"Спокойной ночи, гражданин начальник!" - трудовая усталость на лицах... Вот он, высший пилотаж поселенской пьянки! Петля Нестерова, пике Петлякова! Да...

Главное, историю любви рассказываю. Слышал же в детстве: "водка любого с пути собьет" - правда, значит, смотри-ка ты. Впрочем, у Андрюхи десять суток без вывода - не точками же паузу обозначать?

- Вы хоть не в холодной его там держите, Семен Давыдович? - Это Любка Канюке, в магазине столкнулись.

- Ничего, мужскую гордость не поморозит, - да, теперь вот с ней можно такие шуточки, раньше язык бы не повернулся. - В холодной волосы быстрее отрастают.

ШИЗО у нас - четыре камеры, три обшиты доской, а одна - бетон голимый, для острастки, для выпивох как раз. Спать невозможно, одежда - х/б и тапочки, кто без вывода хоть пяток суток в ней хапнул - потом писается по ночам. Да пусть писается, пусть обритый - Любке уже неважно. Эх, десять суток, если б на том и кончилось!

VI

Лежал на диване, перетряхивал в памяти свою пропащую жизнь: истлевшие клочки, пыльные обломки. Надоело, сгреб снова в кучу, задвинул ногой - это Андрюха Долгаев меня подразнюнил. Уж больно тут круто с нами, с мужиками: живем мы меньше, а срока нам дают длиннее, лысеем вот, простатит опять же... За ночь десятикратно - только Геракл управлялся, а у них - любая завалящая шалава...

Нет, в следующий раз, если сюда - то женщиной, решено. Стоп, вот про роды забыл.

Что замечательно - в Серебрянке тяжелели только законные жены (уж от законных ли

- не будем вникать пока), девчата же, при полной разнузданности, ходили яловыми.

Какими ухищрениями это достигалось - не смог выяснить (не так и ловко - в лоб спрашивать). Одно точно: аборт ли, травля плода - здесь было делом исключительным, за гранью житейского, ЧП, как и положено, в общем. И вот - грянуло: Анечка Богданович, пышечка-ямочка, попка круть-верть, хохотушка, нос пятачком, пятнадцать лет, - залетела. Что младшая дочь гуляет - тете Тасе (хлебопеком у нас, сама как коврига - душевная) не надо соседских сплетен: видно же и так - за месяц девка в тело вошла. Ну, места тихие, зато нравы дикие, остепенять бесполезно. У всех обходилось как-то, чего уж тут педагогику разводить. Но залет - это нет, сквозь пальцы не глянешь. И можно б оставить, но от кого, зараза, не говорит. А что Аньке говорить - там три претендента, как минимум. Распечатали Донос и Гроссу, подпоив. Потом Донос уже самолично наяривал. А еще - эх, Андрюха, вот молочко парное, лучше уж сучкорубом, от греха

- да, было разок. Занесло на ферму, поддатую, хохочет-заливается. И кайфа-то никакого, с Любкой же не сравнить.

Мамаша наседает, и от бати не утаилось, накидал лещей. Короче, все смешалось у Обломских, не жизнь пошла. Молдаване труханули - статьей пахнет, тут тетя Тася дожмет, не открутишься. Что ж - выход один: вали на горбатого - понять их можно.

Только как дуре этой, Анюте, растолковать? Всё дома сидит, родители зашугали.

Донос - к Катюшке (она статисткой в конторе):

- Что сестра в клуб не ходит?

- Та-а... Болеет, - Катюхе смешно, представила на танцах сеструхину рожу опухшую. - Соскучился - заходи, матка в Вишерогорске, отец на летнике.

- Поговорить с ней хотел.

- Ну, поговоришь, - смеется опять (в курсе же всего). А зря смеялась, разговор был серьезный.

- Ты что, рожать будешь?

- Так матка не везет на аборт. Пристала - скажи от кого.

- А ты?

- Ну, скажу. Не рожать же, хоть школу кончить.

- Что скажешь?

- Да про вас, дураков.

- Слушай, я домой писал, говорил - жениться хочу. Мои не против.

- На ком жениться-то?

- На тебе, на ком. А ты сажать меня хочешь.

- Не хочу я сажать... У меня и паспорта нет, ты что - жениться? - у Аньки аж глаз заплывший раскрылся (дуре-то - много ли надо лапши).

- Через полгода получишь. А у нас в Молдавии в шестнадцать можно, закон есть. Ко мне поедем. У нас дом, "Жигули".

