Впрочем, поскольку я не в курсе, по пьяне ты пальнул или в трезвом уме - слегка тускнеет мой интерес. (Если по пьяне - то совсем не интересно.) Но вот с кем ты трупешник в Вишеру сплавлял - за это бы дорого дал, чтоб выяснить. Одному неподсильно, без транспорта не обошлось. Собянин, что ли, посодействовал? А Ленуся? Она-то как здесь, каким боком? Кроме Володьки, никого даже на допросы почти не дергали. Так, по разу Ленусю да соседей - это мне потом Серега Перчаткин рассказывал, когда я к нему зашел после откидки. Странно немного - убийство все-таки, хоть и зэка. Значит, по Володькиной версии - без подельников, без свидетелей, всех отмазал. Ну, и молодец. Семеру на уши повесили - убийство на почве ревности, легкая статья, по одной трети на химию идет. Не то что моя ни амнистий, ни льгот, кроме поселка. Надо, ребята, сначала кодекс изучать, потом за дело браться. А то вот задним умом только и крепчаем. Правда, двухстволки у меня все равно под рукой не было. Теперь имею, после бати осталась, зато жены нет и хахалей, соответственно, - не в кого стрельнуть. Ну, еще не вечер, пусть лежит пока на антресолях, дозревает.

В начале сентября Гарика перевели на Сыпучи - другое поселение, поглуше, километров сорок от нас. Письмишко от него получил вскоре - хвалил очень сыпучевский лес, такие дубаны, дескать, в Серебрянке и не снились.

"А угадай, кто тут замполитом? - Наш - помнишь, который зимой сбежал. И Котря с ним, только не работает нигде, дома сидит. Вообще тут скучнее, Ленчик, баб нет почти, один магазин всего, но продавщица уже под седлом, не пристроишься. Зато бухалом торгует - почти открыто, крутой бизнес. (Мне это письмо ребята передали, так бы Гарик не пустился в подробности - цензуруют же нашу корреспонденцию.) Режимник хотел с обыском к ней она на всю деревню его жене орала: "Пусть придет только, я ему в фуражку столько насру - не утащит!" Душевная женщина, жаль, покороче не сойтись", - в таком духе страницы три. Гарик ведь и там мастером, времени навалом, а уши свободные еще не нашел, как я понял. Потом были три-четыре весточки, но посуше - потому что по почте.

Вдвоем нам непривычно, скучновато с Игорьком семействовать - взяли мы третьего, Славика. Мой ровесник, из Ростова, веселый парень, здоровенный казачина, а главное - два раза успел до тюрьмы жениться, и обе жены к нему теперь приезжали поочередно. Славик-то им хитроумный график составил - чтоб не столкнулись, но хозяин выдал: рассказал второй о первой. И все увещевал многоженца: нельзя, мол, пора определиться. Славик кивал усиленно, но письма с поцелуями продолжал слать обеим. Так с ними и надо, между прочим, - женщины только в полигамии свое место осознают. А как признаешься: ты у меня одна - всё, на голову садятся.

Погорячился Владимир с выбором религии - к мусульманству получше стоило присмотреться. "Руси, - говорит, - веселие есть пити", - так оттого и пьем, что эти на голове сидят. Тысячу лет уже за Красное Солнышко расхлебываем.

XXXIX

Иногда самого себя спрашиваю: ты это в шутку или всерьез? И, подумав, отвечаю по-еврейски - вопросом на вопрос: а вся жизнь - в шутку или всерьез? Для серьезности - слишком много игры, для игры - слишком много серьезности. (Это один дядька знаменитый так про шахматы сказал.) Но жизнь - такой и должна быть.

Какой же серьез, если столько вещей выше разумения - а ему одному серьез и нужен, но и какая ж игра, если правил мы не знаем и своих не установишь.

Вот - без абстракций: даже Уголовный кодекс не нами составлен. И это бы ладно, но и такой-то - никто не читал толком. В школьные хрестоматии надо включить, как завершение программы. А сзади на обложке курсивом пустить - из Экклезиаста: "Что сверх всего этого, сын мой, того берегись: составлять много книг - конца не будет, и много читать - утомительно для тела".

Экклезиаст вот почему вспомнился: остался мне ровно год до звонка, такой же круглый, катящийся - как и предыдущий. Осень - зима - весна лето - осень (в октябре освобождаюсь). Это и навевает соблазн циклизма: "что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки".

