Феня поставила на стол бутылку и стакан, хотела подать и закуску, но Стройков отказался.

- Оторвет мне голову Глафира, если узнает - он с жадностью глотнул квасу, а бутылку крепко запечатал пробкой.- Это убери. Кирьке останется.

- Киря не сохнет по ней.

- Верю. Жалеет тебя... А секрет у меня такой Думаю, как тебя выручить, на случай. Не по вине, а по правде... Сволочь он! Такое на человека наговорить. Сведения есть, помрачение у него, иначе трудно поверить: сам на себя в убийстве показал. Может, опомнится. А может в помрачении и высказался-и так могут предположить. Дело, конечно, долгое. Надо разобраться. .Так это просто не решается.

- Алексей Иваныч, ведь не было этого. Как же он мог так сказать?

- Феня прямо поглядела в глаза Стройкову, чтоб поверил, будто от этого взгляда все и решалось.

- Значит, способен на это,- сказал Стройкой.

- В нем и жалостное было. Поглядит на меня, в душе защемит с его какой-то тоски. Поникнет. А то весь как пожар бешеный... Лучше не вспоминать.

- Да ты сядь. Сядь^- Стройков поднялся и подставил к другой стороне стола табуретку.

Феня села, смирно положив на колени тонкие, какие-то прозрачные руки.

- Когда ж эта история кончится? - не спрашивала, задумалась перед неизвестностью.

- Это такая ваша жизнь. Сами заварили.

- Кто же себе такую жизнь сам-то заваривает?

- Судьба, значит? Лошадка завезла? А вожжи для чего? Не связывалась бы с Кирькой, сидел бы на этом месте не я, а твой Дмитрий. Уж дома был бы. Но за такие подлые способности туда ему и дорога! Потому и не любила. Вины твоей перед ним нет. Подлец! - выругался Стройков и с яростью отпил из кружки.

- Вдруг поверят вранью-то его? Что будет, Алексей Иваныч?

- Вот это уж разговор. Тебя, если смотреть по тому, что высказал, он хоть и запутал, но не совсем. Не соучаствовала в убийстве. Доля твоей вины в сокрытии преступления. Грозил он тебе - ты и скрыла происшедшее.

- Ведь не было этого,-с отчаяньем сказала Феня.

- Мы предполагаем. Рассуждения лишь.

- Алексей Иваныч, да это же и слышать страшно.

- Слушай!.. Все знать должна. Другое дело, ты подвела к убийству из особых к тому побуждений. Это называется подстрекательство. И тут на тебе статья закона, которая предусматривает преступление, совершенное исполнителем.

Феня закрыла лицо руками.

- Вот и все в основном,-сказал Стройков.-Многое в твою пользу. Можешь и вовсе избежать неприятностей.

- За наговор-то?

- Не так все .просто..: Наговор какой! Сам в убийстве признался. На себя показал. За это...-он закрыл кружку .рукой.

Феня поднялась. В гневе красота ее как-то сверкну"

ла перед Стррйковым - ее глаза, и даже косынка рябиновая, показалось ему, метнулась пламенем.

- Себя потащил и меня туда же! А если я, Алексей Иваныч, на его ложь без пощады пойду, раз правду нельзя доказать?

- Правду пока не трогай. До нее далеко. Бывает, и рядом не увидишь. Сама знаешь, как ее с Кирькой-то скрывала. И милуйтесь, раз хорошо. Не мешают.

- Это особое, Алексей Иванович. Я при всех скажу:

"Люблю..." И знают давно все. Кому ложь и измена, а по мне - моя воля.

- А он, Митя, по твоей воле жить не хочет. Не покоряется. Вот и огонь и помрачение.

- И это особое, Алексей Иванович. Я про другое.

Если и я без пощады пойду, сказала же?

- С чем? С вилами?

- Я и без вил вонжу-тошно станет. Для тумана я во всей этой истории. А в тумане человек один тенью стоит.

- Какой человек?

- Л вот будет суд - и скажу.

- Какой тебе еще суд!

- Это верно. На суд не пойду. Лучше в омут. Пряуо с новых кладей.

Стройков по столу стукнул.

- Дура! Красивая и рассуждаешь умеючи, а дуря!

- Зато правду докажу. Не убивала! Не видела! И гс от позора бегу, а мутно мне: всякая тварь грязнит, как ей хочется.

- Я к тебе с добром приехал. Помочь хочу. И не один.

А ты - в омут. Вот и приезжай в другой раз. Мне или не веришь? Ведь знать-то надо, с чего это он так на себя наговорил? Мелочь какую упустишь-дырочку-весь мешок раструсится.

