Леопард — дурацкое имя и всего лишь плод ее воображения. Этот Поэт с большой дороги — тоже фикция? О, разумеется, стоящий перед ней человек был из плоти и крови. И трое других были тоже настоящими. И все же, разве Поэта–разбойника не засмеяли бы собственные собратья по профессии? Разве что он такой свирепый и беспощадный, что никто не осмеливается над ним насмехаться.

Марианна внимательно огляделась. И увидела только один пистолет. Конечно, не исключена возможность, что их больше, но будь это так, разве эти разбойники не выставляли бы свое оружие напоказ? Хоть изредка? А если они забыли взять с собой пистолеты…

Во всем этом было нечто странное, явно что–то напоминающее. Разве она сегодня уже не сталкивалась с человеком со смешным именем? С человеком, который оказался совсем не тем, за кого себя выдавал?

Страх исчез. Разве такое возможно? Марианна прищурилась.

— Мне не нужно стихотворение.

— У вас нет выбора. Дайте–ка подумать. — Поэт склонил голову и скрестил руки.

Томас, конечно же, никогда бы не… он бы не осмелился…

— Не знаю, так ли уж сегодня нужно стихотворение, — с нажимом сказал вооруженный грабитель.

— Стихотворение всегда нужно, — твердо ответил Поэт. — Возможно, о любви.

Конечно, она ведь никогда не думала, что Томас может устроить фальшивую дуэль. Но ведь устроить фальшивое ограбление гораздо сложнее?

— Вы его любите? — резко спросил он.

Ну, разве настоящему грабителю с большой дороги интересны такие вещи?

Девушка скрестила руки на груди и окинула его внимательным взглядом. Безусловно, у него тот же рост, та же осанка, что у Томаса. И такая же напористость.

— Если я скажу «да», вы отпустите меня?

— Никогда! — в его голосе слышалась улыбка.

— Понятно, — она еще мгновение разглядывала его. — А если я скажу, что не люблю его? Тогда вы отпустите меня?

Несколько секунд мужчина молчал.

— Нет. — Казалось, что голос у него стал слегка менее веселым, чем раньше. — Никогда.

Это Томас. Она в этом совершенно уверена. Иначе Греггс не стоял бы, облокотившись на экипаж и глупо ухмыляясь. Марианна не знала, сердиться ли ей на то, что он заставил ее так испугаться, или испытывать облегчение оттого, что это не настоящее ограбление. А возможно, ей просто стоит подождать и посмотреть, как далеко он способен зайти.

— Ну что ж, хорошо, — она тяжело вздохнула. — Раз я отказываюсь отвечать, а вы отказываетесь меня отпустить, полагаю, у меня нет другого выхода, кроме как отдаться на вашу милость.

— Мою милость? — в его голосе звучало явное замешательство.

— Ну да, — Марианна отвернулась, приложила одну руку тыльной стороной ко лбу, а другую протянула к нему, стараясь, чтобы жест выглядел как можно театральнее. — Только, пожалуйста… будьте добры ко мне.

— Что значит «добры»? — осторожно спросил Томас.

Она бросила на него раздраженный взгляд.

— Я имею в виду, когда будете насиловать меня. — Она снова встала в позу. — Будьте добры.

— Я не хочу быть добрым, — быстро ответил он.

Кто–то хихикнул.

— О Боже. — Девушка снова вздохнула и сложила руки под подбородком. — Я так и знала, что когда имеешь дело с таким печально известным отпетым негодяем, как вы, надеяться не на что. Похоже, мне остается только принять мою судьбу. Делайте со мной, что хотите.

— Нет! — закричал он. — Я хочу сказать, что мне не нужно быть к вам добрым, поскольку я не собираюсь насиловать вас.

Кто–то прыснул.

— Не собираетесь? — Она уперла руки в боки. — Почему это?

— Ну, я…

— Какой же вы тогда печально известный отпетый разбойник?

— Из тех, что изливаются в стихах, — сухо съязвил один из его спутников. Марианна готова была голову дать на отсечение, что это Пеннингтон.

— Так насилия не будет? — спросила она.

— Нет!

— Вы уверены?

— Да!

— Ну что ж, раз поэзия — это лучшее на что я могу рассчитывать… — Марианна пренебрежительно дернула плечом, — я согласна.

