На похоронах народу было немного, а по пути с кладбища все как-то незаметно разошлись, так что поминать Желавина остались Стройков с женой да Серафима.

Жена Стройкова - Глафира, с черными гладкими волосами, свитыми в косу, румяная и свежая, как яблоко, наскоро приготовила закусить. Была недовольна не тем, что чужое горе в ее избе,- она жалела эту женщину и сочувствовала ей, была недовольна тем, что мужу ее по службе надо было ввязываться в эту страшную историю.

За столом, стоя, помянули Астафия Желавина.

Серафима выпила маленькую рюмочку, закрыла лицо руками и, показалось Стройкову, засмеялась.

- Гроб-то из заборных досок сделали,- и вдруг, задыхаясь, всхлипнула.-За что его? За что? Дочка ждет, все спрашивает про папаню. Приедет, говорю, папаня.

К заплаканным, растравленным горем глазам она прижала платок.

- Что убиваться теперь? Не вернешь,- сказала Глафира.-А это и в самом деле безобразие: гроб из заборных досок сделали.

- Нормальные доски были,- хотел остановить жепу Стройков.

- Алеша, ты помалкивай. Из старого райкомовского забора на гроб выбрали. Да хоть бы надпись заборную заровняли. А то так и осталась: "Ваня - крест - Галя".

Видел на гробу-то?

"Все эти бабы разглядят",- подумал Стройков и под столом толкнул коленкой жену.

- Что, хороших досох не нашлось? - продолжала свое Глафира.- Родным не стали бы из забора делать.

А чужим все сойдет.

- Вот растрещалась! - вскинулся Стройкой.- Как на базаре все равно.

- Не ругайтесь, не надо,- сказала Серафима.- Это даже хорошо, что из заборных досок: наука ему. Так вот стараться-то. Как негодного какого запихнули, а сами все и сейчас сидят по теплым местечкам.

- Кто же запихнул? На хуторе жил, на хуторе и работал,- сказал Стройков.

- Мог бы и не на хуторе. Грамотный был.

- Председатель колхоза. Разве не честь. А грамотой сейчас никого не удивишь. Вон школ сколько! Иной мальчонка идет, книжка больше него. Поглядишь вслед, подумаешь: "Сейчас буковки выводит, а когданибудь, может, кз слов или чисел чудо людям откроет".

- Он в школе сам когда-то учил,- сказала о муже Серафима.- И куда понесло! Как с льдиной оторвало.

Сон такой бывал у него. Будто он на льдине, а вокруг - вода и солнышко жаркое, и льдина тает, а на ней бриллианты будто... Закричит. Жутко... Вот и нет. Я тогда как сердцем чуяла. "Не ходи, говорю, завтра пойдешь". Пошел на маслозавод счета по сдаче молока проверить.

И не пришел. Он и сам перед этим как что чувствовал.

Ночами не спал. Стоит перед окном и курит. "Да ты спи",- скажу. "Не засну. Теперь не засну". Сперва ничего не говорил. А потом сказал про блокнот. Потерял он его. Нельзя, чтоб в чужие руки попал. "Где ж потерял?" - "На речке, видно, из кармана выронил, когда купался". Ходили на то место, искали. Всю траву по травинке перебрали. Нет.

- А что за блокнот? - спросил Стройков.

- Не знаю... А вскоре после этого и сам пропал... Что пережила-то! Дочка-то, дочка без отца растет. Раз вот утром рано-рано закричала вдруг: "Мама... мама... папанька наш". Вскочила я. А она на окошко показывает.

Окошко-то сверху у нас, подвальное. "Папайя, говорит, в окошко глядел. Видела я",- говорит, А там и ист никого. Сдалось, значит, ей, потом и заболела. Боюсь я теперь этого окошка.

Стройков, сгорбясь, слушал и жалел ее.

- Чего же бояться? Мертвый нс придет. А живому радоваться надо.

- Жнгари эти убили его! - сказала вдруг Серафима.

- А ты откуда знаешь?

- Слышала на станции. Мужики разговаривали.

- Еще ничего не доказано. Пустая пока болтовня.

- Как это вы легко людей-то вините. Не ягодку в чужом саду сорвал. Да за такие твои слова человека расстрелять могут,-вознегодовала Гла4"1ра, сказав то, что не досказал муж.

- Да хоть всех... всех их!

Глафира выскочила из-за стола и крикнула:

- Ведьма! Иди вон отсюда! Такой и муж ТЕОЙ был ненавистный.

