Он медленно повернулся, пошарил в кармане в поисках ключей, бросил их на полку в прихожей. Мельком взглянул в зеркало. Не узнал себя в жалком седом старике. В глазах старика плескалось горе... Этот старик – кто он? Если и Андрей, то какой-то другой. Настоящий Андрей всю жизнь только и делал, что балагурил, шутил, веселился. Жил легко, припеваючи... Доигрался.

Он мягко прикрыл за собой дверь, тихо спустился по лестнице.

И только выходя из подъезда, с такой силой грохнул дверью, что лампочка под козырьком затряслась мелкой дрожью и вдребезги разбилась за его спиной...

А еще он с остервенением пнул ногой скамейку. И саданул по урне. Потом врезал ни в чем не повинному дереву во дворе, сбив руку не просто в кровь, а в какое-то жуткое месиво... Наконец он сел на корточки под это дерево и как ребенок горько заплакал.

Жанна полюбила гулять по местному двору. Вообще после появления Максима она многое пересмотрела в своей теперешней жизни. Максим дал ей надежду, и надежда эта настолько изменила ее, что Жанна в ожидании лучших времен буквально светилась. Она думала: что ж, раз уж я попала в такую ситуацию, то сколько можно мучиться и страдать? Не лучше ли найти хоть какие-то плюсы, извлечь пусть малую, но пользу из вынужденного заточения? И переоценила свою жизнь. Вот, к примеру, массаж, забота о теле, о красоте лица – разве это не плюс? Разве уделяла она себе столько времени и внимания дома? Да нет, конечно! Фигурой вообще никогда не занималась. А здесь аэробика, бассейн, здоровое питание! Вот эти прогулки опять же. Почему нет? Что она все свое свободное время стоит в тоске у окна? Не лучше ли пройтись, подышать, подвигаться?

Дома Жанна тоже не очень-то гуляла. На работу на метро, с работы – на метро.

Дом... Слово это – такое короткое, но настолько емкое... Когда начинаешь задумываться, а что есть твой дом, то однозначно и не ответишь. Только квартира? Или вся девятиэтажка? Или подъезд? А может, двор? Нет, скорее всего даже улица. Или все же город? Наверное, город – это уже понятие родины, а не дома. Или все-таки дома?

Жанна вспоминала в основном квартиру. А в ней родителей, и непременно двоих. Не на даче, не у бабы Саши в деревне и даже не у подъезда. А почему-то именно в квартире. Ну что же этот Максим не мог толком поговорить с ними? Ведь мог же и ответное письмо привезти от них. Что с мамой? Как ее здоровье? Вместе ли она с отцом сейчас? Очевидно, вместе, раз Максим с мужчиной разговаривал по телефону. А вдруг это не отец? А какой-то другой мужчина? Ой, ну что ж за неизвестность какая-то бесконечная! Она злилась на Максима, понимая, что неправа. Он и так единственный, кто для нее в этой ситуации что-то сделал. Жанна не знала про других девчонок, но не удивилась бы, если бы оказалось, что из их заведения больше никому не удалось хоть что-то сообщить о себе на родину.

И потом: кто ей Максим? Чем ей обязан? Он и так ей такую любезность оказал, а она еще смеет злиться...

Мысль позвонить родителям самой с телефона Максима ей, естественно, приходила в голову. И он безропотно предоставлял ей такую возможность: на, пожалуйста, звони! Но Жанна... робела. Брала телефон, нажимала на кнопки, слушала гудки и... закрывала крышку телефона. Почему-то не хватало сил решиться на разговор... Один раз услышала мамино «але» и расплакалась. Ничего не ответила, не открылась... Не просто оказалось заговорить. Жанна даже удивилась – насколько непросто...

Гуляя по дворику, Жанна с удивлением обнаружила, что ее мысли складываются в ровные строчки. И нанизываясь одна на другую, эти строчки образуют нечто... Неужели стихи? Жанна поразилась этому явлению. Пришла в свою комнату, записала. Получилось очень простое, но, как ей показалось, складное стихотворение:

Второе стихотворение тоже получилось про родину:

И третье опять про нее.

Писала и плакала. В редкие минуты общения с девочками читала вслух. Девчонки шмыгали носами, грустили, обнимали Жанну.

Тема родины была запретной в их разговорах. Но стихи – это не разговор. Стихи запретом не являлись.

Для Максима Жанна оставалась загадкой. Он сам себе не мог ответить на вопрос: а зачем он занимается этой девушкой? Чужой, едва знакомой и, в сущности, ненужной ему девушкой? Ну воспользовался он ее услугами, и что? Мало ли таких? Он их через день-два меняет, и ни одна толком не задерживается ни в памяти, ни, боже сохрани, в сердце. Быстро, по-деловому переспал, расплатился, ушел. Какое сердце? При чем здесь сердце?

С Жанной было непонятно. Он очень часто ее вспоминал... Даже думал о ней... То есть не просто так: вспомнилась на мгновение, мелькнула в памяти, и все. Нет, именно думал, представлял будущие встречи, мысленно разговаривал, анализировал прошлые разговоры, улыбался своим мыслям о ней. Почему-то хотелось Жанне помочь, поучаствовать в ее судьбе. Голубые ли глаза были тому причиной или нежные руки? А может, искренние слезы или трепет ресниц?

Максим прислушивался к самому себе. Нет, вроде бы не влюбленность, а из головы не выходит. Вот и паспорт вызвался делать. Непростое это дело, правда, но у него есть к кому обратиться. Тем более, что она реально прописана по своему реальному адресу. Фотография? А они успели сделать фото, когда гуляли по городку во второй его приезд.

Так что с паспортом скорее всего все получится. С визой непонятно, но тоже все решится, наверное, за деньги. Билет, вероятно, в аэропорту прямо перед вылетом можно взять. Гораздо сложнее украсть ее, увезти. Был у Максима план на этот счет... Был. Только рискованно все это. А что делать? Взялся же. Обещал помочь. А раз обещал – выполняй!

Впрочем, была у него одна тайная мысль. Корыстная даже, можно сказать.

«Вдруг, – думал он, – именно она, Снежана, излечит меня?.. Ну почему нет? Останется она и Ленка. Это же нормально. Это почти как у всех. Жена, любовница. Полный комплект. Живут же так люди, и хватает им. И никуда они больше не рыпаются...» Билась тонкой жилкой такая надежда. Трепетала где-то у виска. Вдруг? А вдруг?!