Но постой: куда же девались малыши, которые еще недавно крепко спали здесь?

Я поворачиваюсь, чтобы оглядеть комнату, но ее уже нет, как нет ни детей, ни кроватей. От здания осталась всего одна стена с чудом уцелевшим окном, но она почему-то выросла до высоты Останкинской телебашни, и я с трудом сохраняю равновесие на узкой приступке перед окном, а потом стена начинает вибрировать и раскачиваться из стороны в сторону, и становится ясно, что она летит в воздухе высоко над равниной, поднимаясь все выше и выше, и только по чистой случайности она держится в вертикальном положении, но стоит ей наклониться — и я не удержусь на своей импровизированной ступеньке… Эх, зачем я об этом подумал?!.. Разве я забыл, что нельзя думать о плохом исходе, потому что предчувствия такого рода имеют обыкновение сбываться?!. А теперь — все, спасения нет!..

И я падаю, падаю, падаю в пустоту с душераздирающим криком.

Открываю глаза и обнаруживаю, что это был лишь сон, а на самом деле солнечный луч успел сдвинуться на полметра влево по стене и все вокруг по-прежнему спят и что весь я — в липком поту и надо вставать и идти в туалет, потому что мочевой пузырь все сильнее напоминает о своем существовании…

Я откидываю одеяло. Цепляясь пальцами босых ног за штанины, всовываю ноги в брюки, а затем — в тапочки и осторожно, чтобы не разбудить никого, крадусь к двери.

Проходя по коридору, бросаю взгляд в окно и вижу, что на скамейке, помимо нашей Виктории и Анны-Жанны, собрался почти весь трудовой коллектив детсада, и кое-кто из женщин, с оглядкой на окна, с наслаждением дымит сигареткой — вообще-то, курить в детском саду никому не разрешается, так что сончас — единственная возможность для персонала покурить, потому что после обеда заведующая обычно уезжает куда-то по своим делам…

Из комнаты компьютерных игр доносится чье-то неразборчивое бормотание. Однако нужда не позволяет мне проявлять любопытство в полной мере, и я трусцой устремляюсь в туалет.

К моему удивлению, когда я, уже ничем не отягощенный, возвращаюсь обратно, голос в игровой все еще наличествует. Но ему не сопутствует стук клавиш, который обычно раздается на весь коридор, если кто-то героически сражается с инопланетными монстрами или управляет гоночной машиной, несущейся на полной скорости. И никаких звуковых эффектов, имеющихся в каждой игре, тоже нет.

Кто-то решил поиграть в наушниках? Или беседует с самым интересным собеседником, то бишь с самим собой?.. Может, это наша повариха?

Но со стороны кухни по коридору растекается запах какой-то выпечки (рот невольно наполняется слюной), слышится лязганье посуды, и это означает, что добрейшая наша Клара Антоновна находится на своем рабочем месте и готовит к полднику очередной кулинарный шедевр. «Безумно вкусный», по ее собственному определению…

Тогда кто же обосновался в игровой? Кто этот преступник, нагло поправший детсадовский режим?

Тихонько приоткрываю дверь и приближаю к образовавшейся шели ухо. Стандартная поза наушника и доносчика, но чего не сделаешь ради добывания информации?

Из-за двери доносится тонкий детский голосок, который говорит совсем не детские вещи. И содержание этого монолога заставляет меня насторожиться.

— …осталось всего десять дней, — слышится из-за двери. — А руководство Сообщества помалкивает в тряпочку. И СМИ молчат… Нет, я думаю, тут дело в другом. Они вовсе не собираются поднимать тревогу. Что?.. Нет-нет, если бы хотя бы один писака пронюхал об этом, то его нельзя было бы удержать никакими запретами и угрозами санкций!.. В конце концов, цензуры прессы у нас еще пока нет, так ведь?.. А посему, сударь, надо что-то делать… Как это — что?!.. Если гора не идет к Магомету… слышали такую пословицу когда-нибудь? В нашем случае это означает: если информацию скрывают от населения, то надо организовать ее утечку!.. Вы меня об этом спрашиваете, милейший? Слушайте, да вы — наглец!.. Кто у нас работает в ОБЕЗе: я или вы? Так действуйте!.. Да мне чихать! Главное, чтобы был результат, а уж каким способом — думайте сами!.. И, кстати, не забудьте, что это и в ваших шкурных интересах, сударь… Как — почему? До сих пор я вам платил — и платил, заметьте, неплохо — из своих резервов, которые лежат мертвым грузом… Проценты по ним идут — тьфу, ноль целых хрен десятых… А сейчас, когда мир стоит на грани… сами понимаете, чего… есть возможность приумножить капиталец — и не в два, и даже не в три раза, а в пять, десять раз!.. Соответственно, ваши… м-м… комиссионные могут вырасти в соответствующей пропорции!.. Ну и делайте!.. И срочно, срочно — сейчас каждая минута на счету!..

