– Вы оказываете мне большую честь, сир, – отозвался Пьетро.
Утка была хороша, но Пьетро ел мало, несмотря на уговоры короля. Пьетро знал, что такое голод, ему приходилась видеть голодных. Когда с уткой было покончено – быстрее, чем он мог себе представить, – и ее запили вином, значительно хуже того, которое Исаак давал своим рабам, мальчики откинулись на спинки стульев и стали смотреть на огонь. Пьетро предполагал, что Фридрих обдумывает, как он будет вести себя, когда станет королем не формально, а на самом деле. В настоящее время Пьетро не дал бы и полтарена за его успех. Сарацины, живущие на холмах, восстали против него. Бароны на материке и на острове открыто выступали против него. На самом деле он управлял только дворцом, в котором они сейчас находились.
Пьетро хотел бы уехать, Исаак, наверное, уже волнуется. Но Пьетро не смел. Это королю решать, когда ему ехать. Они сидели молча уже более часа. Пьетро начал подумывать, что придется сидеть здесь всю ночь, когда в залу торопливо вошел рыцарь в кольчуге и при шпорах.
– Сир, – сказал он, – у меня новости из Швабии…
Фридрих внимательно посмотрел на него и сказал:
– Дурные новости.
Голос у него был ровный и спокойный.
– Да, сир.
– Тогда докладывай. Мне все равно, хорошие они или плохие.
– Вашего дядю, короля Филиппа, зарезали, – пробормотал рыцарь.
– Кто? – спросил Фридрих.
Он задал этот вопрос таким тоном, словно спрашивал, который час.
– Отто Виттельсбах, – ответил рыцарь.
Фридрих ничего не сказал. Он отвернулся и стал смотреть на огонь. Ему было тринадцать лет, но Пьетро видел, как он становится мужчиной. Отсвет огня плясал на его лице в эту минуту, долгую, как сама смерть, пока он смотрел на пылающие поленья. Потом он обернулся к рыцарю.
– Благодарю тебя, – сказал он. – Джованни, мой сенешал, предоставит тебе помещение и еду. Оставь нас.
Рыцарь поклонился и, позвякивая шпорами, вышел. Пьетро подумал, что король забыл о нем, но Фридрих в конце концов обратился к нему:
– Ты понимаешь, Пьетро, что это значит?
– Нет, сир.
– Я последний из Вейблингов, последний оставшийся в живых Гогенштауфен. Теперь я стану императором! Ни Его Святейшество Папа, ни сам дьявол в аду, ни Господь Бог не остановят меня! Ты можешь идти, Пьетро, я должен обдумать все это наедине с самим собой.
Пьетро съежился, идя к конюшне. Фридрих с такой легкостью богохульствовал. Пьетро начинал понимать, что в этом короле есть нечто ужасное. Он сел на своего коня и поехал домой, обдумывая мысль, которая не пришла в голову Фридриху. Последний Гогенштауфен.[7] Один удар ножа, и империя становится владением гвельфов – навсегда. Потом Пьетро засомневался. Этот чертов парень так легко не сдастся. Пьетро сам удивился, обнаружив в себе уверенность, что Фридрих победит.
Когда Пьетро вошел в дом, Исаак ждал его. Лицо его почернело от тревоги.
– Какая сарацинская девка задержала тебя на этот раз? – закричал он. – Из всех ночей именно сегодня ночью тебе следовало вернуться пораньше; но нет – но разве можно было на это надеяться! Это в тебе бурлит дикая кровь франков!
– Оставь мою кровь в покое, – резко ответил Пьетро. – Дядя Исаак, я весь день провел с королем.
Исаак уставился на мальчика и задумчиво подергал себя за бороду. Но он знал, что Пьетро говорит правду. Тогда – в те дни – он еще не научился лгать.
– Плохо, – сказал он. – Будь осторожен, чтобы тебя не убили вместе с ним, когда станет известно, что Филиппа Швабского зарезали…
– Ты уже знаешь об этом, дядя? – удивился Пьетро. – Я ведь был с королем, когда прискакал вестник.
– Подходящая ночь для вестников, – тяжело вздохнул Исаак. – Я тоже получил известие.
Только теперь Пьетро заметил, что Исаак не в своем обычном свободном сарацинском одеянии. Он был в европейском костюме, на ногах шпоры. Под туникой дяди Пьетро заметил кольчугу, на бедрах пояс. Тонкая смуглая рука Исаака опиралась на рукоятку кривого сарацинского ятагана, за пояс был засунут кинжал.
