Выехав на большую поляну, он встал окончательно.

И достал из багажника свертки.

Которые, отнеся на руках на несколько десятков метров, аккуратно положил в заранее вырытую яму, присыпал землей и забросал случайным мусором. Недалеко от этого места он обломил на кусте несколько веток.

После чего сел и уехал.

Свертки лежали в земле недолго. День. Ночью на поляну вышли три человека в темно‑серой, почти неразличимой в темноте одежде. Они были как тени. Они шли друг за другом, очень уверенно, потому что не один раз проходили здесь днем. Один остановился в начале поляны, два других пересекли ее, нащупали сломанные ветки, отсчитали шаги, бесшумно растащили в стороны мусор и стали копать.

Земля была рыхлая, и яма вскрылась быстро.

Они вытащили свертки и распаковали их.

В свертках были какие‑то длинные трубы. Но, кажется, они знали, какие и как ими пользоваться. Потому что очень уверенно обращались с ними.

Потом они посмотрели на часы. В запасе было пять минут.

Эти пять минут они не курили и не переговаривались. Они сидели на корточках в темноте и тишине, прислушиваясь к шумам леса. Секундная фосфоресцирующая стрелка бежала по циферблату круг за кругом…

Где‑то далеко, прорываясь сквозь шелест листвы деревьев, прогудел идущий на посадку самолет. Здесь, рядом, в нескольких километрах, был аэропорт. Но он им в их задумке помешать не мог. Охрана аэропорта была там, за забором, огораживающим территорию. А здесь были только они.

Где‑то снова загудел самолет. Очередной «борт» заходил на посадку или, наоборот, разогнавшись, отрывался от взлетно‑посадочной полосы.

Рев нарастал, и скоро мимо них пролетел авиалайнер, часто и близко мигая во тьме ночи сигнальными огнями.

Тени встали и вскинули на плечи «трубы».

Одновременно, с разрывом в одну секунду, в небо ушли выброшенные из «труб» огненные шары. Ослепительные языки пламени вырвались с другой стороны «труб», облизнув траву.

Две неяркие точки быстро набрали высоту и догнали самолет, пристроившись к нему сзади. Еще через мгновенье они ударили в двигатели, и раздались два, слившихся в один, взрыва…

Разом надрывно и страшно взвыли в пилотской кабине зуммеры тревоги. Пилоты побелевшими пальцами вцепились в штурвалы. Но сделать ничего было нельзя – слишком тяжел был заправленный под самую завязку самолет, чтобы выровнять его, чтобы вытянуть на уцелевшем двигателе и вернуться на аэродром. Самолет, теряя управление, сваливался на крыло.

Там, сзади, в салоне, в унисон вою тревожной сигнализации поднялся и стал набирать силу истошный, смертный крик людей. Пока еще живых.

Они поняли всё, потому что услышали, как сильно тряхнуло самолет, почувствовали, как он вдруг замер, словно остановившись в воздухе, и как, остановившись, клюнул носом к земле.

Они успели всё понять, и поэтому их смерть была ужасна.

Самолет сваливался вначале по плавной дуге, а потом, как камень, пошел к земле в последнем своем пике. Он врезался в лес, ломая и круша деревья, ломаясь и разваливаясь на куски сам. Спастись в этом кромешном аду было невозможно – обломки фюзеляжа рубили и рвали пассажиров в куски, кресла срывались с мест, врубаясь в другие кресла, от невероятной силы удара у людей переламливались шейные позвонки, отрывались, летели куда‑то вперед, отдельно от них, головы…

Криков уже не было слышно, все слилось в один страшный гул, поглотивший отдельные хлопки, скрежет, вопли… Вдруг на мгновенье наступила оглушительная, жуткая тишина. Но хлынувшее из разорванных баков горючее мгновенно залило обломки самолета, землю и тела людей, и раздался мощный, поглотивший всё и вся взрыв!..

Инспектору Сычу позвонили на работу. Позвонил человек, голоса которого он не знал.

– Сыч Анна Степановна ваша дочь?

– Да, – ответил он, еще не понимая, кто звонит и что ему нужно. – А в чем дело?

