— Погоди — ты сама произносишь неправильно. Там «т» в серединке. ПиТЦа.

— Не учи меня английскому, Ашок. Какое еще «т»? Посмотри, что написано на коробке.

И они ели эту вонючую дрянь, а я стоял рядом, стараясь дышать ртом, и ждал, когда закончат.

— Как ужасно он ее нарезал. Он вообще ничего не умеет подать. Неужели он правда из касты поваров? Никогда бы не сказала.

— Ты только что уволила повара, — сказал мистер Ашок. — Пожалей хоть шофера, не прогоняй. Он —честный малый.

Когда они закончили, я занялся посудой: отскреб остатки этой гадости с тарелок и помыл. Из кухонного окна видна была главная дорога Гургаона, сверкающая огнями огромных магазинов. В конце улицы только что открыли новый торговый центр, поток машин вливался в его ворота.

— Пицца, — тихонько шепнул я, ладонью обтер раковину и выключил в кухне свет.

Хозяин и хозяйка удалились в спальню. Из-за закрытой двери раздались крики. Я на цыпочках подкрался поближе и прислушался.

Крики становились все громче, сменились визгом. Послышался звучный шлепок. Мужская плоть соприкоснулась с женской.

«Давно бы так, — подумалось мне. — Взялся наконец за ум, о агнец из рода хозяев».

Я закрыл за собой дверь квартиры, съехал на лифте вниз и прошел в свою комнату. Через полчаса, когда я уже засыпал, примчался чей-то слуга.

— Не слышишь ни хрена! — орет. — Звонок надрывается!

Я натянул штаны, тщательно вымыл руки у общей раковины, поднялся в гараж и подогнал машину к выходу из здания. Мистер Ашок и Пинки-мадам уже ждали.

— Отвези нас в город.

— Да, сэр. А куда в город?

— Куда ты хочешь отправиться, Пинки? Ни слова в ответ.

— На Конот-Плейс[32], Балрам.

— Да, сэр.

Всю дорогу муж и жена молчали. На мне по-прежнему был наряд магараджи. Мистер Ашок поглядывал украдкой на Пинки-мадам.

— Ты права, Пинки, — говорит. Голос такой сиплый. — Я тебя не упрекаю. Прости. Не хотелось тебя вмешивать во все это. Повторяю, в Индии одно нехорошо — эта чертова система, именуемая парламентской демократией. Если бы не она, мы бы уже сравнялись с Китаем…

— Ашок. Прошу тебя. У меня голова раскалывается.

— Прости. Сегодня мы повеселимся от души, и тебе сразу станет легче. Ты же любишь это заведение, «Фрайдис».

На Конот-Плейс он велел мне остановиться у ярко-красной неоновой вывески.

— Жди нас здесь, Балрам. Вернемся через двадцать минут.

Прошел час, я не выходил из машины. Сидел, смотрел на огни Конот-Плейс…

Раз десять пихнул страшилу. Полюбовался на жуткие лики богини Кали с высунутым языком, длинным и красным, и свой тоже высунул. Потом на меня напала зевота.

Давно миновала полночь. Становилось очень холодно.

Музыку бы послушать, да Мангуст запретил.

Я приоткрыл дверь. Запахло едкой горелой кислятиной, это шоферы развели в сторонке костер. Дымное пламя лизало куски полиэтилена.

Богатенькие жители Дели обзаводятся на зиму электрическими или газовыми нагревателями, а кое-кто так даже топит свои камины настоящими дровами. Бездомным или слугам вроде ночных сторожей и шоферов тоже хочется погреться, и в костер идет все, что валяется на земле. Как ни странно, полиэтиленовая пленка, в которую заворачивают фрукты, овощи и книги по бизнесу, горит замечательно и дает много тепла. Если бы еще не едкий дым, от которого через некоторое время начинает тошнить.

Меченый — он подбрасывал в огонь целлофановые пакеты — помахал мне свободной рукой.

— Мышонок, что ты все один. Тоска заест. Иди к нам.

Да, искушение велико, что говорить. Им у костра тепло.

Но я к ним не пойду. В компании рот мой наполнится слюной, и я не выдержу и попрошу угостить пааном.

— Вы полюбуйтесь на зазнайку! Недаром магараджей вырядился!

— Иди сюда, букингемский магараджа!

Подальше, подальше от них, от пламени, от соблазна… Дорожки Конот-Плейс ложатся мне под ноги. Слышно рычание машин, пахнет разрытой землей.

