Но его грехи, какими бы страшными они ни казались, были всего лишь пятнами на солнце. При Фридрихе наука опередила свое время на две сотни лет. Он почти полностью ликвидировал феодализм в Италии. Он был поэтом, и под его влиянием великолепная литература, которую Иннокентий истребил в Лангедоке, вновь расцвела на Сицилии – сочинялись поэмы, пелись песни на звучных диалектах Тосканы и Сицилии. Самый последний серв оказывался под его защитой, звери в лесах, птицы в небе пользовались его покровительством. Пьетро знал, что Фридрих один из самых мудрых и великих людей в европейской истории, которому было суждено родиться раньше своего времени…

В течение 1232 и 1233 годов Пьетро часто отлучался из дома. Он посещал Фридриха в Фоджии, ездил по его поручению с дипломатической миссией к французскому двору. Там он вновь встретился с Готье, теперь бароном Монтрозом, отцом трех рослых сыновей. Они провели вместе немало счастливых часов, вспоминая былые времена, и расстались с грустью, понимая, что больше уже никогда не увидятся.

Вернувшись домой, Пьетро ощутил, что Элайн стала вести себя еще более странно. Эти изменения были незначительны, и человек менее чувствительный не заметил бы их. Но Пьетро отличался тонкостью восприятия. Однако определить причину он не мог. Элайн была нежна с ним, как всегда.

Пожалуй, чуть больше, чем всегда. У него порой возникало ощущение, что она старается угодить ему. Слишком старается. По ночам она слишком охотно приходила к нему. А утром глаза ее бывали красноватыми, словно она плакала.

Иногда он чувствовал, как ее большие синие глаза следят за каждым его движением. Если он быстро оборачивался, она опускала глаза, но он успевал заметить в них выражение… близкое к ужасу.

Чего она боится? – удивлялся он. Но не спрашивал. Он был рабом некоторых сторон своей натуры – своей чувствительности, своего нежелания причинять боль.

Она сама расскажет, думал он.

Озабоченность странноватым поведением Элайн долгое время мешала ему заметить, что эту тревогу разделяют и его домашние. Манфред. Служанки. Даже Зенобия.

Когда он в конце концов заметил, его это сильно обеспокоило. Он смотрел на Уолдо и Рейнальдо, но они отводили глаза.

Вдруг он разозлился. Что, если Андреа…

Он не хотел допускать такой мысли. Один раз он ей это простил, потому что был в равной степени виноват. Но тогда он прощал с их обоюдного молчаливого согласия, что больше измен не будет – ни с ее стороны, ни с его. И он твердо соблюдал условия этой сделки. Ио жила всего в двадцати милях от Аламута, но Пьетро избегал ездить по тем дорогам, где мог бы столкнуться с ней. Он не до конца доверял себе.

Но если во время его частых отлучек Андреа нашел способ… О, милосердный Боже! У его способности прощать есть пределы. Есть черта, за которой она превращается в глупость.

Мысли в его голове обгоняли одна другую. Он должен докопаться до истины. Сам. Без постыдного рсспрашивания других. Все будет очень просто. Все, что ему нужно сделать, это…

Пойти к Элайн и сказать ей, что Фридрих неожиданно вызывает его в Фоджию.

При этих его словах она встала и схватила его за руки.

– Не уезжай, Пьетро! – прошептала она. – Умоляю тебя!

Какое-то мгновение он испытывал соблазн отказаться от своего замысла, удовлетвориться этим убедительным доказательством любви и верности. Но он увидел Зенобию, наблюдавшую за ними из-за двери. Она предупреждающе покачала головой.

Перед отъездом он успел поговорить с ней.

– Приглядывай за своей женой, мой господин – это было все, что она сказала.

Он выждал до полуночи, чтобы предоставить Элайн все возможности. К этому часу он вернулся домой. Подъехав к дому, он увидел Манфреда, Уолдо и Рейнальдо одетыми и вооруженными. Рейнальдо держал на цепи обоих охотничьих леопардов.

– Теперь вы видите, вы, германские свиньи! – закричал Рейнальдо, обращаясь к Манфреду и Уолдо. – Мой господин не дурак! Сицилиец чует предательство за двадцать лье!

Пьетро уставился на них.

– Почему вы вооружены? – прошептал он.

