А чего им, спрашивается, сторожить? У геологов на что, бывает, хранятся в лагере взрывчатые вещества, запалы, оружие и немалые суммы денег, и то они ночью дрыхнут без задних ног. А эти бродят по тайге, выпучивая глаза словно совы. Впрочем, даже и не глаза, а приборы ночного видения, надеваемые на лицо словно очки. Откуда у простых артельщиков взялись такие аппараты?
– Запад‑север – чисто.
– Восток‑юг – все нормально. Без происшествий.
А что должно случиться, что приходится вот так, ни сна ни отдыха не зная, мотаться по округе и лазить по соснам?
Видно, что‑то должно. Только что – посторонний знать не может. А артельщики не скажут.
Глава 22
– Все, – сказала жена отставного полковника, а нынче уже совершенно опустившегося бытового алкоголика Зубанова Г. С. – Всякому терпению приходит конец. Моему пришел сегодня. Я развожусь!
– С кем?
– С тобой. Алкаш!
– Я не алкаш! Я под забором не валяюсь.
– Будешь валяться! Потому я и развожусь сейчас. Пока до забора дело не дошло.
– Ну и хрен с тобой! – сказал Зубанов Г. С. – Но только – что это ты сейчас надумала? А не раньше, когда ты как сыр в масле… Раньше ты отчего не хотела разводиться? Денег было жалко? И автомобиля персонального? А сейчас, когда я никем стал, тебе свободу подавай! Чтобы по кобелям бегать? Стерва ты! Причем меркантильная!
– Ну при чем здесь деньги! При чем автомобиль! Ты же другим стал. Ты же горьким пьяницей стал! Неужели тебе самому не противно?
– Противно иметь женой такую подколодную змеюку, как ты! С жалом вместо языка! Я, может, и сам хотел на развод. Давно. Да тебя, дуру, жалел!
– Ты?! Меня?!
– Тебя! Кому ты такая будешь нужна! Антикварная вешалка.
– Я? Вешалка?!
– Ну не крючок же!
– Ох, какой же ты гад стал!
– Я гад? А ты тогда жена гада! Значит, гадина! В общем, тварь ползучая. С ядовитыми зубами.
– Завтра же заявление! Сегодня же! Сейчас же!
– Ну и не очень‑то напугала! – сказал Зубанов и пошел в ближайшую пивную заливать горе.
– Главное, пока я был в силе, она ни‑ни. Козой вокруг ходила. А как я, а как меня… она сразу рожу кривить. Плохой я сразу стал. А раньше хороший. А чем я изменился? Что, у меня рожу перекосило?
– Бабы сволочи! – отвечал сидящий рядом оппонент. – И проститутки.
– Моя нет. Моя сволочь! Но не проститутка.
– Проститутка! – убежденно говорил собу… собеседник. – Они все проститутки. С пеленок. И в пеленках проститутки!
– Ты считаешь?
– Знаю!
– А я тогда кто? Я тогда, получается, сутенер?
– Ты дурак.
– Почему?
– Потому что женился. На проститутке!
– Ты так считаешь?
– Знаю!
– Откуда?..
Вечером Зубанов приползал домой и долго тарабанил в закрытую дверь.
– Открой, стерва! Открой, проститутка! Я здесь живу! Я здесь прописан…
Из соседних дверей выглядывали соседи.
– Ну, чего надо? – спрашивал Зубанов. – Не видите, я домой пришел. К стерве. А она не открывает…
Соседи качали головами и захлопывали двери.
– Открывай давай! А то дверь выломаю… Но жена дверь не открывала, и Зубанов, утомившись, затихал. И засыпал на пороге.
– Совсем опустился. А каким приятным мужчиной был, – вздыхали идущие на работу жильцы. – Наверное, так всегда бывает: кто долго держится, потом очень быстро наверстывает…
Утром жена открывала дверь.
– Проспался?
– Я тебе развод Не дам. Вот тебе развод, – говорил трясущийся от холода и похмелья Зубанов и тыкал снизу вверх в нос жене грязную фигушку.
– Дашь. Куда ты денешься?..
– Не дам! Если ты мне ящик не поставишь! Жена одевалась и собиралась уходить.
– Ну, или за пол‑ящика, – уступал половину страдающий от похмельного синдрома муж. Жена выходила на лестничную площадку.
– Ну дай на бутылку. Ну чего тебе стоит, – кричал вслед Зубанов. – Стерва старая!
Дверь захлопывалась.