Так хорошо, покойно, гладко, кругло - хочется забыть, что 2000 лет назад - кольцо разорвано. Нет больше повторяемости рода, и Земля не навеки, появилось другое средоточие: Лицо, неповторимое и вечное.

Но мы едва тянем, не в жилу. Вот это наше с Гариком - свинок выращивать - в самой глубине - от желания избыть непосильное. Но не дано - обратно, к роду, к земле, не уйти нынче в крестьяне, не надо себя обманывать. Потому что их нет, некуда уходить, не в чем растворяться. В этой стране одни пролетарии остались - чума ХХ века. Те, то есть, кто из рода не вверх, а вниз выпал, и в школе кому втолковали (всеобщее же, обязательное): Земля исчезнет, все относительно. Жизнь

- одноразового использования: кольнулся - и в отключку.

Когда мне совсем невмоготу от пролетариев делается - я их на войне представляю:

Гешу, например, пулеметчиком, Ваньку - танкистом. Помогает! Дойдем до Берлина, никаких сомнений. Только потом ведь обратно, на круги своя...

Ничего, где чума - там и пир. Залог бессмертья. Но я все же предпочитаю поэтов:

может, душу твою и погубят - но кирзачом по почкам не настучат.

Нет, это не мне - это с нижнескладскими Ванька сцепился, в зоне уже, вечером. Он моим грифелем приемщицким на торцах написал: "Привет, аборигены!" - а те отказались воз разделывать. (Вывозка в тот же день была.) Обиделись, решили почему-то, что "аборигены" - это масть, вроде гребней. И после поверки - слово за слово - пошло хлесталово. Потом избитый Ванька хохотал на крылечке барака - когда я спрашивал, отчего он их ко мне не послал, за лексической справкой.

- Нет-нет, не вздумай им объяснять, пусть аборигенами ходят, мудаки.

И весь следующий день в отличном настроении был - как освежился, пинков схлопотав. С утра, до заезда в пасеку, приставал ко мне: какие я помню куплеты из "Славное море, священный Байкал". Я, кроме первого, другие только наполовину смог выудить, по две строчки в каждом - канули, как ни напрягался.

- Ты напиши, что вспомнил, остальное я и сам сложу, если что.

- Зачем тебе?

- Попеть охота.

Точно, в тракторе хорошо петь - даже сам себя не слышишь почти, ори на здоровье.

Но почему репертуар решил поменять? Раньше всё Новикова напевал: "Парень я не хилый..." Написал я Ваньке обрывки, он листочек взял и пошел трелевщик заводить, чокерман заждался в кабине. И, третью пачку выволакивая, - то есть через полтора часа примерно - пели они уже целиком, присочинив недостающее. Нецензурно, конечно, но смешно получилось, и в рифму, в размер попадая. Вот молодцы, кто бы мог подумать! Меня даже угрызение куснуло: лелею непрерывность души, заношусь иногда

- а может, вся разница между нами - в режиме труда и отдыха? Не будем вдаваться, кто там создал человека, но поэта созидает безделье - однозначно.

Хотите сделать страну поэтов - переведите всех на оклад. Да оно и шло к тому:

кухарки государством не управляли, зато дворники и кочегары виршеплетствовали поголовно. Впрочем, одни поэты кругом - так же непереносимо, как и сплошь пролетарии, не меньшая зараза. Очевидное решение: пусть те и те будут, нейтрализуют друг друга. Жизнь установит необходимую пропорцию. Главное - самим в крайности не бросаться.

XL

13 октября 87 года проснулся - уже на свободе, хоть и в бараке, на своей шконке угловой. Подосадовал на себя, что радость не доплескивает до запланированной.

Ждал, ждал, и вот, оказалось, все сладкое - съел за предвкушениями. В общем ничего особенного, утро как утро. Только до десяти не стал валяться, в семь вскочил - зачем три свободных часа сну уступать? Зэк спит, а срок идет - всё, это в прошлом. Теперь уже не срок, а жизнь идет, экономнее надо - так думалось, по наивности. Ведь и билет когда-то вытащил по зарубежке: "Жизнь есть сон" Кальдерона, и пятерку получил но не проникся, значит, формально оттарабанил.