Мерт Сарнофф похитил Дика и привез в гостиницу "Челси", в которой мы уже зарезервировали для него комнату совсем рядом с нами, и через час наша дружная компания воссоединились в офисе Мори. Я взял Дика под руку и потащил в соседний конференц-зал. Я никак не мог выкинуть из головы предупреждение Мори о толкотне перед дверями здания суда.
– Добро пожаловать в обитель паники, – сказал я, дружески хлопнув Дика по плечу. – Бойден тебе не сказал?
Дик слабо рассмеялся.
– Да уж, – ответил он. – Но ты можешь не волноваться. Я ни за что не поступил бы так с тобой, даже если бы Эдит не была замешана. Мы одна команда, так что и тонуть, и выплывать будем вместе.
Я пожал ему руку и сказал:
– Иди поговори с Мори. Нам нужно многое обсудить.
Тем вечером мы вместе с пятью адвокатами выработали общую стратегию. Надо было заключить сделку, мы это знали. Впереди нас ждал долгий и дорогой суд, причем с весьма призрачной надеждой на победу. Показания Нины в долгосрочной перспективе могли доставить массу неприятностей, но решающую роль в вынесении приговора не играли; перекрестный допрос Нины в качестве свидетеля, вызванного Мори, все равно заставил бы ее сознаться в том, что с самого начала она знала все о мистификации. Такое признание уничтожит доверие к ней со стороны и судьи, и присяжных. На самом деле серьезную опасность представляли два пункта: связь Эдит со швейцарскими банками и мои письменные показания. Я совершил ошибку, поклявшись, что Джордж Гордон Холмс забрал меня из аэропорта 2 декабря, отвез к больному Хьюзу, а потом подбросил до мотеля "Ньюпорт-Бич". Но на контракте, под которым я расписался, когда брал напрокат машину в аэропорте Майами, стояло точное время; та же проблема была и со временем регистрации. Все было официально запротоколировано. Я заявил, что вся поездка к Хьюзу заняла два часа, а на самом деле прошло пять.
– И даже если мы выиграем в суде, – сказал я, – что будет с Эдит? Ей ведь и так угрожает выдача швейцарским властям?
– Возможно, – ответил Мори.
– Тогда смысла нет никакого. Давайте торговаться.
Возможность заключения сделки о признании вины – признание без суда в обмен на смягчение приговора – лежит в основе американской юридической системы. Без нее и суды, и тюрьмы были бы переполнены, а сама система рухнула, словно нагруженный сверх всякой меры осел. Федеральный прокурор и прокурор округа Нью-Йорк уже подготовили почву, оставалось только состряпать лучшее из всех возможных соглашений.
Мы решили, что наша главная цель – защитить Эдит от тюрьмы. Из нас троих она была виновна меньше всех, к тому же мы беспокоились о Недски с Барни – если оба родителя сядут в тюрьму, они останутся сиротами. Затем мы попытаемся свести к минимуму срок Дика. Он был моим сообщником, сотрудником, но именно я так мастерски – и главное, успешно – разработал схему подхода к "Макгро-Хилл" и "Лайф". С самого начала не возникало сомнений в том, что вся тяжесть наказания падет именно на мою шею, однако меня это мало беспокоило. Я никогда не думал, что участвую в преступлении: для меня вся эта затея оставалась всего лишь мистификацией. Деньги являлись скорее возмещением убытков, идея почтового мошенничества и впечатляющей кражи вообще не приходила в голову, и потому моральных проблем не возникало – но чувство вины осталось. До сердечной боли меня изматывала мысль, что я втянул Эдит в аферу, которой она даже не понимала. Это была самая глубокая моя вина, я страдал и готов был взять на себя все обвинения.
В тот же вечер газеты разразились историей о моей поездке на Сен-Круа с Анной Бакстер, которую пресса немедленно окрестила "ныряльщицей Анни", в той же легкомысленной манере, с какой репортеры назвали Нину "датской булочкой". Статью читали все, кроме Эдит. Мы сидели в офисе Мори, и моя жена выхватила газету, как только увидела выражение на моем лице. Я заметил фотографию Анны. Эдит пробежала через холл к офису Хэрольда Вейнбергера, я последовал за ней. Она загнанной кошкой набросилась на меня.
