В общем, к концу августа я устал, вымотался, но был полон уверенности и горделивой надменности. Мы работали не покладая рук, и кассеты с интервью были почти готовы. Если говорить о Ховарде, то этот человек исполнял все роли в современной опере, а его голос из самого обыкновенного превратился в изысканный – этот парень не позволял себе фальшивить. Мы стали чревовещателями, но так всегда происходит в литературе: однажды марионетка начинает петь сама, а чревовещатель, писатель, просто слушает, записывает и удивляется. Я уже видел величие жизни нашего героя, принимающее вполне определенную форму на бумаге, и как-то сказал Дику:

– Знаешь, у меня такое чувство, как будто я знаю об этом человеке – имею в виду, не просто факты биографии, а самого человека, – больше всех на свете.

– С одним возможным исключением и одним определенным, – поспешил разуверить меня коллега.

– Хорошо, хорошо. Ты – возможное исключение. А кто определенное?

– Как насчет Ховарда? Про него ты забыл?

– Вполне может быть. Я ведь говорил, что он ограничен стеной. Но ты думаешь, будто Хьюз хорошо знает сам себя? Думаешь, он понимает, почему так ненавидит микробы? Мы знаем почему. Мать сказала ему, что от кукурузного хлеба можно заразиться проказой, а в двадцать девятом году актриса заразила беднягу триппером. Не думаю, что сам он знает об этом.

– Не слишком-то увлекайся, – предостерег меня мой осторожный друг. – Это вымысел. Мы все это сочинили. Не забывай. Так можно запросто сойти с ума. Стать шизофреником. Боже мой, прямо вижу, как все это заканчивается, а ты заходишь в офис компании "Хьюз тул" и пытаешься отдать приказы Реймонду Холлидею и Честеру Дэвису.

– А это вполне можно устроить. Всего-то надо написать за него завещание. Он сделает меня своим наследником. "Я, Ховард Хьюз, – принялся декламировать я торжественным голосом, – находясь в здравом уме и твердой памяти, своей волей завещаю Клиффорду Ирвингу все свое состояние за мужество, проявленное им при написании моей автобиографии, и дарованное мне бессмертие в образе прекрасного человека, гораздо лучшего, чем я когда-либо был..." Как думаешь?

Дик посмотрел на меня в восторге, голова склонена, коричневые глаза подернуты дымкой мечтательности. Его голос неожиданно стал вкрадчивым:

– Слушай, не шути. Ведь неплохая идея. Если мы...

– Ты считаешь меня сумасшедшим? За работу! Иди читай об эфиопских взлетных полосах, выясни, в каком обмундировании Хьюз мог летать из Англии в сорок четвертом году.

Так мы отмели мысль о попытке унаследовать два миллиарда долларов. Посчитали, что такой план находится за гранью наших возможностей и явственно отдает смрадом жадности. Фактически подобное предприятие было бы попросту грабежом.

Все шло хорошо – лето тяжелой работы, горячего солнца и пота. Каждую ночь все увеличивающуюся стопку страниц мы запирали в серый шкаф для хранения документов, рядом с моим столом, а ключ хранили под индейской маской на книжной полке. А потом, тем самым августовским вечером, когда Дик уже ушел на пляж, позвонила Беверли Лу, и все здание мистификации начало трещать по швам.

– Клифф?

– Да. Как дела? Что...

– Лучше слушай повнимательнее. У нас неприятности.

– Неприятности?

Это слово могло означать только одно. Я почувствовал, как холодная рука страха сжала мне горло, и приготовился повесить трубку на середине пламенной речи Беверли о том, как человек из "Хьюз тул" позвонил Хэрольду Макгро и объявил "этого парня Ирвинга" мошенником. Хотя Беверли все еще говорила "у нас", а не "у тебя". Замерцала надежда.

– Какие неприятности? – переспросил я.

Она принялась, как обычно, тараторить:

– У меня есть друг в одном издательстве. Его имя тебе ничего не скажет. Час назад он позвонил мне. У них есть парень, Сэм Пост. Ну так вот, он является представителем, или просто другом, или знаком с человеком по имени Итон, Роберт Итон. Октавио никогда не упоминал об этом парне? Один из бывших мужей Ланы Тернер. Похоже, он знает Октавио.

