Темный шар шевельнулся; хозяин, щурясь от дождя, заливавшего ему глаза, повернулся ко мне лицом:
— Покрышка как покрышка…
Я замер на месте, точно школьник, которого поймал на проказе учитель. Он все понял своим хозяйским умом. Сейчас поднимется и даст мне в морду.
Но какой толк в выигранном сражении, если даже не сознаешь, что идет война?
— Хотя тебе, конечно, виднее, Балрам. Посмотрю получше.
Снова передо мной замаячил темный овал с белой полоской, обрывающейся на макушке.
— В том-то и дело, что не в порядке, сэр. Давно пора было поменять.
— Хорошо, Балрам. — Он наклонился к самому колесу. — И все-таки нам лучше…
Я ударил его бутылочным горлышком. Стекло оказалось прочнее кости. Я ударил три раза, точно в темя, стекло проникло до самого мозга. Бутылка из-под «Джонни Уокера» хорошая, крепкая, недаром за нее даже за пустую столько дают.
Ошеломленное тело осело в грязь. Послышалось шипение, словно из пробитой покрышки, — это воздух выходил изо рта.
Бутылка чуть не выскользнула у меня из трясущихся пальцев — пришлось перехватить ее левой рукой. Задыхаясь, я тоже осел в черную жижу. Шипящее тело встало на четвереньки и поползло по кругу, будто стараясь нащупать во мраке защитника.
Почему я не оставил его как есть, не заткнул глотку, не оттащил в кусты, недвижимого, потерявшего сознание? Пока бы его нашли, я был бы уже далеко. Хороший вопрос. Долгие ночи я размышлял над ним, сидя под люстрой у себя в кабинете.
Во-первых, это было бы глупо с моей стороны. В любую минуту он мог очнуться, избавиться от кляпа и вызвать полицию.
А во-вторых, все равно его родня разделалась бы с моей семьей, так что это была моя месть. Авансом.
Второй ответ мне больше по душе.
Я наступил на ползающее передо мной тело, распластал его по грязному асфальту. Опустился на колени, чтобы было удобнее. Повернул тело лицом к себе. Уперся коленом ему в грудь. Расстегнул воротник и ощупал шею.
Когда я еще в Лаксмангархе мальчишкой ласкался к отцу, мне страшно нравилась ямочка у основания шеи меж выступающих жил и сосудов. Я упирался кулаком в эту ямку и чувствовал, что отец в моей власти: вот нажму посильнее — и у него прервется дыхание.
Я вжал осколок в ямку на шее — и тут сын Аиста поднял веки и его кровь залила мне глаза. Я ослеп. Я обрел свободу.
Не успел я проморгаться, как с мистером Ашоком все было кончено. Кровь струей выплескивалась из горла — словно у обезглавленного мусульманами петуха.
От чахотки умираешь куда дольше и в куда больших муках, уверяю вас.
Я оттащил тело в кусты, ополоснул в луже руки и лицо, достал из свертка у своего сиденья белую без рисунка майку с одним-единственным английским словом и переоделся. Взял из золоченой коробки салфетки, тщательно вытерся. Отцепил с торпедо картинки с ликом богини и ссыпал на мистера Ашока — так, на всякий случай. Вдруг помогут его душе на небе.
Повернул ключ зажигания, нажал на газ — и моя прекрасная «Хонда Сити», вернейшая моя сообщница, отправилась в свою последнюю поездку. Рука моя потянулась было выключить Стинга — и замерла на полпути.
Теперь я могу слушать музыку сколько влезет.
Ровно через сорок три минуты передо мной замелькали огоньки и завертелись разноцветные колесики вокзального автомата-предсказателя. Я стоял и думал: «Может, вернуться за Дхарамом?»
Ведь полиция точно арестует его как сообщника. Мальчика посадят в тюрьму, а что делают дикари-сокамерники с юнцами вроде него, объяснять не надо, сэр.
Но если я сейчас отправлюсь в Гургаон, то потеряю слишком много времени, кто-нибудь может наткнуться на тело, и тогда добыча — я покрепче сжал портфель — достанется не мне.
Я в нерешительности присел на бетонный пол. Слева от меня раздался писк. Пластиковая корзинка качалась, будто живая, из нее показалось улыбающееся смуглое личико крошечного мальчика. Справа и слева от корзинки расположились двое чумазых бездомных, мужчина и женщина, их усталые глаза смотрели в никуда. А ребенок радовался жизни, шлепал ручками по луже, брызгал водой на прохожих.
