Да только тот его не послушал!

— Отдай, что имеешь и что тебе не принадлежит, и тем избежишь великих несчастий, что падут на голову твою, подобно мечу карающему, — все бормотал незнакомец, делая какие-то странные знаки.

Что отдать?

— На — картошку, бери, — предложил, от щедрот своих, Мишель-Герхард фон Штольц.

— Зря вы так, — расстроился незнакомец. — Не о себе радею я — о вас!

И взгляд у него стал безумен и страстен.

— Послушайте меня, — ухватил он собеседника за рукав роскошного белого костюма, комкая безукоризненно выглаженную материю ценой тысяча долларов за метр. — Вы не ведаете, какие силы обратили против себя.

— Ступайте, пожалуйста, вон! — повторил Мишель-Герхард фон Штольц, переживая за костюм, на котором могли остаться пальцы, и не имея возможности проучить наглеца, потому что руки его были заняты сумками.

— Неужели вы не боитесь? — удивился незнакомец.

— Не боюсь, — заверил его Мишель-Герхард фон Штольц. — Я вообще не из пугливых и ничего не боюсь — ни бога, ни черта!

— Замолчите! — в страхе замахал руками незнакомец. — Он же может услышать!

— Кто он? — переходя на шепот, спросил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Он! — ткнул незнакомец пальцем вверх.

Мишель-Герхард фон Штольц задрал голову — в небе собирались облака и летел одинокий самолет.

Хм...

— Он все слышит и все обо всех знает!

Сумасшедший какой-то — не иначе как из психушки сбежал!

— Отдайте, что имеете, дабы избежать несчастий, что крадутся за вами по пятам.

Мишель-Герхард фон Штольц инстинктивно оглянулся.

И никого, кто бы крался по его пятам, не увидел.

— Послушайте, — проникновенно сказал он. — Ступайте, куда шли!

И попытался аккуратно выдернуть из его сжатых пальцев пиджак.

— Поймите, не о вас одном речь, от вашего понимания и доброй воли зависит судьба целого народа!

Час от часу не легче!

— Всего или, может быть, все-таки половины? — спросил Мишель-Герхард фон Штольц. — Хорошо бы, если лучшей.

— Всего, — грустно повторил незнакомец. — Не здесь, далеко. Вы лишили их счастья.

— Я?.. Целый народ?

— Да, — печально подтвердил незнакомец и даже не улыбнулся. — Они бедствуют, и их беды множатся, ибо их несчастий никто не видит, они вопиют, но к их страданиям глухи, ибо никто их не слышит...

— Простите, это я лишил их глаз? Всех... — скромно спросил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Вы, — грустно кивнул незнакомец. Что было уже даже и не смешно.

— А землетрясение в Южной Америке — это тоже я?

— Не знаю. Если вы там ничего не брали, то тогда — нет.

Бред... Психа... Сбежавшего из Кащенко... И отчего-то признавшего в нем ровню.

— Послушайте, любезнейший, — примирительно сказал Мишель-Герхард фон Штольц, — я знаю одно чудное место, где обитают ангелы в белых халатах, — они вам помогут. И заодно всему вашему народу. Идемте, я вас провожу.

— Вы не понимаете! — в отчаянии ломая руки вскричал незнакомец! — Вы обладаете тем, цены чего вы не знаете, и, лишь вернув то, что вы имеете, вы сможете познать истинные масштабы своего обретения!

— Что я имею, чего не знаю, но отчего-то должен вернуть? — напрямую спросил Мишель-Герхард фон Штольц. — Ответьте же, Христа ради!

— Этого я вам сказать не могу, — вздохнул незнакомец. — Вы должны догадаться сами и сделать то, чего от вас ждут, по своей доброй воле, или все будет напрасно!

Просто сказка какая-то, притом страшная: верни то — не знаю что, тому — не скажу кому, не то — вот меч и твоя голова с плеч!

И ведь накаркал же!..

— Вы думаете, я сумасшедший?

— Ну что вы! — горячо возразил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Вы не верите мне!.. Тогда, чтобы вы поверили, я теперь, при вас отсеку себе палец.

Да вдруг, выхватив из-под одежд кинжал и выставив вперед указательный палец, рубанул по нему что было сил.

Алая кровь брызнула на белый десятитысячедолларовый костюм.

Что-то шмякнулось на асфальт.