- Так рожать, что ли?

- Нет, у нас не поймут. До свадьбы нельзя рожать.

- Так что я должна?

- Скажешь на зэка. Скажешь - был пьяный, ребенка все равно нельзя.

- Какого зэка-то?

- На фермера этого можешь, Долгаева.

- Да не было с ним ничего, - тут Аня струхнула, невеста же, что ты!

- Знаю, что не было. Скажешь - поверят. Он целый день в поселке, все видят, лазит здесь где не надо.

- А ему-то что будет?

- Ничего, на зону закроют, там досидит.

- Так сюда же вернется, он с Любкой...

- Никто не вернется. Ты зэков не знаешь. У него в Перми таких Любок...

- Может, на другого сказать?

- Ну. На деда скажи, с заправки.

- Нет, не хочу на деда.

- Короче, думай. Фотография есть? Родители просили, надо послать.

Нашлась у Аньки фотография. Донос и текст продиктовал на оборотке: "Моим будущим маме и папе, с приветом. Аня". А дальше - одноколейка, всё в одном направлении:

тетя Тася - к Канюке (ее и разобрало-то, что чужой жених, а наших брюхатит), у того говно закипело: "Надо же, курва, паскудник! Мы ему выездной суд устроим, накрутим на полную!" Ну, от выездного-то мать отговорила - зачем дочку зря полоскать, а на полную - да, накрутили. 117-4, девять лет плюс год недосиженный, строгий режим. Первое письмо Любка из Заполярья уже получила. Прочитать - прочитала, но не ответила. Что отвечать? И не плакала даже. Анька плакала - когда Донос ей объяснил популярно, после аборта. Но те слезы разговора не стоят.

VII

Пришла в Серебрянку зима, а у меня в избушке печка с норовом, дымит - страшное дело. Целый день с квадратной башкой хожу, даже чифирить неохота. Уже и щели на ней позамазывал, колосники прочистил, все равно, паразитка, пыхает - белыми кудряшками, чистый угар.

Ночами лучше, потому что ночью - прыг в Зил-157> (длиннокрылая такая махина, зверь - три моста), и катим с Виталей - мой дежурный водила - в Вишерогорск, хлебопеков забирать. В нашей пекарне печь совсем развалилась (Канюке, за кубами-то, некогда было о такой мелочи). Теперь тетя Тася с Иришей Коняевой, женой зэка-тракториста, временно на чужой, после вишерогорских, работают.

Тридцать километров по серпантину - много набазарить можно. Все волю перебираем, уже как братья друг другу - что там за двадцать лет - даже если с роддома начать

- накоплено? Но находим темы. Воля ведь вроде ямы (у солдат - гражданка так):

больше копаешь - больше разрастается.

- Вот ты, Ленчик, скажи - ты был женат (из деликатности Виталя - надо бы:

"рогат"): чего им надо? Чего им не хватает?

- Бабам-то?

- Ну.

- В смысле?

- Ну, в смысле - Таська да Ирка. Я их пер, обеих, - с грустинкой, недоуменно.

Забрало за живое парня, хочет разобраться.

- Успел уже? Ты прям половой гангстер, Виталя.

- Да я не гангстер. Сами же лезут. Ирку в машине, Таську в пекарне.

- Блин, на буханках, что ли?

- Рядом, не ссы.

Заезжаем на говорливскую заправку (Говорливая - еще деревня, перед Вишерогорском). По склону - россыпи сине-черных крыш в снегу, дымки, морозная луна, Вишера взблескивает - это ребром стоящие льдинки отражают свет фар.

Элькино дежурство (их две тут, посменно - Эля и Римка), выходит заспанная.

- Виталик, эротический сон не досмотрела... Ты в Серебрянке не мог залить?

- Кончился 72-й. Работай давай. Еще насмотришься.

- Да ну, я не умею с продолжением.

- А Элю-то нет, Виталя? - уже катим дальше.

- Нет. У нее роман с Макокиным - честный парень, не Казанова.

В Вишерогорске - чайку с горячей буханочкой, грузим лотки, набиваемся в кабину.

- Начальник, автобус-то будет завтра? - тетя Тася у меня (завтра суббота, рейсовый день в город).

- Как штык. Кальтя до двух сегодня ковырялся, сказал - порядок.

- Слава Богу. Отцу рубашку надо ("отец" - это она мужа так), вчера, дурак, в новой на смену поехал.

Муж у Таси бульдозерист, дороги расчищает.