— Потише, малыш, — укорил я его. Он весело взвизгнул и плеснул на меня. Я поднял руку. Мальчишка юркнул в глубь своей корзинки, она вся затряслась.
Я нашарил в кармане монетку в одну рупию, уверился, что именно в одну, и пустил по полу в направлении малыша.
Затем вздохнул, встал и, кляня себя, зашагал прочь от вокзала.
Сегодня, Дхарам, тебе посчастливилось.
СЕДЬМАЯ НОЧЬ
Вам хорошо слышно, господин Цзябао? Нарочно сделал погромче.
Сегодня министр здравоохранения объявил о своих планах по борьбе с малярией в Бангалоре. К концу года с малярией должно быть покончено. Городским чиновникам дано указание работать без выходных, дабы эта болезнь безвозвратно канула в прошлое. На искоренение малярии ассигновано сорок пять миллионов рупий.
Первый вице-премьер объявил сегодня о планах борьбы с голодом в Бангалоре. С голодом должно быть покончено за шесть месяцев. К концу года ни одного голодающего ребенка в городе не останется. Ради достижения этой цели все чиновники выступят единым фронтом. На искоренение голода выделено пятьсот миллионов рупий.
По словам министра финансов, в бюджете выделена специальная статья расходов на внедрение высоких технологий в деревенский быт…
Такими вот новостями Всеиндийское радио пичкает нас ночь за ночью, а завтра с рассветом это еще и в газетах появится. Люди проглотят и не поперхнутся. Потрясающе, да?
Но хватит про радио. Выключу-ка я приемник. Посмотрю на люстру для вдохновения.
Вэнь!
Дружище!
Сегодня я закончу свое повествование. Утром за йогой — да, я просыпаюсь в одиннадцать, и сразу за часовые упражнения — мне пришло на ум, что рассказывать-то осталось всего ничего. От преступника в розыске до одного из столпов бангалорского общества рукой подать.
Кстати, о йоге. Берусь утверждать, что для предпринимателя очень недурно начинать свой день с физических и дыхательных упражнений и медитации. Уж и не знаю, как бы я без йоги справился со стрессами, от которых в моем долбаном бизнесе никуда не денешься. Предлагаю включить йогу в число обязательных предметов в китайских школах.
Однако, к делу.
В бегах человек жив не страхом единым, в жизни скрывающегося от полиции тоже есть свои маленькие радости.
Я составил в голове план, как попаду в Бангалор, еще когда подметал осколки бутылки на парковке. Прямой поезд отпадал категорически. Попадешься на глаза кому не надо, и полиции мигом станет известно, где тебя искать. Надо петлять, пересаживаться с поезда на поезд, путать следы.
Конечно, Дхарам был обузой. В одной руке тяжеленный красный портфель, в другую вцепился мальчик. Я разбудил его, вытащил из-под накомарника и сказал, что у меня отпуск и мы едем на юг. Но от своего плана я не отступил: мы двигались к Бангалору зигзагами.
Третий день поездки. Хайдарабад[44]. Не выпуская из рук красный портфель, стою в очереди в вокзальной чайной — успею выпить чашечку до отхода поезда. Дхарама я оставил в купе стеречь наши места. На потолке сидит геккон — поглядываю на него с опаской, хоть бы смылся куда-нибудь, пока не подошла моя очередь.
Геккон кидается влево, замирает на мгновение на большом бумажном листе, наклеенном на стену, и пропадает из виду.
Это не просто лист бумаги — полицейский плакат! Мой полицейский плакат, уже прибывший в Хайдарабад. Смотрю на него с гордой улыбкой.
Улыбка моя длится всего секунду, господин Цзябао. В Индии все делается через пень-колоду, и рядом с моим портретом пришлепан другой плакат — о двух кашмирских террористах, разыскиваемых за взрыв в каком-то людном месте.
Можно подумать, я тоже террорист. Полная дурь.
Чувствую на себе чей-то взгляд. Какой-то парень, заложив руки за спину, поглядывает то на меня, то на плакат. Меня пробирает дрожь. Стараюсь отодвинуться от плаката, но уже поздно. Парень подбирается поближе ко мне, хватает за руку и всматривается в лицо.