Господи, да что ж это такое делается!!

— Теперь вы поверили?.. Верните чужое, дабы обрести свое! — вскричал незнакомец, зажимая обрубок пальца. — И да избегнете тем страшных бед, что вы навлекаете на себя.

Взглянул на собеседника да прибавил жалобно:

— Если вы не поверите мне и теперь, то я...

— Не надо! — взревел Мишель-Герхард фон Штольц, отпрыгивая в сторону. — Я верю вам, верю... Я все верну!.. Все, что вы ни пожелаете!..

И повернувшись, что было сил бросился прочь, отчаянно размахивая своими сумками, пакетами и сетками!..

И хоть, по уверениям незнакомца, лишил он зрения целый народ, сам при том остался слеп... Не признал он в незнакомце того мессию, о котором его предупреждали...

Вернее, не за того принял!

И не оттуда...

А жаль...

Длинны коридоры Лубянки, как сама жизнь.

И кончаются тем же, чем кончается жизнь...

Так думал Мишель, шагая пред часовым.

— Направо!

— Налево!

— Вниз!..

Он уже был здесь, уже ходил, уже сидел в камере средь обреченных офицеров и уже стоял пред стенкой, не на Лубянке, в ином месте, ну да это все равно. Он прошел весь тот путь почти до самого конца и теперь шел сызнова...

— Стой!

— К стене лицом!..

— Заходи!..

За дверью не оказалось мешков с песком — был просторный кабинет, полный народа — в кожанках, гимнастерках, гражданском платье. Средь них Мишель разглядел сидящего полубоком на подоконнике Председателя ВЧК Дзержинского. Все о чем-то громко спорили.

— Можно войти? — гаркнул конвоир, хоть уже был внутри.

— А... господин Фирфанцев? — заметил Мишеля Дзержинский. — Заходите, заходите.

Вслед Мишелю сунулся было конвоир, но был остановлен окриком:

— Вы можете быть свободны.

— Но как же так, товарищ Дзержинский, мне надобно при нем состоять, а ну как он на вас кинется ал и руки на себя наложит, а мне через то под трибунал?

— Не кинется... Вы ведь не станете ни на кого кидаться? — усмехнулся Председатель ВЧК. — А коли кинется, мы уж как-нибудь с ним справимся. Вон нас тут сколько.

Все засмеялись.

Недовольный конвоир вышел, прикрыв за собой дверь.

— Тише, товарищи! — крикнул Дзержинский. — Тише!.. Предлагаю послушать товарища Фирфанцева, он только что прибыл из Ревеля.

Мишель встал посреди кабинета, как на лобное место.

— Ну же, говорите!

Мишель рассказал все то, что рассказывал ранее.

Присутствующие загудели.

— Ну, что на это скажете, товарищ Красин?.. Леонид Борисович — где вы там? — обратился Дзержинский к мужчине совсем не «товарищеского» вида — интеллигентному, с седой бородкой клинышком.

Все взоры обратились в его сторону.

Но Красин при том ничуть не смутился.

— Скажу, что ничего нового не услышал, — что у нас воруют, так это всяк знает. Конечно, воруют — как без того!..

Все опять загалдели.

— Только, позвольте вас спросить, — повысил голос Красин, — когда на Руси не воровали? Вспомните хоть того же Карамзина! Народ расейский всегда, испокон веков, был подвержен двум порокам — пьянству и воровству, отчего пил горькую и тащил что ни попадя у соседа и в особенности у государства, почитая сии ценности ничьими, тащил — да тут же вновь в трактире пропивал! Вот и эти тащат и пьют!

— Так надо их за это судить и расстрелять!

— Расстрелять можно и после, но только оттого другие воровать не перестанут! Поставим новых, так они тоже понесут, да поболе прежних, потому как голоднее! Лучше эти — от них хоть ясно, чего теперь ждать.

— Да ведь это потворство ворам и саботажникам! — грозно выкрикнул кто-то.

— Какие они воры — так, тащат по мелочи. Коли бы они были истинными ворами, так разве бы мы что узнали? — резонно возразил Красин.

— Верно он говорит!..

— Иные бы — все и разом украли и сами сбежали, ищи их после! А эти воруют — почти не таясь! Вот и товарищ Фирфанцев это подтверждает. Да ведь главное, что не бегут!