И воинство Валар отправилось в Средиземье, и сжималось сердце Намо от страшного предчувствия. Но он не хотел верить себе, он все же надеялся, что Мелькора вновь отправят в заточение, в его чертоги, где они опять смогут говорить, и, может быть, он сумеет исцелить это измученное сердце… Но неужели все, что пытался сделать Намо, — к беде?

«Брат мой, ведь не все погибнет. Жертва велика, но цель оправдывает средства. Твоя жизнь — спасение Арды, так спасай себя, умоляю, ты же можешь! Я вижу, так может быть!» Он знал — так не будет. А как будет, он видеть не желал, боялся — но видел…

И после этого сидит и бездействует!

Цель оправдывает средства. Не думаю. И вряд ли так думали Валар. Но как же все искусно повернуто! Погибнет часть Эндорэ — виноваты Валар, что туда явились с войной. А что эту войну, по сути, развязал Мелькор, никто как-то не вспоминает…

Да, он же добра хотел, как же можно его винить.

Но хотение не оправдывает последствий.

Как и высокая цель — низких средств.

Ах, люди, люди, зачем вы так отчаянно, не стесняясь никакими средствами, пытаетесь оправдать своего Учителя? Вы любите его — любите, но не возвеличивайте его уничижением других, тех, кто уже не может оправдать себя. Кто не может сказать — было все не так. Вы же лишь вызываете недоверие и возмущение. И те, кто пойдет за вами, будут не умные и действительно способные на дело люди, а благодушные и жалостливые, но никчемные. Они сумеют лишь красиво умереть — если сумеют, конечно. У палки всегда два конца. И перегибать ее не надо.

Но почему же все-таки — верят? Почему?

Что скрывает от меня Борондир?

Кто и как заставил его поверить и почему он скрывает это от меня? Может, и я поверил бы. Почему он боится открыться мне? Ведь получил бы неплохого союзника в моем лице…

Если бы я все же поверил.

А поверил бы?

Месяц гваэрон

Опять не знаю, который сегодня день. Знаю только то, что близится Начало Года, по случаю чего устраивается невиданное празднество на Кормалленском поле. И дворец, и стража (не Тайная), и мы (Тайная) — все похоже на разворошенный муравейник. Господин Советник принимает во всем непосредственное участие. Поговаривают, что он желал бы на время празднеств остаться в городе, ибо возраст и скромность, мол, не позволяют, но государь в этом случае проявил твердость. Так что, господин Советник, извольте. Обязанности звания есть обязанности. Никуда не денешься. Говорят, тот весьма досадовал. Мне же все это на руку. Я человек маленький, останусь здесь, никто не помешает разобраться в моем деле до конца.

Великие Валар, посмотрел в окно — весна! А я тут сижу…

Так. Снова ах'энн, пергамент.

ЙОЛЭННИ — ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА

— Учитель…

Вот так же она пришла в первый раз, четыре года назад — темноволосая, по-мальчишечьи стриженая, большеглазая, трогательно-угловатая. Он тогда спросил ее имя. «Ахтэнэ», — ответила она. «Ну, здравствуй, Ахтэнэ…» Она чуть склонила голову — глаза у нее были зеленовато-карие, печальные и добрые, как у олененка, он еще подумал, что за четырнадцать прожитых ею лет ей нечасто приходилось видеть радость, — и сказала с тенью смущения, но без страха: «Здравствуй, Учитель…» Было в ней что-то, вызывавшее чувство щемящей нежности, что-то смутно знакомое, но никак не понять — что…

— Учитель, позволь, я попробую вылечить — твои руки.

— Не получится, девочка…

— Но разве кто-нибудь пробовал?

Он с удивлением осознал — нет, никто.

Да он же вроде каждый раз, как кто-то пытался ему помочь, отказывался? Так чего же удивляться? Все к его ранам давно уже относились как к святыне, которую вообще трогать нельзя, равно как и упоминать об оных.