– Иди, возьми оружие, – приказал Исаак. – Мы скачем сегодня ночью в Медину. Дай Бог, чтобы мы добрались туда!
– Почему? – начал Пьетро, но Исаак довольно неделикатно подтолкнул его.
– Иди! – прикрикнул он. – Я объясню тебе все по дороге.
Когда Пьетро спустился во двор, он увидел, что их ожидает охрана из десяти копьеносцев. Адаба устал после охоты, поэтому для него оседлали большого вороного жеребца. Они поскакали по улицам, факелы в руках копьеносцев освещали им дорогу, дымясь на ветру.
Пьетро рассматривал своего приемного дядю, насколько это позволяла темнота. Он видел нового Исаака. Раньше тот всегда воплощал для него доброту, но сегодня ночью Пьетро впервые открылись другие грани характера Исаака. Впоследствии, через годы, Пьетро уже не казалось странным, что Исаак мог действовать столь решительно: вряд ли он мог бы держать в руках свою обширную торговую империю, занимавшуюся главным образом торговлей бриллиантами, золотом и изделиями его собственных умелых рук, как и рук его лучших мастеров, если бы не обладал смелостью и решительностью. Но, насколько знал Пьетро, роль человека действия не очень подходила Исааку. Он предпочитал читать Тору или маймонидские священные книги.[8] “Каждый еврейский купец, – любил повторять Исаак, – это несостоявшийся ученый”.
Сейчас Пьетро был уверен, что, если понадобится, Исаак пустит в ход кривой сарацинский клинок, и мальчик неожиданно ощутил гордость за дядю. Но Пьетро грызло любопытство. То, что они едут так поспешно и так далеко, означало, что предстоят большие события. А Исаак по-прежнему молчал.
Всю ночь скакали они по холмистой местности. Когда они выехали из Палермо, факелы потушили, чтобы не привлекать бандитов, всадники осторожно нащупывали в темноте дорогу. Пьетро тронул Исаака за рукав.
– Дядя, – начал он, – почему…
– Молчи! – прошипел Исаак. – Ты хочешь накликать на нас разбойников? Я все скажу тебе утром.
Рано утром они прискакали в Мессину и проехали до пролива, разделяющего две Сицилии. Пьетро устал как собака, его изнеженное тело не было приспособлено для таких бешеных, длящихся всю ночь скачек. Но Исаак, не считая того, что на лице у него были видны следы напряжения, не выказывал никаких признаков усталости. Пьетро сидел, покачиваясь в седле, пока Исаак договаривался с хозяином генуэзского судна, стоявшего на якоре в гавани. Было ясно, что путешествие их далеко не закончено, но Пьетро слишком устал, чтобы думать об этом.
Исаак не стал тратить время на то, чтобы торговаться. Он согласился на вторую сумму, которую назвал генуэзец, что было совершенно неразумно для столь опытного купца. Но, похоже, он очень торопился.
Лошадей Пьетро и Исаака подняли на борт, а их копьеносцы повернули обратно. Пьетро наблюдал за их отъездом не без страха. Все они были здоровые парни, готовые сражаться за своего хозяина. А Пьетро был для своих лет маленького роста и не слишком силен. Он сам знал это слишком хорошо. Даже его вчерашний подвиг, когда он убил кабана, не поднял его настроения. Фактически зверь сам напоролся на стрелу, которую он держал, – так что все происшедшее было случайностью, из которой Пьетро теперь мог извлечь лишь слабое утешение.
Исаак ласково положил руку ему на плечо.
– Так-то лучше, Пьетро, – сказал он. – То, что мы должны сделать, лучше делать путем дипломатии…
– Что именно? – раздраженно спросил Пьетро. – Всю ночь мы скакали, а теперь…
Но прежде чем Исаак успел ему ответить, все заглушил громовой голос чернобородого капитана, выкрикивавшего указания своей команде. Швартовы были отданы, и гребцы взялись за весла. Галера вышла из гавани и направилась в открытое море, где вдали можно было различить берега Италии, бледно-голубые, затянутые дымкой. Потом матросы взобрались на мачту, и парус, украшенный изображением дракона, наполнился ветром. Мессина осталась позади, нос корабля разрезал прозрачную воду.
