Наверное, вы слыхали про это торжище, сэр, одно из чудес света. Десятки тысяч затасканных, замусоленных, почерневших книг по всем предметам (техника, медицина, искусство любви, философия, образование, география и прочее) выложены прямо на мостовой от самых Ворот Дели до Красного Форта[40]. Некоторые книги такие старые, что рассыпаются в руках, некоторые до дыр изъедены червями и мокрицами, некоторые вспучены, словно их достали со дна колодца, некоторые обуглились по краям, — но все это неважно, ведь книга в любом виде — книга! Большинство лавок в это время закрыто, но обжорки работают, ржавые лопасти вентиляторов лениво вертятся, и кухонный чад мешается с запахом ветхих страниц. Легкий ветерок нежен, словно крылья бабочки.

Я бродил по книжным рядам и втягивал этот запах — все равно что глоток чистого кислорода после затхлой вони борделя.

Покупатели стояли плотной толпой, яростно торговались с книгопродавцами, и я влился в густой поток любителей чтения. Копался в книгах, гладил их, читал слова и листал, листал, листал, покуда торговец не выходил из себя:

— Берешь или нет? Тут тебе не читальный зал!

— Не подошла, — откладывал я книгу, переходил к следующему продавцу и снова листал, листал, листал… И так до самого вечера я бродил от лотка к лотку, не потратив ни рупии, но перелистав целую гору книг.

Некоторые были на урду — языке мусульман, ну точно ворона наступила в чернила и прогулялась по бумаге: сплошь черточки, точки, загогулины.

Один продавец, старик-мусульманин с длинной белой бородой и морщинистым темным лицом в крупной испарине — ну точь-в-точь лист бегонии после дождя, спросил меня:

— Ты читаешь на урду?

— А ты читаешь на урду? — ответил я вопросом на вопрос.

Он раскрыл книгу, откашлялся и прочел:

— Все эти годы ты искал ключ. Ты понял? — Продавец, наморщив лоб, посмотрел на меня.

— Да, дяденька мусульманин.

— Замолкни, враль. И слушай. — Он еще раз откашлялся. — Все эти годы ты искал ключ, а дверь оказалась незаперта.

Он захлопнул книгу

— Это называется поэзия. А теперь проваливай.

— Прошу тебя, дядя, — взмолился я. — Я сын рикши, неотесанная деревенщина из Мрака. Расскажи мне про поэзию. Кто сочинил эти стихи?

Он недовольно покачал головой, но я засыпал его льстивыми словами: да какая у вас белая борода, да какая гладкая кожа (ха!), да какой благородный профиль и высокий лоб, сразу видно, что вы не какой-нибудь там свинопас, но настоящий мусульманин, прибывший на ковре-самолете прямо из Мекки… Ворчание сменилось довольным воркованием. Он прочел мне еще стихи — и еще, и даже вкратце рассказал подлинную историю поэзии, открытую лишь мудрецам, господин Премьер. Берусь утверждать, и в моих словах нет ничего нового, что история человечества за последние десять тысяч лет — это война умов между бедными и богатыми. От начала времен противника всячески пытаются обмануть. Бедные преуспели в мелочах — помочиться в горшок с цветком, отлупить собачку и все такое, — но общая победа осталась за богатыми. Поэтому-то в один прекрасный день мудрецы из сострадания к бедным оставили им в своей поэзии знаки и символы, это только на первый взгляд там описаны розы, прелестницы и прочие такие вещи, но на деле затронуты тайны, позволяющие беднейшему из бедных завершить десятитысячелетнюю войну на выгодных для себя условиях. Четверо величайших поэтов всех времен из числа таких мудрецов — это Руми, Мирза Галиб, Икбал… четвертого я забыл.

(Кто же этот четвертый? Хоть убейте, не могу вспомнить. Если знаете, черкните по электронной почте.)

— Дядя, у меня к тебе еще вопрос.

— Кто я тебе, учитель? Отстань от меня со своими вопросами!

— Это последний, обещаю. Скажи, а при помощи поэзии можно исчезнуть?

— Ты говоришь о черной магии? Да, можно. Об этом написано в книгах. Можешь купить такую.

— Нет, исчезнуть, но не так…

Книготорговец сощурился. Его высокий смуглый лоб был весь в крупных каплях пота.

Я улыбнулся ему:

— Ладно, забудь.