— Премного благодарствую, — процедил Поэт. Потом откашлялся, сделал паузу, набрал побольше воздуха и начал:

На счастье иль на зло ночь нас влечет к серьезным приключеньям

С такой красавицей, что сами звезды меркнут от зависти и огорченья.

— Огорченья? — пробормотал один из всадников, вне сомнения, Беркли.

— Зато в рифму, — пожал плечами другой. Ну, точно, Пеннингтон.

Поэт — Томас — продолжал, не обращая внимания на комментарии.

Ее кудри златы, ее очи черны, сияют смехом, жизнью и весной,

Но упрямая провинциальная мисс ничьей не желает стать женой.

Последние сомнения рассеялись.

— Миледи, — позвал мужчина с пистолетом. — Скажите только слово, и я буду счастлив застрелить его и спасти нас от этого кошмара.

Ну конечно же, это Бомон.

— В этом нет необходимости, — Марианна отмела предложение и старалась сохранить серьезность. — В последнее время мне стали нравиться плохие стихи.

— Не такие уж они и плохие, — оскорбленно заявил Томас.

— Нет? Но мне казалось, вы сказали, что это стихи о любви, — с невинным видом спросила она.

— Именно так, — осторожно ответил он.

— Просто пока там нет ни слова о любви. И вы упомянули только о женщине. А мужчина? Если это действительно стихи о любви, то о нем тоже надо рассказать, правда?

Произнеся эти слова, она поняла, что все вдруг стало очень серьезно. Перестало быть просто игрой.

— Я могу продолжать?

— Да, пожалуйста, — девушка затаила дыхание.

Мужчина на мгновение задумался, а потом начал.

Он преподал ей урок, она ему еще больший, но сказать «люблю» не было мужества.

Теперь голос его звучал серьезно.

А потом он увидел истину в своем сердце. Вот он — урок супружества.

Марианна сглотнула.

На минуту воцарилось молчание.

— Неплохо, совсем неплохо, — пробормотал Пеннингтон.

— Да, но что это значит? — спросил Беркли.

— Да, что это значит? — сердце у Марианны билось часто–часто. — Что за истину он нашел в своем сердце?

— Это значит, моя упрямая провинциальная мисс, что он ее любит. — Мужчина сделал шаг вперед и обнял ее. — Я люблю ее. То есть тебя.

Марианна пристально глядела в прорези маски. Горло у нее горело, но она не знала, хочется ей плакать или смеяться, или и то и другое одновременно. Ноздрей ее достиг слабый аромат бренди.

— Ты пьян, — машинально отметила она.

— Я совершенно не пьян. Я вообще не пьянею. Я иногда пью немного больше разумного, чтобы полнее ощутить жизнь.

Она долго изучала его. Потом ее внимание привлек золотой блеск сбоку, у края маски. Там сверкал тоненький, но хорошо различимый крест герцогов Роксборо.

Девушка подавила улыбку. Маска оказалась обыкновенным галстуком, да еще, похоже, плохо завязанным.

— А для меня ты привез немного?

— Немного чего?

— Бренди, разумеется. Мне оно нравится, — она понизила голос. — И ты мне тоже нравишься, милорд с большой дороги.

— Я тебе не просто нравлюсь. Ты жить без меня не можешь. — Он сорвал маску и шляпу. — Это видно по тому, как ты смотришь на меня.

— И как же я смотрю?

— Как будто я для тебя и солнце, и луна, — глаза их встретились, и она увидела, что он смотрит на нее точно так же.

— А ты меня и впрямь любишь, — заметила Марианна с тихим смешком.

Томас пристально посмотрел ей в глаза.

— Сейчас я думаю, что полюбил тебя с самого начала.

— Много же тебе потребовалось времени, чтобы это понять. — Девушка обвила руками его шею. — Ты так напряженно обдумывал, как бы завлечь меня к алтарю, что забыл о единственном аргументе, с которым я не смогла бы поспорить.

— Это потому что я очень трезвый и практичный мужчина. Тебе нужен кто–то, кто не станет витать в облаках, — твердо сказал он. — Мы отлично подходим друг другу.

— И кто же этот практичный мужчина? Плохой поэт? Или человек, неспособный спланировать простейший фарс? Пожалуй, да, такой человек не станет витать в облаках. — Он, и правда, считал себя практичным человеком, но в некоторых важных аспектах оставался таким же мечтателем, как и она. — Но, тем не менее, ты прав. — Она легко провела губами по его губам. — Мы действительно отлично подходим друг другу.