка у вас хорошая. Даже не думал, что вы с тетушкой живете так богато.

– Богато?

– Ну… для среднего класса, который вы представляете… Я предполагал увидеть другое. И квартира у вас очень большая.

– Том, скажи уж честно: ты считал нас кем-то вроде «бедных родственников», а теперь обнаружил, что мы кое-что имеем. – И она улыбнулась, вспомнив про тетушкины капиталы, которые та хотела вложить в их фирму.

– Чему ты так радуешься?

– Да не важно. Вспомнила наш с тетей разговор. Но об этом позже.

– Слушай, а можно я поживу у тебя до возвращения тетушки?

Она опешила.

– В каком смысле?

– В смысле, где твоя спальня?

– Том! Это наглость.

– А, ты любишь, когда тебе сначала вешают лапшу на уши, а потом переходят к основному действию. Ну хорошо, мэм. Не правда ли, сегодня прекрасная погода? Кстати, не желаете ли провести со мной сегодня ночь? А можно и день, и даже два…

– Я вот сейчас думаю: спустить тебя с лестницы или подождать, пока ты извинишься?

– Одри! – Он сграбастал ее руками и крепко прижался бедрами. – Прости меня, дурака. Я иногда говорю то, что думаю. А думаю я всегда о тебе. Бывают моменты, когда я готов просто при всех содрать с тебя одежду и… Это продолжается с тех пор.

– С каких? – спросила она слегка ослабевшим голосом, потому что под его руками ей тоже захотелось содрать одежду. Причем, с них обоих и не мешкая.

– Четыре года назад, – проговорил он с трудом и не выдержал, начал целовать ее, как всегда грубовато и властно. – Ну так где твоя спальня?..

Им не удалось изучить достопримечательности спальни, потому что в эту минуту зазвонил телефон. Впоследствии, вспоминая те несколько секунд, что промелькнули между первым звонком и ее решением все-таки снять трубку, Одри сильно благодарила судьбу и свое благоразумие. Если бы Джуди позвонила на минуту позже, в истории их с Томом отношений можно было бы поставить банальное многоточие, написать, что с тех пор они встречались раз в месяц всю оставшуюся жизнь, и закрыть эту книжку навсегда.

Но Джуди позвонила именно в тот судьбоносный миг и хрипловатым голосом приказала:

– Собирай вещи, мы летим в Швейцарию.

– Какие вещи?