А себе я пообещал никогда больше не заговаривать с этим стариком. Слишком уж он проницательный.

От книжной пыли у меня уже слезились глаза. Я повернул к автобусной остановке, что у Ворот Дели. Во рту появился мерзкий привкус — тоже, наверное, от книжной трухи. И не надо мне было так долго возиться со старыми книгами: всякие странные мысли полезли в голову, и не по себе сделалось.

Вместо автобусов я вышел к каменным нагромождениям Старого Дели. Я и представления не имел, где нахожусь. Улицы пустели, затихали. Я огляделся. Кто-то сидел на складных стульях и курил, кто-то спал прямо на земле; над домами порхали воздушные змеи. Порыв ветра дохнул мне в лицо смрадом буйволиного навоза.

Каждый знает: где-то в Старом Дели есть квартал мясников, но мало кто видел его своими глазами. Это одно из чудес старого города—в открытых стойлах под навесами по колено в навозе стоят, понурив головы, огромные буйволы, отгоняют хвостами мух. Я жадно втягивал в себя аромат их тел и испражнений, прямо надышаться не мог! Знакомый с детства запах вытеснял из легких мерзкий городской воздух, и я позабыл все свои печали.

По мостовой загремели деревянные колеса. На дороге показалась большая повозка, запряженная одиноким буйволом. Погонщика не было в помине — скотина сама знала, куда везти. Повозка протарахтела мимо меня, на ней пирамидой громоздились буйволиные головы. Точнее, черепа с почти содранной кожей — только у самых ноздрей, как некий опознавательный знак, оставался жалкий лоскут — и с пустыми глазницами.

А живой буйвол деловито переставлял ноги, направляясь со своим смертным грузом в хорошо известное ему место.

Я пошел рядом с ним, не в силах глаз отвести от ободранных ликов смерти. Мы миновали стойла, я поглядел на упитанных живых буйволов и снова уставился на черепа. И тут — клянусь, Ваше Превосходительство! — буйвол в упряжке повернул ко мне морду и голосом, похожим на отцовский, прошептал:

Брата Кишана забили до смерти. Рад?

Когда снится кошмар и уже чувствуешь, что вот-вот проснешься, все равно страшно.

А буйвол шептал дальше:

Тетушку Лутту изнасиловали и забили до смерти. Рад? Бабушку Кусум затоптали ногами. Рад?

Буйвол в упор посмотрел на меня.

Позор! — чуть слышно произнес он и прибавил шагу.

Мне на мгновение померещилось, что на повозке лежат головы моих родных.

*

На следующее утро мистер Ашок сел в машину с улыбкой на губах. Красный портфель находился при нем.

Я посмотрел на страшилу и судорожно сглотнул.

— Сэр…

— Что такое, Балрам?

— Сэр, я давно собирался вам сказать… Я готов был во всем признаться хозяину, клянусь… если бы он сказал мне доброе слово… если бы мягко коснулся моего плеча.

Но он не смотрел на меня. Он тыкал пальцем в кнопки сотового.

Тык, тык, тык.

За рулем у тебя безумец, замысливший кровавый грабеж, сидит в каких-то десяти дюймах, а ты и ухом не ведешь. Ни тени подозрения. До чего вы, люди, слепы. Болтаете по сотовому с американцами, с которыми вас разделяют тысячи миль, и даже не пытаетесь представить себе, что творится в душе того, кому вы доверили баранку вашей машины!

Что такое, Балрам?

А вот это самое, сэр: я хочу раскроить вам череп!

Он подался вперед, почти коснулся губами моего уха — я чуть не растаял — и зашептал:

— Я все понимаю, Балрам.

Я закрыл глаза, язык едва ворочался во рту.

— Понимаете, сэр?

— Ты намерен жениться.

— …

— Балрам. Тебе ведь нужны деньги, так?

— Нет, сэр. Такой необходимости нет.

— Подожди, Балрам. Только достану бумажник. Ты — достойный член семьи, Балрам. Ты еще ни разу не попросил прибавки — не то что другие водители. Ты такой несовременный. Мне это по душе. Мы возьмем на себя все твои свадебные расходы. Вот, Балрам, возьми…

Он вытащил бумажку в тысячу рупий, сунул обратно в бумажник, вынул банкноту в пятьсот рупий, сунул обратно, наконец, извлек сотенную.