– Никогда о нем не слышал.

– Тогда послушай. Мой друг из издательства позвонил мне и сообщил, что этот Сэм Пост пришел в их офис и предложил "Автобиографию Ховарда Хьюза", рассказанную Роберту Итону, и показал им...

– Беверли, – перебил я, маскируя свою нервозность еще большей нервозностью, – ради бога, не произноси это имя по телефону. Говорю тебе, нас могут прослушивать. Октавио, Октавио, – настаивал я.

– Да, ты прав – Октавио. Извини. В общем, или у твоего дружка Октавио рыльце в пуху и он затеял двойную игру, либо у кого-то другого рыльце в пуху. Мой друг знает Поста несколько лет, они вроде как друзья, поэтому тот и обратился к нему, сказал, что Октавио записал на пленку свою автобиографию вместе с этим писателем, Робертом Итоном. И дал Итону письменное разрешение продать ее, издать.

– Посту дал?

– Нет, черт возьми. Он дал разрешение Итону. На гербовой желтой бумаге, как и у тебя. Пост – просто посредник. К этому делу уже подключили агента. Я не знаю всех деталей, но агента зовут Шелли Абенд.

Я постарался, чтобы мой голос звучал скорее скучающе, чем взволнованно:

– И кто-то действительно принимает эту чушь всерьез?

– Да! – закричала Беверли. – В этом-то все и дело. Стала бы я тебе звонить, если бы они не приняли это всерьез. Я сама принимаю это всерьез, могу тебе сказать! Ты вообще понимаешь, что это значит?

Мой палец блуждал по кнопке прерывания связи. Я коснулся клавиши, но затем передумал. Слишком уж меня заинтересовала новая проблема, надо было узнать о ней как можно больше.

– Расскажи мне все поподробнее, – предложил я, прежде чем выдвигать какие-либо теории. Ситуация складывалась просто удивительная.

– Чем ты слушаешь! У Поста есть какое-то письменное разрешение от Октавио, выданное то ли ему, то ли Итону, и, похоже, оно достаточно хорошо для другого издательства, чтобы там захотели увидеть рукопись.

– Уже и рукопись имеется?

– На данный момент написано около ста страниц, еще больше на подходе. Не знаю, читал ли их издатель. Зато я точно знаю, что, какое бы соглашение ни было заключено между Октавио и Итоном, оно в точности повторяет твой вариант – те же секретные встречи, то же условие, согласно которому стенограммы их бесед должны быть прочитаны Итоном в присутствии самого Октавио.

– Невероятно, – пробормотал я.

А Беверли все распалялась, ее гнев рос с каждым словом.

– Думаю, Октавио тебя обманул, ну и нас заодно. Скорее всего, он сделал копии тех интервью, что записал с тобой, и передал их этому человеку, Итону. Идея в том, чтобы посмотреть, кто из вас двоих напишет лучшую книгу, а потом выбрать только одну.

– Он бы никогда так со мной не поступил, – запротестовал я.

– Да, с тобой он бы никогда так не поступил! – Беверли просто источала сарказм. – Ты же у нас такой особенный. Послушай, эго затмевает тебе трезвый взгляд на происходящее. Ты что думаешь, старик недостаточно хитер, чтобы провернуть подобную аферу? Нет, конечно, сейчас ты думаешь, что он – великий человек, твой хороший друг, но не забывай – ты едва его знаешь; у него репутация самого беспринципного бизнесмена во всех Соединенных Штатах. Ты же сам мне рассказывал, скольких деловых партнеров он подвел в своей жизни.

– Ну, это было давным-давно, – сказал я, с жаром защищая личность моего Ховарда Хьюза. – Он изменился, Беверли. Нет, я не могу в это поверить. Извини, просто не хочу в это верить. – Я услышал дрожь в своем голосе – да, во мне точно пропал актер. – Это было бы непростительно, неэтично и... отвратительно.

– Да, это действительно так. Но вероятность остается. Но есть еще одна возможность, – осторожно добавила она.

Я уставился на клавишу отбоя. Палец застыл.

– И что же, – медленно произнес я, – за другая возможность?

– Ты хорошо знаешь Дика Саскинда?

– Ты меня уже об этом спрашивала. В каком смысле хорошо знаю?