Моё место в самолёте было у круглого окошечка – иллюминатора. Кыш сидел у меня на руках и вёл себя спокойно. Только когда самолёт разогнался, он уткнул морду мне под мышку, как будто не хотел ничего ни видеть, ни слышать.

Я его гладил, успокаивал и говорил, что собаки теперь бывают в космосе, а там пострашней, чем в реактивном «ТУ-104», летящем совсем не высоко над землёй. И из-за того, что я всё время беспокоился о Кыше, я сам ни разу не струсил…

…Потом красивая девушка принесла нам минеральную воду и конфетки, которые едят в небе, и опять велела всем пассажирам застегнуть ремни. Папа научил меня при снижении часто щёлкать зубами, чтобы не заложило уши, а Кышу выдал кость с хрящиками, так как конфету грызть он не пожелал.

Рёв моторов сделался немного тише, у меня всё оборвалось внутри, когда самолёт провалился на секунду в яму, а в ушах как-то зашипело и стало покалывать тысячью иголочек.

– Кыш, – сказал я, – мы идём на посадку! – И не услышал собственного голоса.

Я испугался, по совету папы защёлкал зубами, в ушах у меня вдруг выстрелило, и я услышал, как папин сосед громко жалуется красивой девушке, нашей бортпроводнице:

– Возмутительно! Я молчал, когда собака дёргала мой зонтик! А теперь в самолёте создана ужасная атмосфера: глодают кость, щёлкают зубами! В конце концов, мы не в купе поезда. Мы в полёте. Здесь нервы напряжены до предела!

– Извините, но я не могу запретить собаке глодать кость, а мальчику щёлкать зубами. Пожалуйста, договоритесь между собой сами, – с улыбкой сказала девушка.

Как только мы сошли с трапа, Кыш прямо заскулил от радости и даже лизнул бетонную дорожку аэропорта. Он был счастлив, что вернулся с неба на землю.

Мы получили наши чемоданы и встали в очередь на такси.

Кыш лежал в тенёчке за чьим-то чёрным чемоданом, часто дышал, свесив язык набок, и то и дело с упрёком поглядывал на солнце. Ведь оно пекло действительно почище, чем в Москве.

А я рассматривал красивые разноцветные наклейки на чьём-то чёрном чемодане и спрашивал у мамы, что на них написано нерусскими буквами.

Это были названия разных городов и гостиниц.

Вдруг к очереди подъехал голубой микроавтобус «Рафик». Из него высунулся человек со шрамом на щеке, которого я видел в самолёте, и спросил:

– Товарищи! Если среди вас есть с путёвками в «Кипарис», милости прошу, довезём.

– Я в «Кипарис»! – сказал папа. – Но у меня семья и собака.

– Садитесь. В «Рафике» места хватит всем, – сказал человек со шрамом.

– Простите, и я в «Кипарис», – обратился к нему хозяин чемодана с разноцветными наклейками. – Мне тоже можно?

– Конечно. Садитесь.

Потом, наверно решив не стесняться, из очереди вышли ещё два человека: небритый высокий парень с рюкзаком за плечами и папин сосед, ворчавший на нас с Кышем. Он спросил:

– Эта машина прислана за нами из дома отдыха, или вы везёте нас частным образом?

– Частным образом, – ответил человек со шрамом.

Сначала мы ехали по шоссе, потом проехали по городским улицам, потом снова выехали за город и мимо зелёных яблоневых садов, мимо голубых и розовых домиков и взяли курс к морю.

Обернувшись к нам, человек со шрамом сказал:

– Давайте знакомиться. Василий Васильевич Васильев.

– Меня зовут Алёша.

– Ирина Дмитриевна, – представилась мама.

– Митя, – сказал папа.

– Фёдор Ёшкин, – сказал небритый парень.

– Милованов, – сказал хозяин большого чемодана с наклейками.

– Торий Иванович Грачёв, – неохотно, но важно объявил папин сосед.

– Не сочтите за подковырку, – спросил Милованов, – почему вы Торий?

– Мои родители – химики, – сухо объяснил Грачёв, – и в знак уважения к Периодической таблице элементов выбрали мне имя по ней.

– Значит, вы вполне могли бы стать Азотом или Алюминием? – пошутила мама.

Грачёв ничего не ответил.

Мы с Кышем смотрели в окно на огромные зелёные волны гор по обеим сторонам шоссе.