Пора было что‑то предпринимать.
Зубанов шел в ванную и совал голову под ледяную струю. А потом шел в спальню и перетряхивал женину тумбочку. Находил шкатулку с украшениями, вываливал их на постель и выбирал самые ее любимые сережки. На бутылку и скандал хватит, прикидывал он. И шел на улицу толкать домашнюю ценность.
– Ну, на бутылку всего. Это же чистое серебро. С пробой. Оно же вдесятеро стоит! Ну, точно тебе говорю. Сам супруге на именины покупал. Ну, возьми, мужик. Для своей возьми. Потом, когда прижмет, тоже продашь…
С противоположного тротуара за действиями объекта наблюдал лениво читающий газету молодой человек.
«С… по… на пересечении улиц… объект продавал какие‑то домашние вещи, по всей видимости, украшения, с целью приобретения ликеро‑водочных изделий…»
Зубанов еще немножко приставал к прохожим и направлялся прямо к молодому человеку. Который единственный не пытался от него убежать.
– Вот вы, я вижу, очень умный молодой человек, – вежливо говорил он. – Потому что уже полчаса читаете газету. И значит, вы сможете по достоинству оценить эту вещицу. Ведь это серебро? Ну возьмите, взгляните. Серебро?
Растерявшийся молодой человек брал в руки сережки и рассматривал, стараясь отвернуть лицо от дышащего перегаром собеседника.
– Ну что, серебро? Серебро?
– Серебро, – соглашался молодой человек.
– И я говорю, серебро. Ну так и возьми его своей бабе.
– У меня нет бабы.
– Были бы сережки, баба появится. Они страсть как всякие висюльки любят. Моя аж тряслась, когда я ей их подарил. Возьми, парень. Не пожалеешь.
– Да у меня и денег нет.
– А я много не попрошу. Сколько у тебя? Где они? Давай посмотрим.
И опустившийся алкоголик начинал похлопывать любителя чтения на свежем воздухе по карманам.
– Здесь или здесь? Не жмись. Я же вижу, что сережки тебе понравились.
– Ну хорошо, хорошо, – соглашался молодой человек, которому запрещено было вступать в прямой контакт с объектом Наблюдения. – Я дам деньги.
– Ну так давай! Я сразу понял, что ты знаток! И баб любишь.
Наблюдатель выворачивал карманы и отдавал всю мелочь, что у него была при себе. И срывался с места действия, забыв даже взять приобретенные сережки.
– Нормальный мужик! – говорил Зубанов, пересчитывая трясущимися руками мелочь. – В самый раз! – И бежал в ближайший киоск.
Вечером жена поднимала страшный крик.
– Допился! Из дома вещи воруешь!
– Я ничего не воровал. Это мои вещи. Это я их тебе дарил! За свои деньги.
– Но дарил‑то мне!
– Пока ты была моя жена – тебе. А когда ты стала чужая сволочь, зачем мне тебе делать подарки? – справедливо возражал бывший муж. – Я ничего твоего грамма не возьму! Я человек чести.
– Гад ты, гад, – уже не кричала, уже навзрыд плакала жена.
Баба – что с нее возьмешь?
– Да ладно тебе, – говорил алкоголик Зубанов и лез к ней целоваться. – Стерпится – слюбится!
– Не прикасайся ко мне! Уйди! Или я за себя не ручаюсь, – орала жена и лихорадочно собирала вещи.
Вечером приходил сын.
– Ты что, батя, делаешь?
– А что?
– Мать извел. Пришла в слезах. Сказала, что домой не вернется.
– Да ладно тебе. Не так все плохо. Попсихует и придет.
– Не вернется. Она заявление подала. И тебя просила. Тоже.
– Заявление? Ладно, я напишу. У тебя бумага есть?
Сын доставал бумагу. И ручку.
– Слушай, а денег нет? Немного. Я тебе в пенсию отдам.
Сын болезненно морщился и давал деньги.
– Ну вот и отлично. Отлично. Я как пенсию получу, сразу к тебе. До копейки. Веришь? До последней. Ну ты же меня знаешь.
Сын молча кивал.
– Ну вот, видишь! Что писать‑то? Ты продиктуй. А то у меня что‑то голова болит. Простыл, наверное. А матери скажи, я на нее зла не держу. Пусть приходит когда хочет…
Сын диктовал заявление и уходил. Отец шел в киоск, покупал три бутылки водки и напивался вдрызг. На этот раз до полного бесчувствия.
