— Как вы прикажете, сир, — дрогнувшим голосом произнесла непривычную фразу Венона Сариана и повесила голову.

Кажется, образ беби-женщины оказался неудачным. Нет ничего труднее, чем сломать первое впечатление. А именно этим ей и придется заниматься благодаря просчету Кариатиди.

— Вот и славно, — с явным облегчением подытожил Рэндалл, возвращая ее обратно в карету.

— Совсем девочка, — сказал сэр Эверард, когда дамы наконец укатили.

— Да, — с сожалением пробормотал его воспитанник. — А мне больше понравилась эта темпераментная стерва Кариатиди. Приехала, понимаешь, бабенка, с занавеской вместо лица, устраивать за мой счет свои делишки. Я не первый день воздействую на людей, неужто же я не замечу, когда воздействуют на меня? Если бы ее отец прислал столько солдат, сколько она привезла с собой парикмахеров, мы вошли бы в Констанцу припеваючи и не испачкав сапог.

— Солдат он не пришлет, это точно, — рассудительно заметил сэр Эверард. — Однако он всем и всюду станет твердить, какой у него расчудесный зять, и, возможно, поможет деньгами. И если до сих пор наши венценосные соседи могли задумываться, не поддержать ли им короля Брогау против посягательств камбрийского Самозванца острастки ради, чтобы своим таким же неповадно было, то теперь они пять раз усомнятся в своем желании выступить против законного зятя короля Амнези. Готовность Камбри быть с вами в радости и в горе, сир, не подлежит сомнению, однако насколько отраднее было бы сознавать, что в этом чувстве мы не одиноки…

Они поглядели друг на друга и рассмеялись.

— Магию применить… не желаете? — выдержав приличествующую паузу, поинтересовался милорд де Камбри.

— К депрессарио? — живо обернулся Рэндалл. — Да я слов таких не знаю, чтобы добиться ее милости, коли уж она невзлюбила меня с первого слова.

— Мы женимся не на депрессарио, — напомнил сэр Эверард. — И мне показалось, что ваша юная невеста жаждет слов любви. Согласитесь, мало кому удавалось предстать перед нареченной в таком выгодном свете.

— Мне было бы несколько затруднительно в течение длительного времени поддерживать иллюзию чувств, каких я не испытываю. Пока не испытываю, — поправился Рэндалл. — А магия… магия живет только там, где живет искренность. Вы же не потребуете, чтобы я в самом деле влюбился без памяти в барышню за занавеской? К верности ее обяжет один уже обряд супружества. К тому же сама по себе не такая уж она в нашем деле ключевая фигура. Не вижу я ни малейшего повода добровольно совать голову в костер. Давайте-ка прибережем мою магию, или что она там такое, для тех, кто за меня пойдет умирать, а здесь обойдемся простой порядочностью. Обижать ее я в самом деле не намерен.

Коль ветер мщенья на своих крылах несет одно страданье, Нам угодно сказать, что будет так, и не искать иного…

Хаф пришел поздно вечером, когда уже смерклось, в тот темно-синий час, когда приличные девицы общаются с кавалерами исключительно через плетень, и на лице его было выражение, словно он знал нечто такое, что, без сомнения, повлияет на их дальнейшую судьбу.

— Будет война, — выдохнул он.

Как всегда, немного слишком оживлен, немного слишком возбужден. Из чистого чувства противоречия Ара оставалась в своем излюбленном лениво-равнодушном ступоре, который Хаф, должно быть, в глубине души принимал за некоторую тупость.

— Ну и что?

— — Заберут, — объяснил он, поежившись.

Разговор происходил на том же месте, где они встретились впервые пару лет назад. Лощинка заполнилась туманом как трещинка в деревянном столе — невзначай разлитым молоком, и Ара расположилась повыше, чтобы не плавать в уж вовсе непроглядной мути. Ручей, невидимый, шелестел на камнях, западный край небес еще отражал алый отблеск закатившегося солнца, подобно тому как угли источают слабый свет, когда огня уж нет и в помине, а к небосводу серебряными гвоздями уже приколачивали ночной синий шелк. Эту ежедневную работу выполняли, должно быть, ангелы, те, кто был свободен от командировок с благими вестями. Увидеть их, к сожалению, человеческому взгляду не дано, как не дано проникнуть мыслью в божий промысел, но если безропотно закрыть глаза, то можно ощутить на лице легчайшее, как дыхание, прикосновение их крыльев. Заботы Хафа изнутри, из пузыря, выглядели мелкими, суетными. Досадными. И, безусловно, преждевременными.

— Ты молод еще.

