— Рыба есть рыба, как же иначе ее назвать можно?
— Оказывается, можно. Они называют ее гидробараном. Я был у них, и они угощали меня шашлыком из гидробарана — очень вкусно… Скажи о таком в годы моей молодости — не поверил бы. Да так оно и было.
Лет тридцать тому назад инженер Зубаир говорил, что в горах будет море, и ему никто не поверил. Над ним все смеялись…
— Спасибо вам, почтенный Салихбек. Вы так заинтересовали меня, что я решила своими глазами noглядеть на это чудо.
— И не пожалеете. Доброго вам пути.
— Долгой вам жизни.
…Ночью в дом к Ай-Гази постучалась неизвестная женщина. Она принесла ему письмо отца — солдатский треугольник, тридцать с лишним лет пролежавший в земле. Отец писал:
«Здравствуй, сын мой Ай-Гази!
Как вы там одни, мои родные? Да не покинет вас доброе здоровье. Надеюсь, мама здорова. Пусть не тревожится о прерванной учебе, после войны каждый вернется к своему любимому делу. И мама наша обязательно будет врачом.
Война, сын мой, трудное дело, очень трудное. Только я не хочу омрачать ваш сон, описывая все ужасы. Враг жесток и беспощаден: он убивает детей и женщин, грабит и сжигает все, что нажито и построено советскими людьми за годы свободного труда. Горят деревни и города. Жаль все, очень жаль…
Я был тяжело ранен. Так тяжело, что считал себя уже мертвым. От того боя, кроме ран и шрамов, остался мне в награду орден Красной Звезды. А с врагом я еще повоюю, сын мой, не щадя своей крови.
Благодарен и мужествен наш человек. Какие рядом со мной ребята! С такими-то людьми — и не одолеть врага?.. Кончится война, и мы начнем все заново. Еще краше будем строить города и поселки, гиганты электростанции, еще сильнее будем любить жизнь.
А пока ты должен прилежно учиться, слушаться маму, помогать ей — ведь ты теперь хозяин дома. Вот что, сын мой: все свои записи я спрятал в стене нашей старой сакли в ауле Зангар. Теперь, когда враг бежит от нас, я могу об этом сказать. Там важные документы, ты их найди, с помощью мамы отвези в город и передай в наш Совнарком — может быть, они понадобятся еще до моего возвращения. А я вернусь, обязательно вернусь, сын мой, вы ждите!
Любящий тебя твой отец Зубаир».
Пока Ай-Гази читал и перечитывал письмо отца, радуясь, что его записи намного ускорят изыскательские работы для Иртанайской ГЭС, добрая вестница Сибхат Карчига выскользнула за дверь, не став надоедать просьбами о том, чтобы ее покатали на катере по синему морю, разлившемуся в горах.
Переночевала она в уютной гостинице в Дубках, утром пошла смотреть стройку. Дивилась, когда ей об этой стройке рассказывали, но увиденное превзошло все ее ожидания. Это не сравнимо ни с чем.
А какое море! Шумит, волнуется, волны набегают на не успевшие исчезнуть, зарасти травой дороги и тропинки, по которым год тому назад еще ходили и ездили люди.
Стоит город-красавец и глядит в море светлыми окнами. Молодой город — город строителей. Люди здесь приветливые, добрые, всегда готовые услужить. Они гордятся своим городом, своим морем, своей плотиной, любят суровую и величественную красоту своего края.
И Сибхат Карчига радовалась всему этому, будто ей вдруг подарили полцарства.
Глава шестая
Алибеков Хаджи-Мурат. Погиб в районе Броды у реки Стырь, уничтожив в рукопашной схватке четырех гитлеровских солдат.
1
Теперь это самое излюбленное место cирагинцев, достопримечательность, так сказать, этих гор. Расположено это достопримечательное место на высоте в тысячу пятьсот метров над уровнем моря — правда, не над уровнем нашего Каспия, потому что он, как известно, сам находится на двадцать шесть метров ниже уровня Мирового океана.