Неожиданно шофёр затормозил, съехал на обочину, а Василий Васильевич вышел из машины, подошёл к серому камню с красной наискосок полосой, постоял около него, наверно, целую минуту, и мы снова поехали.

– Что это за камень, у которого он стоял? – спросил я у мамы.

– Памятник крымским партизанам, – сказала мама.

Всю дорогу Василий Васильевич больше ни с кем не разговаривал. Остальные беседовали о всякой всячине и спорили, а я ждал, когда покажется море.

С высоты оно было совсем не таким, каким я его себе представлял. Просто далеко под нами до горизонта тянулась голубая, в белой туманной дымке пустыня. И на ней нельзя было заметить барашков волн, а над ними кричащих чаек. Когда мы подъезжали к Гурзуфу, папа показал мне гору Аюдаг, похожую на медведя, пьющего воду, и объяснил, что у подножия этой горы находится «Артек» – самый лучший в мире пионерский лагерь.

Мы проезжали через Гурзуф.

Федя Ёшкин всё время высовывал голову из окошка и повторял:

– Ну сила!.. Ну красотища!..

Милованов вдруг попросил шофёра остановиться около каменного дома. Выйдя из машины, он, сложив руки на груди, посмотрел вдаль.

Посмотрев вдаль, он снова сел в машину, и мы поехали дальше.

Кыша, наверно, укачало. Он дремал у меня на коленях. Мне было страшней, чем в самолёте, особенно на поворотах, и я один раз ахнул, а шофёр сказал:

– Это ерунда. На старой дороге виражи покруче.

Потом я тоже задремал, проспал Ялту и проснулся, когда машина вдруг остановилась. А остановили её двое мальчишек и одна девчонка. Она сказала, когда Василий Васильевич открыл дверцу:

– Здравствуйте! Мы пионерский патруль. А вы приезжие?

– Да. Кроме водителя, – ответил Василий Васильевич.

– Добро пожаловать в Крым! – сказала девчонка. – Очень просим вас не жечь в лесу костры, не вырезать своих имён на стволах деревьев, не сорить в парках и на пляжах, любить и уважать домашних животных. Извините! Всего хорошего.

– Счастливо отдыхать! – сказал один из мальчишек. На груди у него был настоящий бинокль, и в руке он вертел настоящий свисток.

Я подумал, что это интересное дело – останавливать машины, ловить поджигателей лесов, смотреть в бинокль с такой верхотуры на море, и попросил ребят:

– Примите нас к себе в патруль. Мы с Кышем умеем разоблачать и ловить преступников!

– Ловить! Ха-ха-ха!

– Разоблачать! Ха-ха-ха!

– Сыщики! Ха-ха-ха!

Все трое покатывались от хохота, показывая на меня пальцами, пока Кыш не зарычал и не залаял. Шофёр в это время проверил уровень масла в моторе.

– Скучно тебе здесь не будет. На пляжах полно ребят. Найдёшь друзей, не волнуйся, – сказала мама.

И мы поехали дальше…

– Алупка! – вдруг сказал папа. – Я не был здесь десять лет! Вон дворец… парк… кино… Хаос…

Сверху да ещё на ходу я не смог различить ни дворца, ни парка и не заметил никакого хаоса. Наоборот, везде, куда ни посмотришь, был виден порядок и везде гуляли люди. И чувствовалось, что они не спешат на работу, никуда не опаздывают, а просто отдыхают.

Наша машина остановилась около каменных ворот, прямо у белокаменного льва. Я вылез, подошёл к нему, погладил по гриве и прочитал на лапе, на которую лев положил свою громадную голову, корявые буквы: «Нет в жизни счастья. Вася».

Потом я подошёл к машине и услышал, как Торий говорил Василию Васильевичу:

– Благодарю. Сколько я должен за проезд?

– Вы ничего не должны. Спрячьте, пожалуйста, деньги, – ответил тот и сказал папе, маме, Милованову, Феде, мне и Кышу: – Вы тоже не беспокойтесь… Иван Иванович! Пожалуйста, добросьте Ирину Дмитриевну, парня и пса до их дома. Ведь вы будете жить не в «Кипарисе»?

– Нет, нет. Они на частной квартире, – ответил за маму папа. – В доме Ершовой. Высокая улица, дом 7.

Мне показалось, что, услышав фамилию тёщи папиного сослуживца, Василий Васильевич что-то хотел спросить, но потом передумал и сказал папе:

– Вы проводите своих, а мы донесём ваш чемодан до корпуса.