— Жди в машине, Балрам. Вернемся через тридцать минут.

Первые полчаса боюсь нос высунуть из машины, затем потихоньку приоткрываю дверь, выбираюсь наружу, осматриваюсь. Совсем рядом высятся башни и купола. Совсем рядом — рукой подать — государственные деятели (премьер, президент, министры, высшие чиновники) обсуждают важнейшие вопросы, выносят решения, скрепляют документы печатью. Кто-то предлагает «пятьсот миллионов рупий на строительство плотины», а кто-то другой кипятится: «Отлично, подвергнем Пакистан бомбардировке!»

Мне хочется сорваться с места и завопить: «Балрам тоже здесь! Балрам тоже здесь!»

Но я возвращаюсь в машину в надежде, что не успел ничего нарушить и меня не за что арестовывать.

Уже темнеет, когда братья выходят из правительственного здания. С ними толстый мужчина. Они о чем-то договариваются, братья жмут толстяку руку и прощаются.

Мистер Ашок садится в машину мрачнее тучи.

— Домой, — велит мне Мангуст. — И не вздумай опять заблудиться, ясно?

— Да, сэр.

Едем в молчании, что совсем меня сбивает с толку. Да если бы мне довелось попасть в Президентский дворец, я бы прыгал от радости! Опустил бы стекла и кричал о своем счастье каждому встречному!

Первым подает голос мистер Ашок:

— Погляди-ка.

— А? Куда?

— На этот памятник.

Гляжу украдкой в окно. Мы едем мимо знаменитой бронзовой скульптурной группы (будете в Дели, вам ее обязательно покажут, господин Цзябао) — Махатма Ганди, опираясь на посох, ведет за собой народ Индии из мрака к свету.

Мангуст скашивает глаза.

— А что в нем такого? Я этот памятник уже видел — штука известная.

— Сунули взятку министру — под самым носом у Ганди. Смешно. Ну полное блядство.

— Это слова твоей жены, — говорит Мангуст. — Не люблю, когда ругаются, это противоречит нашим традициям.

Но мистер Ашок весь такой красный… Вне себя, это точно.

— Полное блядство — это наша политическая система. Не устану повторять.

В Индии все непросто, Ашок. Здесь тебе не Америка. Не надо так резко.

*

На дороге в Гургаон жуткая пробка. Дернется, поманит надеждой, проедет фут-другой, снова встанет на пять минут. Каждый давит на гудок. Голоса разных транспортных средств мешаются в одно плаксивое мычание — словно теленка отнимают у коровы. Воздух сизый от выхлопных газов, они не поднимаются вверх, не расходятся, а стелются над мостовой, плотным облаком окутывают машины. Некоторые водители чиркают спичками, закуривают, точно им мало дыма вокруг.

Перед нами телега, запряженная буйволом, на ней перевязанный веревкой штабель жестянок из-под машинного масла высотой футов пятнадцать. Бедный буйвол! Тащить такой груз — и дышать такой дрянью!

Моторикша рядом с нами заходится кашлем, нагибается и сплевывает в сторону, три раза кряду. Слюна пятнает нашу «Хонду». Показываю ему кулак. Рикша втягивает голову в плечи и рассыпается в извинениях.

— Прямо торжественная демонстрация искусства плеваться! — Мистер Ашок укоризненно смотрит на провинившегося.

«Подышал бы этой отравой, сам бы плевался не хуже», — мелькает у меня.

Автомобили опять дергаются, проезжают три фута и зажигают стоп-сигналы.

— В Пекине транспортных колец не меньше дюжины. У нас — одно. Конечно, будут пробки. Все делается абы как, через пень-колоду, безо всякого плана. Нам ли тягаться с китайцами?

(Так у вас двенадцать кольцевых автострад, господин Цзябао? Ух ты!)

В свете уличных фонарей тускло мерцает асфальт, в оранжевой полутьме по обе стороны от потока машин копошатся темные фигурки, кто-то ждет автобуса, а кое-кому ехать некуда, они разворачивают свои тюфяки и готовятся отойти ко сну прямо на обочине. Бедняги понаехали в Дели из Мрака, дабы обрести свет, и привезли с собой тьму. Кажется, их сотни и сотни, они роятся вокруг проезжей части, им плевать, что движение встало, они не замечают пробок. Между ними и людьми в машинах нет ничего общего, будто мы живем в двух разных городах — по одному городу перемещаются металлические яйца с кондиционером, а в другом обитают те, у кого ни кола ни двора. В городе, где живу я, мне в машине спокойно и безопасно. Но если бы отец был жив, он бы сидел вот так на обочине, варил себе рис и собирался лечь спать под уличным фонарем, — кое-кто из этих ублюдков прямо вылитый отец. Так что я в определенном смысле с ними, хоть и сижу за рулем.

