Заметил, как за спину поляку шагнул красноармеец с хорошим, приветливым лицом, как стащил с плеча винтовку.

А ведь стрельнет! — испугался Мишель.

— Эй!.. Стой! — торопясь, крикнул он.

Но красноармеец, делая вид, что его не слышит, перехватил винтовку, молча ткнул поляка штыком в спину. Тот вскрикнул, взмахнул руками, упал лицом вперед, в грязь.

Мишель отвернулся.

— Не доведут их, — тихо сказал Бабель. — А коли доведут, все одно — порубают! Ожесточились все.

Дале поехали молча...

В Киверцах нашли штаб двенадцатой армии, где никому ни до кого не было дела. Узнали, что накануне у них перебежал к полякам в полном составе не то уральский, не то башкирский полк, и теперь все пребывали в унынии.

— Где бы нам сыскать товарища Куприянова?

— Да тут вроде был... Иде Куприянов? Кто Куприянова видал?

— Да вон же он!

Куприянов только что прибыл и уже взбирался обратно на тачанку.

— За ним — быстро! — крикнул Мишель, сам первый бросаясь вон из штаба. Подскочил к тачанке, с ходу предъявил мандат.

— Вы Куприянов?

— А чего надо?

— Поговорить.

Куприянов недовольно взглянул на Мишеля, у которого даже петлиц не было.

— Некогда мне... Как вернусь — так и поговорим.

Крикнул ординарцу — щегольскому хлопцу, чтоб шибче трогал с места. Тот выдернул из-за голенища кнут, привстал, хотел было стегануть коней, да пред их мордами, загораживая путь, встал Паша-кочегар.

— Эй, не балуй! — прикрикнул ординарец. — Поди прочь, дурак, не то счас конями стопчу!

Но Паша-кочегар не сдвинулся, ухватив коней за узду.

— Я те — стопчу!

— Вы теперь пойдете со мной или мне придется применить силу? — пригрозил Мишель.

Силу являл собой Паша-кочегар.

Куприянов выругался матом, нехотя сошел с тачанки.

Расположились тут же, на улице, в тени яблони.

— В четырнадцатом году вы, кажется, состояли при коменданте Кремля? — спросил Мишель. — Это так?

Глаза у товарища Куприянова воровато забегали.

— Ну, положим, состоял... Не я один — все состояли... Проклятый царизм не спрашивал моего желания, как в солдаты забривал. Коли я отказался, меня бы в кандалы да на каторгу!..

Ну да, а кабы выбор был, он бы, верно, из тыловой Москвы на германский фронт добровольцем попросился...

— Про свое происхождение и дореволюционное прошлое я все как есть партии чистосердечно доложил и получил полное прощение. Так что ныне пред Советской властью чист! — заверил товарищ Куприянов.

— Меня нисколько не интересует ваше прошлое, — поморщился Мишель. — Но коли вы в ту пору состояли при коменданте, так должны быть осведомлены о прибывшем в декабре четырнадцатого года из Петрограда особом грузе.

— Это каком? — насторожился Куприянов.

— Восемь больших деревянных ящиков, — подсказал Мишель. — Были такие?

— Кажись, были... Но все разве упомнишь?

— А коли были, то куда их дели? — встрял Паша-кочегар.

— Откуда мне знать — я человек маленький, подневольный, — забормотал товарищ Куприянов, с которого давно, еще как только он увидал мандат ЧК, сошла командирская спесь, — может, я путаю чего — сколь времени прошло.

— Вы постарайтесь вспомнить, это дело чрезвычайной важности! — внушал Мишель, стращая пуще прежнего и без того дрожащего товарища Куприянова.

— Отпустите меня, мне по срочному делу ехать надобно, я же начпрод, — жалобно скулил Куприянов.

— А как же быть с ящиками?

— А может, и не было никаких ящиков, ошибся я, оговорился, запамятовал!.. Ничего я не знаю!

— Да как же так?.. Вы же только что...

Да ведь ежели он ничего не вспомнит, то, выходит, зря они за тыщу верст из Москвы сюда ехали?!

— А ну дай мне, товарищ Фирфанцев, эту контру сюды! — вдруг сказал Паша-кочегар, оттирая Мишеля плечом. — Я с ним по-свойски потолкую!

Да сграбастал снабженца за грудки, отрывая от земли.

— Про ящики спрос иной, а ты скажи мне, треска сушеная, про эшелон с продуктами, что ты у красных бойцов украл.