– Вы бы не могли приехать в аэропорт?

– Зачем?.. – тихо спросил он, чувствуя, как у него от страшного предчувствия замерло, как остановилось сердце.

Он увидел в дежурке работающий телевизор, увидел, как немо шевелит губами диктор. И, протянув враз отяжелевшую руку, добавил громкость…

– …чартерный рейс в Англию… – сказал диктор.

На экране дали картинку какого‑то далекого зарева.

– …Сказать что‑либо определенное сейчас невозможно, но нельзя исключить ни одну из причин, в том числе террористический акт, потому что свидетели видели, как они утверждают, два предшествующих падению самолета взрыва…

– Они… ее!.. – прошептал инспектор, теряя над собой контроль. – Если они ее!.. Падлы! Я их собственными руками! Всех!..

Он ненавидел, он готов был ногтями, зубами рвать людей, убивших его дочь! Его единственную дочь! Но только он не знал, кого рвать и где их искать.

– Как же они могли так…?!..

Вместо тела дочери им выдали запаянный цинковый гроб. Без окошка. Потому что смотреть было не на что. В гробу лежал «мусор», собранный на месте катастрофы, – обломки самолета, перемешанные с землей, щепой деревьев и обгоревшими фрагментами человеческих тел. Вполне вероятно, что чужими фрагментами.

На похоронах единственной дочери отец тихо выл, бесконечно и монотонно повторяя одну и ту же фразу:

– Как же они могли? Как им позволили?! Кто?!

Человек боится смерти. Что странно, потому что он все равно ее не минует. Ни один. И никогда. Каждый прожитый день приближает нас к могиле медленно, но верно, каждый новый день рождения, который мы так радостно празднуем, на самом деле является еще одной преодоленной нами ступенькой – «туда».

Человек боится смерти, но боится по‑разному. Смерть во сне называют «хорошей». Смерть в подворотне от ножа бандита – «плохой».

Хотя и в том, и в другом случае итог один. Но вот почему‑то в постели нам помирать комфортней.

«Хорошие» смерти никого не интересуют, если только не умер любимый страной артист. Всем интересны «плохие» смерти. Уж так устроен человек, что все, что связано со смертью, особенно насильственной, вызывает нездоровый интерес. Смерть даже превосходит по степени популярности еще одну вечную тему – тему любви. Но случится в твоей жизни большая любовь или нет – еще не известно, а вот смерть будет точно. И поэтому люди всматриваются в лица покойников, чтобы понять: как это будет у них?..

У этого трупа лица не было, потому что у этого трупа не было головы. Совсем. Возле безголового трупа, и переступая через труп, лениво ходили с фотоаппаратами и рулетками какие‑то люди и обсуждали счет последнего хоккейного матча и цены на колбасу. И даже смеялись.

– Наверняка это «черные». Их почерк. Их хлебом не корми – дай кому‑нибудь голову отрезать, – переговаривались милиционеры.

– Так он вроде и сам не белый.

– Ну, значит, им «своя» голова понадобилась.

Дикий народ!..

Милиционеры в труп не всматривались, он их не интересовал, потому что этого добра они насмотрелись на всю оставшуюся жизнь… Трупы были их повседневной работой, такой же, как для учителя – школьники.

– Ты ему пальчики «откатал»?

– "Откатал". Можете убирать…

Труп положили на носилки и понесли к выходу. За дверью на скорбную процессию набросились, как голодные собаки на кость, скучавшие на лестничной площадке журналисты. Они вертелись возле носилок, норовя заглянуть под простынку, которой было прикрыто тело. Но и так было видно, что у трупа нет головы, потому что в том месте, где она должна была быть, была пустота.

В городе давно, уже дня два, не было громких убийств, так что приходилось довольствоваться тем, что есть. Был только этот – «безголовый».

– Кто его убил?.. Кто он?.. – быстро спрашивали журналисты, тыкая в лица милиционеров микрофоны. – Что нам написать?..

– Напишите, что это несчастный случай, что человек потерял голову от любви, – мрачно пошутили милиционеры, проталкиваясь через журналистов.

И ушли.