В Дели, куда ни кинь взгляд, стройплощадка. Каркасы для стекляшек торговых центров и офисных зданий растут на глазах, ряды бетонных опор гигантскими наковальнями ложатся под новые мосты и эстакады, кратерами зияют котлованы под новые дома для богатых. Вот и здесь, в самом сердце Конот-Плейс, стройка не стихает ни днем ни ночью. Прожекторы освещают колоссальную яму, в которой гудят механизмы.

Слышал, здесь возводится подземная железная дорога. По размерам яма сравнится разве что с угольными карьерами, которые я видел в Дханбаде. Рядом со мной стоит человек, смотрит, как и я, на стройку, одет хорошо: рубашка, галстук, отглаженные брюки. Обычно такому и в голову не придет заговорить со мной, но его, наверное, смутил мой наряд.

— Через пять лет этот город будет как Дубай, правда?

— Через пять? — В моем голосе презрение. — Через два года!

— Вы только посмотрите на этот желтый кран! Ну и чудище!

Чудище раскорячилось над котлованом, его мощные стальные челюсти хватают, поднимают и выплевывают жидкий грунт. Крошечные человечки с бадейками на головах покорно суетятся вокруг, рубахи на них заскорузли от пота, несмотря на холод.

Иду обратно к машине, сажусь на свое место за рулем. Прочие авто разъехались. Мои хозяева словно провалились. Холод пробирает до костей. Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить, что ел на ужин.

Курицу с карри. Кусочки сочного темного мяса в чудесном остром соусе. В луже красной подливы.

Вкуснотища.

Меня будит стук в окно. Встряхиваюсь и открываю хозяевам дверь. Они веселы, громко разговаривают, дышат спиртным… Что такое они пили? Запах незнакомый.

Стоит нам чуть отъехать от Конот-Плейс, как они принимаются за дело. Он тискает ее за разные места, гладит по бедрам. А она хихикает. Смотрю на них на секундочку дольше, чем надо. А зеркало отражает мои глаза и выдает меня хозяину.

Смущаюсь, будто мальчишка, который подсматривал в щелочку, чем занимаются родители в спальне. Отворачиваюсь. Вот сейчас меня схватят за воротник, и швырнут на землю, и примутся охаживать ногами —как некогда его отец охаживал рыбаков в Лаксмангархе…

Но этот человек совсем другой — куда лучше своего папаши. Мой взгляд, пойманный в зеркале, пробуждает в нем стыд. Он отстраняется от Пинки-мадам:

— Мы не одни.

Та сразу надувается, отворачивается и замолкает. Минут через пять язык у нее таки развязывается.

— Хочу за руль, — дышит она перегаром прямо мне в ухо. — Пусти меня за руль.

— Нет, Пинки, так нельзя, пусть шофер делает свою работу, мы с тобой выпили…

— Ну что за блядство! В Индии все пьют и садятся за руль. А мне нельзя, да?

— Ну, началось! — подпрыгивает он на своем сиденье. — Как я это ненавижу! Балрам, ни в коем случае не женись.

— Это что, красный? Балрам, зачем остановился? Езжай себе!

— Пинки, красный свет. Ехать нельзя. Балрам, соблюдай правила. Я приказываю.

— Слышал, что я сказала? Поехали! Дави на газ!

Совершенно сбитый с толку, трогаюсь с места, проезжаю футов десять, чуть заезжаю за белую линию и опять торможу. Вроде бы довольны оба. Компромисс достигнут.

— Видела, что он сделал? — лопочет мистер Ашок. — Не такой уж он дурачок.

Таймер рядом со светофором извещает: зеленый загорится через тридцать секунд. Гляжу на таймер в нетерпении — скорее бы! — и прямо у меня под носом вырастает огромный Будда. Нищая девочка — или мальчик, этих нищих детей не разберешь — прижимает к лобовому стеклу гипсовую статуэтку. По ночам делийские нищие не пропустят машину мимо, непременно предложат какой-никакой товар — статуэтку, книгу, коробочку земляники. И что я уставился на этого Будду, сам не пойму. Нервы, наверное.

Смотрю на фигурку лишних полсекунды, не больше, а хозяйка уже тут как тут.

— Балраму понравился Будда, — заявляет.

Мистер Ашок хихикает:

— Ну конечно. Он же знаток искусств и ценитель прекрасного.

Она опускает стекло. Ребенок просовывает статуэтку в машину.

— Покупаешь скульптуру, шофер?