– Мы предполагали, что вы, мой господин, вернетесь, – сказал Манфред. – Но если бы вы не вернулись…

– Что тогда, мой добрый Манфред? – спросил Пьетро.

– Мы сами собирались отомстить за вас! – сказал Манфред.

– Тогда пошли, – прошептал Пьетро.

Никто из них не произнес ни слова. Леопарды Шеба и Соломон прыгали около лошади Рейнальдо.

Пьетро сел на свежего коня, крупного вороного жеребца Амира, потомка длинной линии жеребцов, которых он выращивал под этим именем. Лошадь, на которой он прискакал, была совсем загнана.

Он даже удивился, что обращает внимание на все эти детали. Его, например, восхищала грация леопардов. Наконец он посмотрел на Рейнальдо.

– Куда мы едем? – спросил он.

– К Руффио, – ответил Рейнальдо.

Час спустя они подъехали к постоялому двору и спешились.

– Ждите здесь, – сказал Пьетро и толкнул дверь в общий зальчик.

Руффио только взглянул на его лицо и затрясся от страха.

– Господин, – заикаясь, произнес он, – я не знал… я… он заставил меня, угрожая мечом…

– Не бойся, Руффио, – сказал Пьетро. – То, что ты зарабатываешь деньги на чужих грехах, дело твое и твоего Бога. Они наверху?

Руффио кивнул.

Пьетро стал подниматься по лестнице. У Руффио была только одна комната на одного гостя. В остальных комнатах стояло по четыре или пять кроватей.

Пьетро взялся за ручку двери. Он простоял так довольно долго. Рука его вспотела, капельки пота поблескивали на черных волосках пальцев.

Потом он распахнул дверь.

На маленьком столике около кровати горела свеча. Она сгорела почти до конца. Но Пьетро смог разглядеть их.

Андреа Синискола лежал на спине, закинув руки за голову. Он похрапывал.

Элайн лежала, отвернувшись от него, покрывало сползло и обнажило одно ее плеча Волосы ее раскинулись по подушке, часть их лежала под рукой Андреа. Она во сне еле слышно всхлипывала, как всхлипывают потерявшиеся, испуганные дети.

Пьетро посмотрел на них.

Он испытывал тошноту. Она подступала к его горлу. Ему пришлось сжать зубы, чтобы удержать ее. Он сел в кресло, продолжая смотреть на них. У него на лбу выступали капли пота и скатывались на глаза Капли были холодными как лед. Как слезы.

Как огонь.

Он мог слышать биение собственного сердца.

Тошнота отступила, а потом вернулась, но уже с болью. Это было плохо, очень плохо, боль вздымалась в нем сокрушительными волнами, так что он вынужден был вцепиться в ручки кресла, чтобы не упасть. Он прикусил нижнюю губу и почувствовал вкус крови. Он надеялся, что эта реальная физическая боль в какой-то степени устранит невыносимое душевное страдание.

Это не помогло. Он готов был разрыдаться.

Потом он встал и вытащил кинжал из ножен. Взялся за острие клинка и метнул его наугад – кинжал пролетел сквозь язычок пламени свечи, и Пьетро даже не услышал, а ощутил, как клинок вонзился в дубовое изголовье.

Клинок пронзил волосы Элайн и пригвоздил ее к кровати.

Она только слегка вскрикнула.

Андреа сел на кровати. Он успел только моргнуть. Потом его глаза потемнели от ужаса.

– Одевайся, – резко сказал Пьетро. – Когда ты отсюда выйдешь, Андреа, выходи с мечом.

Он вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Он ждал довольно долго, прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты. Шуршание одежды. Всхлипывания Элайн.

И вдруг он услышал иной звук. Звук разбитого стекла. Он толкнул дверь. Элайн упала в его руки. Он с яростью отшвырнул ее в сторону. Она упала на пол и осталась там лежать, рыдая.

Андреа, выпрыгивая, разбил окно.

Пьетро услышал, как он вскочил на коня.

– Уолдо! – закричал Пьетро. – Рейнальдо? Манфред!

Он сбежал вниз по лестнице. Он не обернулся, чтобы взглянуть на Элайн, которая лежала, плача, на полу.

Он выскочил из дома. И тогда он увидел.

Рейнальдо спустил с цепи леопардов.