— Клок мяса вырвал, паршивый кобель, — вздохнул он.

— Пригласить врача?

Рэндалл сделал поспешный отрицательный жест, и его старший друг озадачился:

— Это с чем-то связано?

Самая середина ночи. Там, в городе, в купеческом квартале, наверное, еще не улеглась суматоха. Муж Беллы Триссы объяснит все ее соседям скорее всего нападением воров и разбойников. Вряд ли у него не хватит ума спрятать рога под бархатный берет с ушками. Наверное, это была такая ночь, когда надоедает свято хранить тайны. А кроме того, кому еще и доверять, как не сэру Эверарду. И если ему не доверять, то лучше уж не жить.

— Хочу вам сообщить, как сеньору, — сказал Рэндалл, делая вид, будто смотрит на рану, — у вас появилась проблема. Сегодня ночью в Триссамаре взбесится собака.

Последовало краткое молчание.

— Должен ли я презрительно фыркнуть? Что, в Триссамаре не видали бешеных животных? Или в этом бешенстве есть нечто особенное?

— Я и сам не знаю, — признался Рэндалл. — Особенное было в том, почему она взбесилась. Я представления не имею, какой силой теперь наделено животное. Предположительно известно только, что сила эта неуправляема. Природа силы… — он помолчал, — необъяснима.

— Это связано с… особенностью некоторой крови, не так ли?

— Я бы зря пытался обмануть себя, если бы полагал, что ваших ушей не касались некие слухи.

— Я лишь гадал, сколько в них истины. Вы закляты на кровь, государь?

— Во всяком случае, отец полагал, будто он совершает надо мной нечто значительное. В проявлениях этого, — он помолчал, подбирая слово, — волшебства нет ничего такого, что невозможно было бы объяснить иными, прозаическими причинами. Я не спешил говорить об этом. Разве дворянство поддержит меня заведомо зная, что получает на свою шею неуправляемого короля вроде Рутгера? А сами вы не обратили внимания, как постервенели в Триссамаре комары со времени моего приезда?

— Я думаю, Рэндалл, вы ищете повод доказать самом себе свое рыцарство. Совершить подвиг. Одержать победу. Это свойственно юности, стремящейся обрести значимость.

— Мои побуждения гораздо прозаичнее, сэр Эверард. Я единственный, кому собака, взбесившаяся от моей крови, не в состоянии причинить вреда большего, чем просто покусать. Значит, мне с ней и управляться. Честное слово, если бы не эти соображения, я с удовольствием забыл бы об инциденте не делающем мне особенной чести.

Надо отдать должное сэру Эверарду, он не кинулся выяснять подробности «инцидента», что облегчало если не совесть, то Рэндалл не любил, когда над ним смеялись, особенно теперь, когда он сидел потерянный, опозоренный, лишенный своей побед.

А был бы кто другой на его месте, посмеялся бы от души.

— Что до заклятости, — добавил милорд де Камбри, по размыслив, — какая разница, какая сила льет воду на нашу мельницу? Ничто не мешало мне быть верным слугой Рутгеру. Мне все равно.

Проклятие на бессмертную душу Рутгера, если она вообще у него была! Что за дар такой паскудный, если лишить его может любая вовремя подвернувшаяся под ноги шавка!

Он шел, перекинув плащ через плечо и держа руку на рукояти кинжала, а темная улица обтекала его, словно он был камнем, торчащим посреди реки. Друзья поспешали следом, приходилось почти бежать, но все же Рэндалл чувствовал себя в полном одиночестве.

Когда неделю назад он говорил с сэром Эверардом о бешеной собаке, он лишь предполагал, что так случится. Сегодня он знал наверняка. То, что это сбылось, было как толчок заключенной в нем магии. Все. Было. Правдой. Правдой, следовательно, было и то, что ему не было равных.