В пробке мы простояли кучу времени, до своего «Букингемского Дворца, корпус В» добрались не меньше чем через час. Но мучения на этом не закончились.

Выйдя из машины, Мангуст принимается хлопать себя по карманам и с озабоченным видом заявляет:

— Я потерял рупию.

Щелкает пальцами, призывая меня.

— Поищи на полу машины.

Становлюсь на колени. Ищу монетку. Приподнимаю в салоне коврики, по-собачьи вынюхиваю.

Монетки нигде нет.

— Как это нет? Думаешь, если ты в городе, можно безнаказанно воровать? Не выйдет. Отдай рупию.

— Мы только что дали взятку в полмиллиона, Мукеш. А тут одна рупия. Не мучай парня. Прекрати. Давай-ка лучше поднимемся наверх и выпьем по стаканчику.

— Вот так слуги и портятся. Все начинается с одной рупии. Брось свои американские штучки.

Куда монетка запропастилась, для меня по сей день загадка. Пришлось достать свою рупию из кармана рубахи, потихоньку уронить на пол, поднять и передать Мангусту:

— Вот она, сэр. Простите, что так долго искал.

На лице у хозяина детская радость. Он сжимает в руке монетку и сладко цокает языком, будто ему вернули невесть какую драгоценность.

Вхожу вместе с братьями в лифт — вдруг наверху есть для меня работа.

Пинки-мадам на диване, смотрит телевизор.

— Я уже поела, — говорит она, как только мы входим.

Выключает телевизор и удаляется в соседнюю комнату.

Мукеш-сэру обедать не хочется, и мистер Ашок садится за стол в одиночестве. Он просит меня подогреть ему овощи из холодильника, и я иду на кухню.

Оглядываюсь и вижу: глаза у мистера Ашока полны слез.

*

Всей картины водителю никогда не увидеть —только ее обрывки, кусочки, отдельные кадры. Стоит хозяевам заговорить о самом главном — и вот вам, пожалуйста. Какой-то балбес на белом джипе гонит по встречке прямо тебе в лоб.

Бросаешь машину влево, ешь глазами балбеса, костеришь его на чем свет стоит (про себя)… но самую суть разговора на заднем сиденье ты пропустил мимо ушей.

Я знал: что-то не клеится, но не подозревал, до чего все плохо. Пока как-то утром мистер Ашок мне не сказал:

— Отвезешь Мукеш-сэра на вокзал.

— Да, сэр.

Его одного?

В шесть я уже ждал у подъезда в полной готовности. На вокзал отправились одни братья. Пинки-мадам не поехала.

Я отнес чемоданы Мангуста в купе, купил ему с лотка досу[31] — его любимое лакомство в поездке, только прежде, чем подать, развернул, выковырял всю картошку и побросал прямо на рельсы. От картошки у Мукеш-сэра живот пучит. Слуга обязан четко знать, что собой представляет пищеварительный тракт хозяина от кончика языка до прямой кишки.

— Погоди-ка, — говорит Мангуст. — У меня для тебя есть распоряжения.

Сажусь на корточки в уголке купе.

— Балрам, здесь тебе не деревня.

— Да, сэр.

— В Дели надо соблюдать закон. За тобой приглядывает полиция.

— Да, сэр.

— Заметил, всюду понатыканы памятники Ганди и Неру? Вместо глаз у них телекамеры. Через них полиция наблюдает за машинами. Полицейским видно все, что ты делаешь, ты понял?

— Да, сэр.

Мангуст хмурится. Думает, что еще сказать.

— Когда ты один в машине, всегда выключай кондиционер.

— Да, сэр.

— Не включай музыку, когда один в машине.

— Да, сэр.

— В конце каждого дня сообщай нам показания одометра, мы должны убедиться, что ты не гонял машину зря.

Мукеш-сэр обращает суровый взгляд на мистера Ашока:

— Братец Ашок, тебя тоже касается. Тебе контролировать шофера, когда меня не будет.

Но мистер Ашок уткнулся в сотовый. Он опускает руку с телефоном и говорит: