— Да будет долгой о нем память — нет, и капли в рот не брал… Кушайте, дорогие гости.
Хлеб был черствый, брынза соленая, долго приходилось жевать, чтобы проглотить, и Сурхай попросил воды. Нур-Махамад принес кувшин с айраном — лучший напиток!..
Наступила вдруг тяжкая тишина. Неловко было хозяину, не знал он, как быть. «Чего хочет этот человек, зачем он здесь?!» — спрашивал Нур-Махамад мысленно. И не выдержал, нарушил эту затянувшуюся паузу:
— Вот что, сынок, не томи мою душу. Скажи, зачем приехал ко мне, что случилось?
— Ничего не случилось. А что могло случиться?..
— Не верю. Ты что-то недоговариваешь. Скажи мне откровенно, дорогой председатель, ты вчера вечером вспоминал обо мне?!
— Да. — Брови председателя райисполкома взметнулись вверх, он был удивлен и растерян.
— Я со вчерашнего вечера чувствовал — кто-то обо мне думает! Сегодня даже на гудекане про это сказал… И по какому же случаю, председатель, вспомнил ты обо мне?
— Так ты хорошо знал моего отца? — уклонился от ответа Сурхай.
— Что значит — хорошо? Мы с юношеских лет делили с ним радости и печали, клятвой сроднились…
— Почтенный Нур-Махамад, ты мне скажи — честный человек был мой отец?
— Если бы мне сказали, выбери себе на земле трех друзей — в их числе оказался бы Али-Булат, сынок. Если бы сказали: выбери двух — и в их числе был бы твой отец. А если бы сказали: можешь иметь только одного — я выбрал бы Али-Булата… А что тебя тревожит, сынок? Или кто-нибудь хочет оклеветать его имя?!
— Нет, не то…
— Ты, сынок, можешь на меня положиться. Кому надо это сказать или написать — скажи, перед кем мне отстоять честь и достоинство Али-Булата, я готов. Тысяча чертей!
Вдруг все обиды и горечь всплыли в нем.
— Ты не думай, — крикнул Нур-Махамад, — если я когда-то сидел в тюрьме, если на мне черное пятно, то, значит, потерял совесть… Нет! Моя совесть чиста, да, да, чиста моя совесть!.. — Нур-Махамад взял себя в руки. — Я не менял на перекрестках своих убеждений, — сказал он тихо, — и не меняю своего мнения о человеке, который был моим другом, который жизнь отдал на войне…
— Простите меня, Нур-Махамад. — Председатель райисполкома решил, что разговор надо кончать. — За твое здоровье, отец, прости, что потревожил тебя.
— А ты скажи мне, председатель, зачем я понадобился?
— Я же говорю: решил проведать друга отца.
— Ах, друга отца? Странно, почему же теперь, а не пятнадцать, не двадцать лет назад?
— Считают, зрелость к человеку приходит после сорока. — Сурхай улыбнулся неловко.
— Да, жизнь делает людей мудрее. Но вот ты уедешь, а сельчане будут спрашивать: зачем, мол, к тебе вдруг пожаловал председатель райисполкома, что ему от тебя нужно было? А я им отвечу: так, мол, просто проведать, поговорить. И они, думаешь, поверят? Нет, не поверят, так же, как и я не верю.
— А ты скажи, что я приехал заказать хорошую железную печь. В районе все знают, что ты самый лучший мастер…
— Тебе нужна печь? — усмехнулся Нур-Махамад. — Как мельнику — седые усы. Но печь я сделаю, сынок. Сейчас материал поступил хороший, даже медные пластинки получили, для украшений. Будет тебе печь. Через месяц привезу.
— Зачем же, я сам приеду! Спасибо, Нур-Махамад. — Председатель райисполкома поднялся. — Если будешь в райцентре и не зайдешь ко мне домой — очень обижусь. Да, я скоро еду в город. Тебе ничего не нужно?
— В город? Это хорошо, сынок, есть у меня одна просьба. Пожалуйста, привези мне очки. — Нур-Махамад вытащил из бумажника желтый, продолговатый листочек. — По этому рецепту, плюс два семьдесят пять… Вот и деньги — семь рублей, чтоб оправа была хорошая.
— Ладно, уважаемый Нур-Махамад. Ну, спасибо за хлеб-соль…
— Да что там! Подождали бы, вот-вот жена должна вернуться.
— Мы еще попробуем ее угощение. До свиданья, Нур-Махамад!
— Доброго вам пути. Тысяча чертей! А все-таки мне приятно, что ты приехал, сынок, хотя я и не знаю зачем.
Из аула они сразу поехали в город, чему немало удивился Курбан. Сурхай сказал, что ему надо быть в Совете Министров, посоветоваться по очень важному для него лично вопросу…
4
Один за другим входили в кабинет председателя райисполкома депутаты райсовета. Возбужденно переговаривались между собой, делились новостями.
Самой радостной вестью было присвоение передовому чабану их района звания Героя Социалистического Труда. У всех в руках была свежая газета с портретом улыбающегося горца в папахе и в галстуке. Галстук, видно, ему одолжил фоторепортер.
Депутаты и работники райисполкома поздравляли друг друга с таким успехом. Но герой отсутствовал — значит, не по этому поводу их собрали?..
В десять часов пробили стенные часы. Сурхай, поднявшись с места, достал из внутреннего кармана пиджака письмо-треугольник, солдатское пожелтевшее письмо.
— Товарищи, прошу простить меня, — сказал он. — Я позвал вас, чтобы посоветоваться с вами, как с друзьями… Дело в том, уважаемые, что я на днях получил письмо от своего отца…
Он оглядел присутствующих долгим взглядом. Все были удивлены — все знали, что отец Сурхая, Али-Булат, геройски погиб на фронте тридцать с лишним лет назад. Какое может быть письмо?!
Председатель райисполкома поспешил рассеять их недоумение:
— Вы только не подумайте, что мой отец объявился, воскрес из мертвых — нет, он погиб. Письмо написано раньше и пролежало в земле Буртау-Шурми все эти годы. Я должен был его получить, когда мне было четырнадцать лет, а получил сейчас, когда мне сорок четыре. Чтобы понять, почему я собрал вас, надо прочитать это письмо. Пожалуйста, Марьям…
Сурхай протянул солдатский треугольник женщине средних лет, секретарю райисполкома. Марьям взяла его, развернула две тетрадные страницы. В напряженной тишине будто из далекой дали зазвучали слова:
— «Здравствуйте, мои дорогие! Прими от меня самые добрые пожелания, мать моих детей, милая Шуайнат. Не доставляют ли тебе печали и тревоги дети, не беспокоит ли тебя твоя болезнь? Я знаю, трудно тебе, родная. Сейчас всем трудно. Но ты береги себя, обо мне не тревожьтесь. Я жив и здоров.
Привет тебе, мой старший сын Сурхай, надежда моя и гордость. Тебе вчера исполнилось четырнадцать лет, ты у меня уже мужчина. Столько лет было и мне, когда умер мой отец, твой дедушка, от пули англичан в Темиргое, и у меня было две сестры и младший брат, а у тебя сейчас два младших брата и сестра. Ты, сын мой, за старшего сейчас дома в семье, будь достойным этого, помоги матери в ее тяжелой и трудной жизни. В день твоего рождения я дарю тебе свою папаху, сын мой, носи ее с честью, совесть твоя да будет чистая, как роса.
Сын мой, нет ничего тяжелее для человека, чем испытывать угрызения совести, как это происходит сейчас со мной здесь, в этом сыром окопе.
Мне стыдно перед тобой, стыдно признаться, и вряд ли бы я признался, не будь этой бумаги. Но я это делаю сейчас, глядя смерти в глаза, я это делаю, чтобы предостеречь тебя от подобного позора. В одном случае в жизни я проявил малодушие, и это обернулось подлостью с моей стороны по отношению к честному, верному человеку. Я воспользовался его доверием и бессовестно обманул его.
Этот человек — Таимхала Нур-Махамад, человек, с которым я с детства делил нужду и черствый ломоть чурека… Мне было поручено перегнать скот по госпоставкам до приемного пункта, где работал Нур-Махамад. По пути, когда я остановился в Азизла-Иниц, мой спутник сбежал, угнав с собой двух коров и двенадцать овец.
Я был беден, откуда мне взять такое добро? Я перепугался. И я очень боялся, что Нур-Махамад не примет скот с такой потерей, но он оказался в добром настроении и, не посчитав, велел направить скот прямо в загон.
Я срочно вернулся в аул в надежде продать саклю и собрать деньги, чтоб купить скот и вернуть, но мать нашел больную, а за саклю не давали и половины нужных денег. Думал, как-нибудь обойдется, у Нур-Махамада такой авторитет…
Тысяча смертей на мою голову, что я оказался таким слабым и ничтожным — какой позор! Возможно, сын мой, следствие еще не окончилось, ты отнеси это письмо к следователю. Пусть снимут вину с невиновного. А как только закончится война, я сам предстану перед судом.
Прости, мой сын, прости ты своего отца. Если ты простишь, то никакие наказания мне не страшны. Да не коснется тебя позор мой. Прошу тебя, береги честь и совесть в чистоте даже при самых страшных бедах.
Сын мой, береги мать, береги братьев и сестричку. Прощайте, любимые мои.
Ваш отец Али-Булат».