Еще лишь сегодня, ясным и безоблачным утром, сэр Эверард представлял Его Величество очередной небольшой и тщательно дозированной партии союзников. Традиционная утренняя разминка, во время которой гости проявляли куда меньше недоверия к законности его титула, чем это сделал бы Рэндалл на их месте. Здесь были не только феодалы, имевшие право содержать дружину и обязанные милорду де Камбри воинской повинностью, хотя этих обработали прежде прочих. Сэр Эверард привечал и двигал вперед иную, новую силу: крупных торговцев, поставщиков, монополистов, иностранных дипломатических гостей, без сомнения озабоченных тем, чтобы предоставить своим хозяевам как можно более широкое политическое видение мира. Благодаря усилиям, а главное — умению сэра Эверарда, экономика Камбри, сама еще не опомнившись, начинала работать на войну. Рэндалл не спешил, изучая место каждого камешка в складываемой им разноцветной мозаике. В этом увлекательнейшем занятии, в построении и наращивании условий собственного успеха, он с редкостным изумлением наблюдал, как под его руками возникает нечто, обладающее реальным весом. Нечто такое, что действительно способно тем или иным образом быть принято в расчет, так или иначе воплотиться в жизнь. Жизнеспособное само по себе, вне зависимости от его личного участия. У де Камбри не было от него секретов, и создавалось впечатление, что они вдвоем, сговорившись, собираются обнулить в карты целый мир. Возможно, придя к власти, ему следовало прозваться Рэндаллом-Рыбаком: так ловко он приноровился наживлять и подсекать. Капли его побед сливались в ручейки, в реки, и оставалось ждать, пока эти реки наполнят море.

В общем, эти ежеутренние аудиенции для избранных не обременяли его. От Рэндалла требовалось только дать зацепки нескольким живым умам, присовокупить их меркантильный или государственный интерес к своему собственному и непринужденно заставить их хлопнуть себя по лбу с возгласом: «Да это же выгодно!»

Покончив с ними, он снимал черное и закатывался на лекции или в кабак, где верховодил непутевыми сыновьями своих респектабельных утренних визави. Будущими командирами своих фаланг и когорт, теми, кто его именем станет посылать людей на смерть. Уже скоро. Продолжительное личное знакомство придавало подобному требованию некую дополнительную убедительность. Рэндалл не пренебрегал ничем.

Он нашел их в любимом месте, в трактире «Жареный треф», в первой половине дня почти пустом, да и вообще пользовавшемся репутацией «дорогого приличного места». Джиджио и Тинто расслаблялись в кабинке, отделенной от зала полукруглой аркой, занавешенной черным шифоном. Чистенькая блондиночка с тяжелым подносом на одной руке только-только отдернула занавес, чтобы их обслужить. Разговор смолк, все трое проводили ее плотоядными взглядами. Потом продолжили.

— …собака взбесилась, — взволнованно говорил Джиджио, что в общем-то не вязалось с его обычной лениво-равнодушной манерой. Разумеется, он не упускал из виду ничего, что хоть как-то касалось известного всем троим дома. — Сразу после нашего столь драматичного исхода через забор. Слышишь, Рэндалл? Пес порвал горло слуге, посланному посадить его обратно на цепь. А этот слуга, между прочим, корил его с самого кутячьего возраста. А потом перемахнул через ограду и был таков. Рэндалл, ты помнишь, какой высоты там изгородь? Можешь себе представить, чтобы через нее перелетела псина таких габаритов?

— Вот как? — спросил Рэндалл словно бы от нечего делать. — И куда же он делся теперь? Ходит же наверняка какой-то слух?

— А в том-то и фокус, ч-то никуда он не делся, — вмешался в разговор не менее взбудораженный Тинто. — Все кабаки и лавки полны разговоров о чудовище, появляющемся на улицах с наступлением темноты. Если бы ты, вместо того чтобы зализывать раны, прошелся по городу после наступления сумерек, то не увидел бы на них ни бродяг, ни пьяных, ни нашего славного храброго на речах брата студента. Несмотря на духоту, обыватели запирают ставни и лезут под одеяло с головой, заслышав вой буквально любой собаки. Кумушки не ходят в гости даже через дорогу. И знаете, что я вам скажу, господа? Это безумие заразительно. Что бы вы обо мне ни думали, после захода солнца я и носа на улицу не высуну. В первую же ночь он разорвал на куски трех нищих. Причем после первого он уже вряд ли был голоден.