Сердце весело прыгает в жаркой груди,

и счастливей колотится кровь молодая.

Ах, какая большая стоит тишина!

Приглушенные елочки к шороху чутки.

Как досадно, что я еще крыл лишена.

Я бы к маме слетала хоть на две минутки.

Мама, мама,

какой я была до сих пор?

Может быть, недостаточно мягкой и нежной?

Я другою вернусь.

Догорает костер.

Я одна остаюсь в этой полночи снежной.

Я вернусь,

я найду себе верных подруг,

стану сразу доверчивей и откровенней…

Тишина, тишина нарастает вокруг.

Ты сидишь, обхвативши руками колени.

Ты одна.

Ах, какая стоит тишина!..

Но не верь ей, прислушайся к ней, дорогая.

Тихо так, что отчетливо станет слышна

вся страна,

вся война,

до переднего края.

Ты услышишь все то, что не слышно врагу.

Под защитным крылом этой ночи вороньей

заскрипели полозья на крепком снегу,

тащат трудную тягу разумные кони.

Мимо сосенок четких и лунных берез,

через линию фронта, огонь и блокаду,

нагруженный продуктами красный обоз

осторожно и верно ползет к Ленинграду.

Люди, может быть, месяц в пути, и назад

не вернет их ни страх, ни железная сила.

Это наша тоска по тебе, Ленинград,

наша русская боль из немецкого тыла.

Чем мы можем тебе хоть немного помочь?

Мы пошлем тебе хлеба, и мяса, и сала.

Он стоит,

погруженный в осадную ночь,

этот город,

которого ты не видала.

Он стоит под обстрелом чужих батарей.

Рассказать тебе, как он на холоде дышит?

Про его матерей,

потерявших детей

и тащивших к спасенью чужих ребятишек.

Люди поняли цену того, что зовут

немудреным таинственным именем

жизни, и они исступленно ее берегут,

потому что — а вдруг? — пригодится Отчизне,

Это проще — усталое тело сложить,

никогда и не выйдя к переднему краю.

Слава тем, кто решил до победы дожить!

Понимаешь ли, Зоя?

— Я все понимаю.

Понимаю.

Я завтра проникну к врагу,

и меня не заметят,

не схватят,

не свяжут.

Ленинград, Ленинград!

Я тебе помогу.

Прикажи мне!

Я сделаю все, что прикажут…

И как будто в ответ тебе,

будто бы в лад

застучавшему сердцу услышь канонаду.

На высоких басах начинает Кронштадт,

и Малахов курган отвечает Кронштадту.

Проплывают больших облаков паруса

через тысячи верст человечьего горя.

Артиллерии русской гремят голоса

от Балтийского моря до Черного моря.

Севастополь.

Но как рассказать мне о нем?

На светящемся гребне девятого вала

он причалил к земле боевым кораблем,

этот город,

которого ты не видала.

Сходят на берег люди. Вздыхает вода.

Что такое геройство?

Я так и не знаю.

Севастополь…

Давай помолчим…

Но тогда,

понимаешь, он был еще жив.

— Понимаю!

Понимаю.

Я завтра пойду и зажгу

и конюшни и склады согласно приказу.

Севастополь, я завтра тебе помогу!

Я ловка и невидима вражьему глазу.

Ты невидима вражьему глазу.

А вдруг…

Как тогда?

Что тогда?

Ты готова на это?

Тишина, тишина нарастает вокруг.

Подымается девочка вместо ответа.

Далеко-далеко умирает боец…

Задыхается мать, исступленно рыдая,

страшной глыбой заваленный, стонет отец,

и сирот обнимает вдова молодая.

Тихо так, что ты все это слышишь в ту ночь,

потрясенной планеты взволнованный житель:

— Дорогие мои, я хочу вам помочь!

Я готова.

Я выдержу все.

Прикажите!

А кругом тишина, тишина, тишина…

И мороз,

не дрожит,

не слабеет,

не тает…

И судьба твоя завтрашним днем решена.

И дыханья

и голоса

мне не хватает.

Вечер освещен сияньем снега.

Тропки завалило, занесло.

Запахами теплого ночлега

густо дышит русское село.

Путник, путник, поверни на запах,

в сказочном лесу не заблудись.

На таинственных еловых лапах

лунной бахромою снег повис.

Мы тебя, как гостя, повстречаем.

Место гостю красное дадим.

Мы тебя согреем крепким чаем,

молоком душистым напоим.

Посиди, подсолнушки полузгай.

Хорошо в избе в вечерний час!

Сердцу хорошо от ласки русской.

Что же ты сторонишься от нас?

Будто все, как прежде.

Пышет жаром

докрасна натопленная печь.

Но звучит за медным самоваром

непевучая, чужая речь.

Грязью перепачканы овчины.

Людям страшно, людям смерть грозит,

И тяжелым духом мертвечины

от гостей непрошеных разит.