- С чего наговорил? Погубить меня хочет. Вот и все.

Зря голову ломаете.

- Погубить ценою своей жизни? Не слишком ли?

- Ему все равно. Жалел он себя, когда казенные прогуливал,- тюрьмой пахло? А когда на Кирю с ружьем шел? А сейчас и вовсе. Жизнь для него-копейка.

- Кстати; моя Глафира переживает за тебя. Запутала, говорит, бабу. Кончать надо; Мутит он-дна не видно. Л может, запутывает что - скрыть хочет?.. А теперь как на дуду мне скажи, что за человек, о котором ты упомянула?

- Так ведь как бы хуже наговора не вышло?

- Зачем тогда грозить, если боишься?.. Что ж, пожалуй, и все. А квас отличный,-сказал Стройкой и поднялся.

Фепя остановила его.

- Может, на дорожку?..

Стройков подумал, согласился.

- Если что ради выходного,- и опять сел на лавку в углу стола.-Да пробку я там крепко забил.

- Ничего. Вывернем.

Феня сильно прижала бутылку к груди и, как в гневе, раздувая ноздри, чуть пригнув голову, потянула пробку, поглядывая с синей горячкой в глазах на Стройкова.

Сама налила в стакан до краев, и видел Стройков ее открытую выше локтя руку с жарком загорелой кожи.

"Такую не больно-то бросишь,- подумал он.- Понимаю Митю. Да Кирькино это царство до последней жилочки".

- Зря не уехала тогда с хутора вместе с Митей. Говорил он мне: "Как на яме изба наша стоит". В спокое и жили бы где-нибудь.

Стройков осторожно отодвинул стакан.

- После. Потом,- сказал он шепотом, когда Фенп уже начала свой рассказ.

- Это после смерти Федора Григорьевича, весной случилось. Надо же было так на себя руки наложить.

Что-то сошлось в нем... Ненастная какая-то ночь была.

Ке спала. Лес шумит. Вдруг стук в окно. Поднялась. Сами знаете, к нам и ночью за вином-то приходили. Проезжие, а то и свои, и из села-у кого какая необходимость. Митя завмаг. Всегда у нас целый ящик с вином в сенях стоял. И еще ящик с папиросами и махоркой, мужчины себя не забывают. За беспокойство ночное, конечно, лишнее давали. Сдача там какая, не в счет. Не из-за денег, а просто Митя сочувствие имел к таким.

Ночью зря человек не пойдет. Крайняя, значит, необходимость заставляет. Это он понимал. Тут свое последнее отдаст... Вот я и поднялась. К окну подхожу. Открываю.

А за окном, вон там,- Феня показала на крайнее от крыльца окно,-человек стоит, на лице вроде бы холстинка какая-то, как на мертвом. Онемела я. И слышу голос грубый:

"Федор Григорьевич вернулся?"

"Нет",- будто во сне отвечаю.

"Так ведь он сказал, ждать меня будет..."

Крикнула я. Все качнулось передо мной. Митя выбежал. А за окном-то уж никого нет. Сказала ему. ОЕ! ружье снял и выскочил.

Вернулся весь мокрый, в грязи. Ружье бросил. Рукой за стенку держится и тяжко так на лавку сел. Долго сидел. Кулаками виски тер, словно что ныло в нем, мучило.

"Может, померещилось?" - спрашивает.

"Нет".

"Или придумала таким манером меня в узде держать?"

"В какой узде?"

"А в такой! За этот факт меня по тюрьмам истаскают. Чтоб и звягу не чуял".

Вот так было.

Стройков сидел задумавшись. Феня не мешала ему, Вдруг усмехнулся, вроде бы и некстати.

- Кто ж это был?

- А вы или забыли, кто так навещал с холстинкойто на лице?

- Ловягин Викентий?.. Так эта гадина давно в болоте сгнила,-с ненавистью произнес Стройков.-А у вашего окна подшутил кто-то. Мне не сказали. Я за такие шутки научил - век бы помнил... А дальше что?

- Три ночи Митя с ружьем у окна сидел. Ждал.

Больше не появлялся.

- Лопух Митька. Сказать испугался. Поди, и пил со страха? Дома пуще тюрьмы боялся. Безусловно, разговор был бы. Но с чего это он так переживал?

- Слова-то какие, Алексей Иваныч, человек тот навел. Будто бы знался с ним Федор Григорьевич. А Митя сын. Всякое могли подумать.