Товарищ Куприянов втянул голову в плечи:

— Не было никакого эшелона, оговор это!

— А вот я тебя за то прямо теперь, именем революции! — распалился Паша-кочегар, видно, и впрямь намереваясь расправиться с вороватым начпродснабом.

«А ведь коли по совести рассудить — так надобно бы его расстрелять! — вдруг подумал Мишель, — ведь у армии, у солдат мерзавцы воруют, понуждая их тем к мародерству!»

Но расправы не допустил — приказал:

— Оставьте его! Мы с ним иначе поступим.

Заметил идущих мимо двух красноармейцев, крикнул:

— Подойдите сюда!

Солдаты, оглянувшись на окрик, увидели матроса чуть не в сажень ростом, что тряс за грудки какого-то, в чинах, военного. Подошли, на всякий случай печатая шаг.

— Скажите, как вас кормят? — спросил Мишель. — Да не опасайтесь ничего — я из Москвы.

— Известно, как кормят, — мрачно произнес один из красноармейцев.

— А коли бы я вам теперь сказал, кто в том виновен и куда крупа из ваших котелков девается?

Красноармейцы нехорошо ухмыльнулись.

— Спасибо, ступайте да подождите где-нибудь поблизости, — приказал Мишель.

Красноармейцы отошли, озадаченно озираясь.

— А ведь если я им теперь все про вас расскажу, а они по армии разнесут, так никакого приговора не надобно будет — они ж вас живьем разорвут! — тихо сказал Мишель. — Что, позвать их?

— Это самосуд! — белея, прохрипел товарищ Куприянов.

— Ах же ты шкура тыловая, восьминога тебе в зоб! Ты про «Потемкина» слыхал, где измыватели навроде тебя матросов тухлым мясом кормили? — вновь надвинулся на снабженца Паша-кочегар.

— Что вам от меня нужно? — прошептал, белея и отступая, тот.

— Нам необходимо знать про ящики, — напомнил Мишель.

— Ну, чего молчишь, будто дохлая рыба-камбала — отвечай, покуда тебя по-хорошему спрашивают! Ну — были те ящики али нет? Да гляди — не ври мне! — пригрозил Паша-кочегар, показывая свой необъятный, как Индийский океан, кулак. — Я ведь верно знаю, что они мимо тебя пройти не могли!

Слова матроса, но пуще его свирепый вид внушали страх.

— Ага, вспомнил — были! Аккурат восемь штук, большие такие, деревянные! Их с Николаевского вокзала на грузовиках привезли.

— И куда после дели? — затаив дыхание, спросил Мишель.

— Так, кажись, в Арсенал снесли.

Как же в Арсенал, когда Мишель сам, лично, в том Арсенале все подвалы еще в семнадцатом году излазил!

— Вы ничего не путаете? — уточнил он.

— Чего путать, — обиделся Куприянов, — ежели я сам там был да их тащить помогал. Я еще чего запомнил, я тогда в жару был, а они шибко тяжелые были.

— А после их куда-нибудь переносили?

— Я не знаю, меня вскорости на германский фронт услали.

— А перстень тогда откуда взялся? — тихо спросил Валериан Христофорович. — Он ведь из ящиков тех!

— Какой перстень? — вздрогнул начпрод.

— С головой льва, коим вы вперемешку с крупой торговали?!

Глаза снабженца вновь воровато забегали.

— Ну, отвечай, морского угря те в глотку! — рявкнул Паша-кочегар.

— Вы, верно, его тогда, при разгрузке, уворовали? — подсказал Мишель, чтоб заставить начпрода признать перстень своим.

— Ну да — взял, — подозрительно легко согласился товарищ Куприянов. — Да взял-то — чуть! Иные боле меня гребли. Отколупнули доску, глянули, а там камешки, вот и не стерпели!

— А что ж не все взяли?

— Боязно было. Да и не успели — ящики те после куда-то в другое место перенесли, а нас на германский фронт отправили.

— А почему вдруг продать надумали?

— Деньги понадобились...

Нет, не вяжется что-то — чтобы начпрод, уворовывая целые продуктовые эшелоны, «копеечными» перстнями торговал?.. Тут что-то иное кроется.

— Покупателя вы, конечно, тоже не назовете? — поинтересовался Мишель.

— Всей бы душой! — ударил себя в грудь кулаком товарищ Куприянов. — Да ведь он сам меня нашел да придумал, чтобы я товар на Ордынке на толкучке оставил, а он после забрал. А кто навел — я ума не приложу. Про тот перстень много кто знал!..