Хаф обхватил колени, костлявый, хмурый и нелепый, как мелкая лесная нечисть, недружелюбно настроенная к человеку. Ара, наоборот, привольно откинулась на локти, с удовольствием пошевеливая невидимыми в темноте пальцами босых ног. В воображении своем она представляла себя Царицей Ночи.

— Неизвестно, сколько она протянется, — возразил он. — Если больше двух лет, то потребность в убоине у короля не иссякнет. А ежели я возьмусь тянуть эту жилу, так у меня пупок мигом развяжется.

— Ты ж вроде продувной, — поддела его Ара, потому что Хаф, видимо, желал продолжить разговор.

— Кого ты обдуешь, будучи в колодки забит? — окрысился он. — А это примерно одно и то же. Ежели поставят тебя так что тебе и не повернуться, так и жизнь твоя будет такая, какую ее тебе сверху кто-то навязал. Да и будет ли она, жизнь-то? Говорят, крестьянских рекрутов всегда под удар ставят, чтоб противник в их массе увязал. Чтоб обученных поберечь… для выполнения иных боевых задач.

Он махнул рукой и вполголоса обложил и Самозванца, из-за которого весь сыр-бор, и короля, у которого духу недостало решить эту проблему втихую раз и навсегда еще лет двенадцать назад.

— Думаю, — сказал Хаф спустя полминуты тягостных размышлений, — мотать отсюда надо. Земля большая, пристроимся как-нибудь.

— Больно мы там кому нужны, — фыркнула она в ответ. Горизонт ее покамест ограничивался Дагвортом.

— А мы и здесь никому не нужны. В смысле, кроме нашей шкуры. Так что ты давай думай. Пойдешь со мной?

— А чего я там не видала? — отмахнулась Ара, поднимаясь на ноги и тем заканчивая разговор. — Далеко еще. Долго. Либо Самозванец победит, либо король, либо тебя вообще не возьмут, хилый ты, либо жребий тебя обойдет, — тут Хаф прыснул, но сдержался, — либо обоих нас унесет черный мор, и тогда толковать вообще не о чем.

Смешно. Тогда она еще ощущала себя свободной. Тогда она еще думала, что сама решает свою судьбу.

Выбрать для королевской свадьбы подходящий день в Камбри проще, чем где-либо на свете, потому что тут почти всегда во всей своей беспощадной красе царит солнце. Но этот День был особенно прекрасен, мягок без зноя, и зелень не успела еще стать темно-зеленой, пыльной, какой она всегда бывает в середине лета. По случаю торжеств — а когда еще а Камбри случится быть королевской свадьбе? — выбелили главную церковь в Триссамаре, небольшую, но обладавшую достаточно просторной для выражения народного ликования площадью. Заново вызолоченные по такому случаю шпили островерхих пинаклий уходили в безупречно голубые небеса и колокольный звон метался над городом с самого рассветного часа, накрывая его весь, полностью, чтобы никто, не дай бог, не запамятовал, какой сегодня день, и в сполохах и переливах его торжественных звуков белыми хлопотливыми нотками взмывали голуби. Испокон веков вспугиваемые колокольным звоном и все же из поколения в поколение упорно гнездящиеся на колокольнях. Испытывая, возможно, непреодолимую тягу к небесам.

Кафедральная площадь перед собором была просторна, но и она с трудом вмещала толпы городской знати в сопровождении домочадцев. Дворяне, жаждавшие поглазеть на королевскую свадьбу, грозили устроить сущее столпотворение, и худо пришлось бы слабым, кабы не множество распорядителей, расставленных милордом де Камбри во всех проблемных местах. Чернь и торговый люд к зрелищу не допустили, и они, как это, впрочем, водилось всегда, выстроились вдоль дорог, которыми должен был следовать свадебный поезд.

Жених, одетый в королевское черное, приехал первым, с отрывом где-то в полчаса, и все это время ждал невесту у ступеней церкви, не выказывая ни нетерпения, ни смущения. Внимание сотен глаз он выносил по-королевски невозмутимо. Давно миновало время, когда он прятался от широкого круга зрителей, опасаясь, что известность помешает ему развлекаться по студенческим кабакам. Теперь и сиятельные вельможи, и их беспутные сынки, стоя рядом, как позволял им сан, могла одновременно наблюдать его персону, совместившую в себе обе известные в разных кругах ипостаси. Если желаешь занимать в обществе определенное положение, изволь привыкнуть, что в тебя непременно станут тыкать пальцами. Ты принадлежишь обществу едва ли в меньшей степени чем сам рассчитываешь его поиметь. Это были азы, и Рэндаллу не приходилось их заучивать. Он рожден был стать королем. Он бы даже, наверное, обиделся, когда бы центральное место здесь принадлежало не ему. Никто не посягнул бы безнаказанно на то, что он полагал своим.