– Тебе мало было Нины! – закричала она. – Снова выставил меня дурой. Меня тошнит от тебя. Я ведь сохраню все эти газеты! Расскажу твоим сыновьям, когда она вырастут, каким человеком был их отец и почему я его бросила.
– Это ничего не значит, – произнес я, но слова прозвучали так же глупо, как и у миллиона мужчин до меня.
– Для тебя, – выпалила Эдит. – Потому что ты никогда не знал, как сильно я тебя любила. Пока я тебя ждала, беспокоилась о тебе, ты делал все, что хотел. Но если была одна, почему бы не появиться и другой...
Слезы и крики смешались в одно целое. На нее свалилась непосильная катастрофа, боль, которой требовался выход, жертва. Она смахнула со стола Хэрольда пачку чистой бумаги и всякую мелочь, схватила фарфоровую подставку для карандашей и швырнула об стену. Когда та разлетелась на кусочки, а я попытался остановить Эдит, она повернулась и ловким ударом кулака заехала мне в шею пониже уха, прямо в нерв, – и я свалился, как оглушенный бык, на пол офиса.
Если я надеялся, что Эдит упадет на колени и будет просить прощения, то мог ждать до конца света. Когда через минуту я, с трудом поднявшись, свалился в кресло Вейнбергера, жена уже ушла. Опустив голову на дрожащие руки, я стал ждать, когда пройдет боль.
Той ночью, блуждая по улицам города, я чувствовал себя таким одиноким и несчастным, как никогда в жизни.
* * *
К концу недели мы с Бобом Морвилло и Ленни Ньюменом выработали стратегию. Я должен был им все рассказать и признать себя виновным до того, как это сделают федеральный суд и суд штата. Правительство не может ничего обещать, все будет целиком и полностью зависеть от судьи. Морвилло не дает никаких рекомендаций. Если мне дадут два года или даже больше в федеральном суде, Дик получит максимум один год от суда штата. Если мне присудят меньше двух лет, то Дику – не больше шести месяцев. Эдит, которая, как понимали оба обвинителя, была только курьером и верной женой, получит неприкосновенность. Морвилло и Джек Тиг вызвались лететь в Швейцарию, чтобы просить швейцарского обвинителя, окружного прокурора Цюриха Петера Велеффа, о ее помиловании. Нужно было соединить оба дела – и швейцарское, и американское – в одно. Насколько я понимал, именно в этом заключалось решение и sine qua non[26] сделки. Эдит должна быть оправдана.
Морвилло с Тигом вылетели из аэропорта Кеннеди в четверг утром, долетев авиалиниями "Сабена" до Брюсселя и там встретившись с американским почтовым инспектором. Оттуда они отправились в Цюрих. В пятницу утром наши обвинители встретились с Велеффом и лейтенантом Вилли Ульрихом из полиции Цюриха.
Той же ночью Боб Морвилло позвонил Мори из Швейцарии:
– Я потратил уйму времени, но теперь все в порядке.
Он объяснил, что поначалу Велеффа ужаснула сама идея обмена признания на смягчение приговора, как, впрочем, и такая американская практика, как пятая поправка, которая давала человеку право не свидетельствовать против самого себя и не делать заявлений, по которым его можно в чем-то обвинить.
– Однако он признал, что наши доводы сильны и, по сути своей, обоснованны, – сказал Морвилло, – и у него нет возражений – но нет и сил закрыть глаза на то, что преступление все же было совершено.
Он не сможет снять с Эдит обвинения, если она просто получит неприкосновенность со стороны прокурора в Америке.
Обеспокоенный этим заявлением, Морвилло вынудил Велеффа взять его с собой на встречу с главным прокурором кантона Цюрих, доктором Луги.
– И потом я выдвинул идею, – продолжил Морвилло, – что Эдит должна пройти в деле как соучастник сговора. Если мы объединим все швейцарские расследования в одно дело, касающееся преступного сговора, до федерального суда, то такой ход может решить проблему. Лути понял мою мысль и подумал, что идея хороша. Он согласился, что если мы возложим всю ответственность на одного из Ирвингов, то швейцарцы не будут продолжать выдвигать обвинения. Также он согласился остановить процесс экстрадиции.