До войны это место никак не называлось. От аула оно далеко, здесь никто не жил, и люди сюда не ходили, если не считать заблудившихся. Теперь же это место называется Галбецла-Юрт, что значит «дом Галбеца». Но примечателен, собственно, не дом — приземиcтый, с плоской крышей и маленькими окошками, с очень высокой трубой-дымоходом, отчего он похож на старинный паровоз. А все дело в том, что здесь, на еще недавно диком горном плато, где рос только кустарник и бесполезно клокотали холодные прозрачные ключи, этот чудаковатый человек, Галбец, один со своей старухой вырастил яблоневый сад и развел пчел.
Когда Галбец с Зазой решили перебраться сюда из аула, сельчане посчитали, что он просто свихнулся.
— Это он, бедняга, после похоронки. Единственный сын погиб.
— Не Хаджи-Муратом ли его звали?
— Да, он самый.
— Жаль, очень жаль, такой приветливый был, услужливый.
— И больше нет детей?
— Нет. Хаджи-Мурат был единственный, и неженатый. И некому продолжить род.
— Да, похоже, что бедный отец рехнулся.
— А как же Заза? Неужели она не может отговорить мужа? Ведь с людьми легче вынести горе.
— А что ей, бедняге, делать? Она сына потеряла, за мужа теперь тревожится и во всем с ним согласна. Как он бьет в ладоши, так она и танцует…
Галбецу, конечно, не осилить бы то, что он задумал, если б не было у него такой верной и старательной помощницы, как Заза. Худая и маленькая, но необыкновенно живая и трудолюбивая — хотя не бывает в горах женщины не трудолюбивой: тут сама природа не даст никому разлениться. Родные и близкие уговаривали Зазу не соглашаться на переезд. Но она понимала, что в таком горе надо не препятствовать затее мужа, а, наоборот, дать Галбецу повод для встряски.
А Галбец, человек твердой воли и настойчивости, искал занятие, которое целиком бы захватило его, дало бы ему исцеление, искал такой работы, где надо проливать семь потов. И первые месяцы на пустынном плато были очень трудными. Надо было жилье построить, подготовить место для сада — очистить все от камней и принести землю. На душу давила непривычная тишина…
Люди говорили, что старик со старухой не выдержат и одной зимы и вернутся в аул. Но они обманулись в своих предположениях. Суровое плато, где камней и скал больше, чем земли, где частые дожди и ливни грозили смыть и ту скудную почву, что старики приносили из поймы рек, все-таки покорилось человеку. Камни пригодились, чтобы построить изгороди-подпорки для террасных полей — одного плато было мало для сада Галбеца.
Прошло несколько лет. Плато и склоны гор до того преобразились, что не узнать было. Председатель колхоза Усатый Шарап, видя, как с каждым годом растут от продажи фруктов доходы колхоза, изменил свое отношение к саду Галбеца. Построил сюда от аула шоссейную дорогу, организовал садоводческую бригаду в помощь горному Мичурину, как однажды назвали на районной конференции Галбеца.
Давно кончилась война, но Галбец никак не хотел поверить, что сын его не вернется. Заза не раз примечала, как старик в саду разговаривает сам с собой, боялась, что он на самом деле сойдет с ума. Галбец разговаривал с деревьями, с птицами, как со своими внуками:
— Не балуйся, внучок, не балуйся! Ты что ж это дедушку дразнишь? Ах ты, сорванец непослушный. Ну, погоди, вот поймаю я тебя… А ты знаешь, что у меня ремешок на стене висит?.. Нет, нет, малыш, не бойся… Что ты, разве ж я посмею тебя ударить! Балуйся, балуйся, мой малыш.
О необыкновенном саде писали в газетах, ставили в пример другим усердие Галбеца и Зазы. Однажды за ними на легковой машине приехал председатель колхоза Усатый Шарап, чтоб пригласить их в клуб на чествование. И здесь Галбеца и Зазу наградили орденами.
А сам Усатый Шарап, который раньше со своим изношенным портфелем прятался от районных хакимов-начальников и просиживал на собраниях где-нибудь в задних рядах, теперь ходит с новым портфелем, сидит в президиумах… и запросто заходит к председателю райисполкома.
— Здравствуй, исполком!
— О, дорогой Шарап, рад тебя видеть!
— Что нового, исполком?
— Ты знаешь, мы решили после собрания с группой товарищей из других колхозов заехать к тебе, вернее — к Галбецу. Примешь?
