Пьетро смотрел на нее. Он внезапно ощутил холодную дрожь.
– Когда я смотрю на вас, я ничего не могу понять. Вы действительно добры – или вы самый лукавый демон, когда-либо существовавший на земле? Вы не стали никого пытать. Вы остановили большую часть своих превосходящих сил и сражались с ними на равных. Вы отпустили Энцио – хотя если бы вы убили его, то наверняка получили бы Ио. Вы отпустили Андреа. Вы истратили целое состояние на мессы по душам моих кузенов – оказали им эту честь после смерти… Мне это представляется чем-то большим, чем доброта…
– Тогда что же это?
– Я не знаю. Что происходит в вашей голове, сир Пьетро? Вы ведь не безумец. Старые солдаты рассказали мне, что вы сражаетесь с большим искусством и хитростью. Что вы перехитрили, перебороли и превзошли моих кузенов во всем. Вероятно, в таком случае, вы нашли путь превзойти их и в жестокости…
Глаза Пьетро потемнели от удивления. Он предугадал ход ее мыслей. Была ли она не права? Он не был в этом уверен.
– Они умерли бы под пытками без стона. Синискола самые храбрые люди на земле н самые гордые. Даже умирая, они победили бы вас своим мужеством. Но вы не дали им этой возможности, не так ли? Вместо этого вы оказали им почет, проявили рыцарскую вежливость, заставили принять от сына серва самое коварное из поражений, самую жестокую пытку – осознание того, что человек, которого они презирают, превзошел их в рыцарстве, преподал им урок достойного поведения – человек, не имеющий права на благородство…
Пьетро сидел, выжидая.
– Объяснить это может только Священное Писание. Если тебя ударили по одной щеке, подставь другую. Этим достигается истинная жестокая цель – уничтожается в человеке гордость. Ибо, платя человеку добром за зло, вы заставляете его мучиться угрызениями совести. Но почему я должна мучиться тоже – в сердце своем?
Она склонила голову, плача.
Пьетро подошел и очень осторожно обнял ее.
Она не отстранилась, не стала сопротивляться. Она припала лицом к его груди и только всхлипывала, как ребенок. Потерявшийся ребенок, испуганный темнотой.
Он запрокинул рукой ее голову и нашел ее рот. Она не сопротивлялась и этому. Но губы ее были холодны как лед. Безответны, как сама смерть. Постепенно она успокоилась.
– Я не знаю, – шептал Пьетро, все еще держа ее в своих объятиях, – правы вы или нет. Я сам не знаю, почему я вел себя так. Мои поступки зачастую непонятны мне самому. Сейчас мне ясно одно – я могу полюбить вас, если вы мне это позволите. Вы можете заставить меня забыть Ио и обрести мир в душе…
Она подняла голову и смотрела на него.
– Вы, – прошептала она, – вы держите меня в своих объятиях. Вы поцеловали меня… Еще час назад я скорее умерла бы, чем позволила такое. Я могу поверить, что вы не знаете себя – потому что я сама тоже не могу разобраться в своих чувствах. Я должна ненавидеть вас, а я не могу. Я должна презирать вас за вашу крестьянскую кровь. А я не могу даже думать об этом – или верить этому, когда я вижу вас… Вы красивы, как принц, и так же хорошо воспитаны – и я… и я… о Боже, я боюсь!
– Боитесь, что полюбите меня? – прошептал Пьетро.
– Да, – всхлипнула она. – Да, да!
– Не бойтесь, – нежно сказал Пьетро. – Я думаю, что вы никогда об этом не пожалеете. Это только вы думаете, что, выходя за меня замуж, вы бесчестите себя; людей уже больше не интересует, как, где и от кого я рожден…
Она не двигалась, голова ее лежала на его плече.
– Говорят, – прошептала она, – что вы были посвящены в рыцари королем Франции за то, что спасли ему жизнь на поле боя. А потом вас посвятил сам император Фридрих за заслуги перед короной. Это правда?
– Да, – сказал Пьетро. – Но в этом вопросе, как и во всех остальных, вы не должны верить мне на слово.