Как-то сразу поверил, что эти раны и ожоги не заживут. Она без труда разгадала смысл его молчания:

— Вот видишь! Я хотя бы попытаюсь. Я многому научилась…

Это было правдой: потому-то она и оказалась здесь. Девочка обладала редким даже для целителей Твердыни даром — чувствовать травы и говорить с ними. Алри, один из лучших целителей Аст Ахэ, только руками разводил: «Такой ученицы у меня еще не было. Бывает, я уже к ночи с ног валюсь, а ей хоть бы что — про то расскажи, это объясни… Ну, бывает, и поворчишь на нее… Но упорная девчонка попалась! Веришь ли, Учитель, — я иногда думаю, что и мне не справиться, не исцелить рану, смотришь — она отвар или настой какой сделает, пошепчет что-то, листочки приложит… и ведь удается все! Бывает, правда, и сама потом еле на ногах стоит, одни глазища и видны — в поллица…»

— Ты только не говори себе, что ничего не выйдет. Надо поверить.

Серьезный взгляд, и голос — ласковый, но твердый. Верно; эта уж, если решила что, от своего не отступится. «Что ж с тобой делать… Только ведь испугаю тебя…»

— Не думай, я не побоюсь, — словно мысли прочла. — Покажи руки, Учитель…

Только губы дрогнули. Опустилась на колени, провела рукой над его ладонями.

— Тебе рассказал кто-то?

Дернула плечом, не поднимая глаз:

— Я знала. Всегда знала. Теперь… только поверь мне. «Если бы ты знал, почему я выбрала этот путь…»

Она склонилась к самым его рукам, зашептала что-то — быстро, горячо, беззвучно. Он чувствовал ее теплое дыхание на своих ладонях; то ли мерещилось, то ли и вправду — боль утихала… Удивился про себя: неужто и меня убедить сумела?.. Невероятно…

Она закрыла глаза, борясь с безумным неодолимым желанием — коснуться губами этих израненных рук; стискивала зубы, чувствуя, как набегают на глаза слезы. Хотелось верить, так хотелось верить — все удастся, ведь не было еще так ни разу, чтобы не удалось… ничего, ничего, бывали раны и страшнее… но никогда не было — таких. Незаживающих. Как долго, долго, бесконечно тянутся минуты… Если бы ты знал… если бы ты знал — все эти годы, все, все — только ради этого… Голова кружится, перед глазами — огненные круги. «Не может быть. Не может! Я не верю…»

— Не могу… больше…

Он поддержал ее, когда она начала медленно валиться навзничь. Не открывая крепко зажмуренных глаз:

— Что?..

Он молчал, глядя в ее лицо.

— Не получилось… Не говори ничего! — почти зло. — Я знаю. Значит, я так ничему и не научилась.

Одна слезинка, жгучая и злая, все-таки пробилась из-под длинных ресниц:

— Ненавижу себя.

Он не знал, что говорить. Попытался как-то успокоить:

— Мне стало легче, девочка. Поверь, это правда.

— Вот именно. Девочка. Девчонка. Глупая самоуверенная девчонка. Так и скажи. И не нужно меня утешать! — посмотрела с вызовом. — Только прости. Если сможешь. За то, что понадеялся на меня. А я… Прости.

Она стремительно поднялась и выскочила за дверь прежде, чем он успел ответить.

Потом он долго не видел ее — похоже, Ахтэнэ избегала встречаться с ним. До этого вечера…

Ей вовсе не хотелось спать в эту ночь: странное чувство непокоя, не дававшее даже на мгновение сомкнуть веки. Даже старинные книги не могли унять смятения души; может, виной тому была бьющая в окно метель…

Она не смогла бы объяснить, откуда знала, что нужно идти именно сюда, в Одинокую башню. Из приоткрытой двери тянуло холодом, но видно было, что в комнате горит светильник — значит, не спит. Не спит. Странная мысль. Грустная. Нелепая. Он говорил — Бессмертные не умеют спать.

Мысль о бессмертии заставила ее помедлить на пороге. Наверно, легче всего это понять детям — им кажется, что они никогда не умрут. И — правы: он ведь тоже говорит, что люди не умирают — уходят. Он вообще в последнее время много говорит о Дороге. Ему верят. В людях Твердыни нет страха смерти — а потому они сами подчас вызывают страх почти священный. Многие думают, что Черным Рыцарям вообще неведом страх: словно нет ничего страшнее, чем ступить за порог, словно бояться можно только за себя. Смешно. И грустно.

Наверное, в этом и есть разница между нами. Страх смерти? По мне, отсутствие страха смерти — не достоинство. Куда выше преодолеть этот страх вопреки всему.