- Что ты! Да замолчите!-пробовал остановить их Стройков.

- А твоему хоть с врагом, только бы выпить,- со злостью сказала Серафима.

Глафира подошла и в упор посмотрела на нее.

- Это с каким же врагом?

- Отстань, Глаша,-уже умолял жену Стройков, чтоб как-то остановить эту ссору.

- С людьми когда и выпьет. А вот с твоим посидеть, бывало, и под ружьем его не заставишь. Сидел он с твоим, выпивал? Да никогда. Кляузник он. Думаешь, не догадываюсь, что в том блокнотике было? Ты вот слезы о нем льешь, а он за Фенькой таскался и Митю хотел засадить, а потом с его женой полюбовничать. Да и других со свету сживал. Люди бежать стали с колхоза. Чума он, а не человек!

- Глафира, нс имеешь ты права так говорить! - крикнул на жену Стройков.

- Вот оно что! Знаете все. И кто убил знаете, а молчите. Проклятые вы, более ничего. Проклятые,- сказала Серафима и, схватив свою сумочку, выбежала из избы.

Стройков вышел на крыльцо. Было видно, как металась она: не знала, куда идти, где дорога?

Стройков нагнал ее.

- Куда же ночью-то? Дурные вы, бабы! - выругался он.

Она напала наконец на тропку и быстро пошла.

Стройков шел за ней: боялся, не случилось бы что.

- Что идешь? - остановившись вдруг, сказала она.- Боишься? Трус! Из-за тебя он пропал. Потому-то и убили, тебя не боялись,- не станешь искать: трус и свой ты для них.

Стройков не выдержал.

- Дура! - с угрюмой злостью сказал он.- Иди! Пиши доносы на меня, как твой муж писал. Собака он последняя.

Серафима вдруг схватилась за плетень, прижалась лбом к корявым прутьям.

- За что мне? За что?

Стройков пожалел, что сказал так.

"Как баба какая, встрял",- подумал он о себе, глядя на притихшую Серафиму.

- Наглумились над ним, и будет,- сказала она.- Я и сама с ним ссорилась: с людьми он не ладил. "Прилаживаться велишь мне. К жмотам прилаживаться. Мы против них кровь проливали. Изведем жмотов - с нового жизнь начнем, с детей наших новое пойдет". Любил он детей.

- Убийцу найдем,- сказал Стройков.- Я все время смотрел. Да ведь на лбу нет клейма.

Серафима пошла дальше к площади.

Стройков глядел ей вслед.

"В самом деле, ей-то за что с малышкой такое досталось? - думал он,-Детей любил. Так любил, что без отцов хотел их оставить, как свое дитя сиротой оставил.

Вон оно, свое горе, пошло. Глянул бы, чтоб людское понять".

На другой день Стройков встретился с Митей в каморке охранного помещения лагеря.

В каморке голый стол, чсрг-тльипца и тишина, какаято могильная тишина среди дощатых стен иод низким потолком.

Через затусклениые от пыли окна едва поотаивал свет с северной стороны, с сумрачиикой даже днем, когда вокруг и жар и солнце, а тут тянуло сыростью из-под пола и плесенью пахло.

Жигареиа привели в каморку. С1 ройков с одного взгляда сразу отметил, как зах:йурел Митя. Черпая, с втравившейся землей морщина пересекала его лоб.

Он молча сел на табуретку перед столом, не взглянув на Строикова: ничего хорошего он не ждал от его приезда. Понял, что-то случилось, раз вспомнили вдруг о нем.

- Жену твою видел недавно. Одна живет,- сказал Стройков.

Понуро сидел Митя. Только стол разделял его и Стройкова. А казалось, сидели они по краям большого поля, через которое запрещен проход. И вот с того края, где был Стройков, доносился его голос.

- Кое-какие и новости на хуторе.

Митя вдруг с жадностью глянул на папиросы.

- Кури,- сказал Стройков.

- Разреши одну.

Митя зажег спичку. Рука чуть тряслась. Закурил, и дымок папироски обдал тоскою напоминания о прежнем. По утрам особенно пахуч дымок, потому-то и вспомнилось сырое от росы в шафрановом солнце крыльцо и пар над лугом, и это прошлое перешло в мечту, которую, может быть, встретит он в будущем.

- Меня всякие новости теперь не интересуют,-сказал Митя.

- Что так?