Казалось бы — обычные деловые переговоры некоего предприимчивого бизнесмена со своим коммерческим агентом. Проценты, капитал, комиссионные…

Однако наличествуют в этом монологе сразу четыре компонента, которые заставляют меня замереть подобно легавой, учуявшей запах близкой дичи. Во-первых, указание на то, что до некоего события осталось всего десять дней — и этот срок совпадает с той датой, на которую Дюпон назначил всеобщую гибель. Во-вторых, упоминание об ОБЕЗе. В-третьих, это запавшее в мою память старомодное обращение — «сударь» («Извольте пойти в задницу, сударь!»)…

А самое главное — детский голосок никак не вяжется с тем, что он говорит невидимому собеседнику (скорее всего, имеет место разговор по коммуникатору). А это значит, что в нашем садике имеется «невозвращенец». И не просто «невозвращенец», атакой, который, подкупив какого-то обезовца, пронюхал про козни Дюпона и теперь хочет поиметь от этого большой навар… Хм, любопытно было бы взглянуть, кто же этот чересчур предприимчивый тип…

Буквально по миллиметру двигаю дверь, чтобы расширить щель, но проклятые петли скрипят, как в фильмах ужасов про привидения в старом замке, и голос в комнате умолкает.

А в следующий момент кто-то резко рвет дверь на себя, дверная ручка выскальзывает из моей потной ладошки, и, подавшись по инерции вперед, я с трудом удерживаюсь на ногах.

Есть от чего падать.

Передо мной, сжимая в руке свой игрушечный коммуникатор, стоит девочка Ира в своем трогательном синем платьице, и веснушки становятся темно-бурыми на ее побледневшем лице.

В голове моей один за другим возникают два возможных варианта действий. Например, сделать вид, что я ничего не слышал, а если и слышал, то не понял, а потом при первой же возможности связаться с Астратовым… Или, воспользовавшись внезапностью, накинуться, выбить из рук коммуникатор, чтобы она (или все-таки он?) не сумела дать сигнал тревоги своим взрослым пособникам, и скрутить в бараний рог…

Однако я почему-то выбираю третий вариант, хотя, возможно, не самый лучший.

— Здравствуйте, господин Дюпон, — говорю я. — Вам надо-отдать должное — вы хорошо замаскировались… И актер из вас вышел бы замечательный. Только вы не предвидели, что мыс вами вновь окажемся рядом. Как тогда, в день нашей общей смерти. На «Сарплексе»… Договорить я не успеваю. Возможно, в других обстоятельствах я бы не полагался так на свою реакцию. Но меня ввело в заблуждение девчоночье обличье моего собеседника.

Ну кто бы мог предположить, что эта маленькая тощенькая стервочка в качестве ответной любезности с потрясающей быстротой врежет мне носком туфельки — и не куда-нибудь, а в самое больное место всех мужчин и мальчиков?!.

Бежать трудно по двум причинам.

Прежде всего — из-за этих дурацких домашних шлепанцев, которые то и дело норовят слететь с босых ног (порой им это удается, и тогда приходится терять время на то, чтобы вернуть их на место), и еще из-за тупой, ноющей боли в паху. М-да, давненько мне так славно не доставалось. По-моему, аж со школьных времен. Именно тогда, будучи вратарем футбольной команды, я познал то незабываемое ощущение, когда мяч, выстреленный противником с щедрого размаха, в упор поражает твою самую болезненную точку…

А еще мне мешают прохожие. Идиоты, они наивно верят воплям лжедевчонки о том, что я собираюсь искалечить ее ни за что ни про что! А я то и дело вынужден проявлять чудеса изворотливости, чтобы не попасться в чьи-нибудь распростертые объятия или не загреметь через чью-нибудь коварно подставленную ногу.