– Вы не стали бы лгать, – устало сказала она. – Вы не могли получить Хеллемарк без согласия императора. Теперь вы барон, и ваши сыновья будут баронами, а через какое-то время никто не будет ставить под сомнение их знатность…
– Примерно так, – сухо сказал Пьетро, – рождается аристократия.
– Я знаю. А теперь оставьте меня до завтра. Уже поздно, и я хочу подумать…
– Вы дадите мне завтра ответ? – спросил Пьетро.
– Вряд ли. Мне нужно время, чтобы подумать. Может, месяц… или два. В это время вы здесь желанный гость. Возможно, таким образом я привыкну к вам…
Пьетро еще раз поцеловал ее. Она напряглась, но и только. Она не оттолкнула его, не отвернулась.
Месяц, подумал Пьетро. Или два. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем Фридрих своим нетерпением испортит мне все дело?
Помоги мне Бог, если Фридрих не подождет, подумал Пьетро и последовал за слугой в отведенную ему комнату.
10
Теперь их отношения стали спокойными. Спокойными и зыбкими, как вода. И меняющимися, как вода. Иногда Пьетро казалось, что в ее глазах чувствуется теплота, когда она приветствует его. А в иных случаях он сталкивался с неожиданными, пугающими вспышками отвращения. Но каждый раз, когда она обрушивалась на него, обзывая конюхом, выскочкой из крестьян, рыцарем из простонародья, она при следующем его визите смиренно просила прощения. Когда это случилось в первый раз, Пьетро перестал к ней ездить. Тогда она послала за ним, сопроводив приглашение очаровательным письмом, написанным ее собственной рукой, полным детской непосредственности, орфографических ошибок, неловко построенных фраз.
Пьетро был почти уверен, что теперь она уже любит его. Он всем сердцем надеялся, что император не вмешается. Фридрих был очень занят. Во время коронации он принял крест из рук кардинала Гуго[38] из Остин и обещал в августе 1221 года отплыть в Святую Землю. Пьетро знал, что выполнить это обещание немыслимо. Оставалась еще проблема с графом Молизе, который упорно отказывался подчиниться. Кроме того, Фридрих намеревался удалить всех сарацинов с острова Сицилия. Мало-помалу он, не скрывая своих намерений, создавал монолитное государство. Теперь в Роккабланке стоял его гарнизон, как и в других замках, захваченных им. Даже Пьетро был уведомлен, что в течение двух лет он должен отдать Хеллемарк и построить у себя в поместье удобный жилой дом. Поместье оставалось ему, но замки и все другие укрепления могли принадлежать только императору. Это означало конец феодализма в Италии. Пьетро не сожалел, что становится свидетелем этого процесса. Вместе со строителями он разработал такой замечательный проект виллы, что, гордясь делом своих рук, послал копию проекта Фридриху.
Ответ Фридриха последовал немедленно и оказался характерным для императора.
“Мы, – писал он, – сняли копии с твоего проекта и послали их всем знатным людям, которые сдали нам свои замки. Нам твой проект представляется замечательным произведением строительного искусства. Мы известили наших подданных, что будем разрешать отклонения от твоего проекта, но только в незначительных деталях, настолько этот проект устраивает нас Когда ты закончишь строительство, сообщи нам об этом, ибо, если государственные дела не будут держать нас, мы нанесем тебе визит и лично осмотрим все.
Кроме того, мы поручаем тебе разработать проект замка-крепости, который мы намерены построить в Фоджии. Он должен быть недоступен для нападения и в то же время внутри удобен для жилья, как ты предусмотрел это для своей виллы.
Мы отметили с некоторым неудовольствием, что ты ничего не пишешь относительно женитьбы на госпоже Элайн. Мы хотели бы напомнить тебе, что осталось совсем немного времени до окончания срока, который мы поставили тебе”.
В этом письме было и многое другое, но Пьетро только пробежал остальное глазами. Он долго и с чувством ругался. Гордость еще раз подвела его. Он мог бы предвидеть, чем это кончится. Он совсем не хотел, чтобы его вилла повторялась по всей Италии, и, уж конечно, не желал, чтобы Фридрих вмешивался в его отношения с Элайн. Однако помешать императору он был бессилен.
